Стиш. Вроде юморной

[Liza]

ГОЛОС В ТЕЛЕФОНЕ

Раньше был он звонкий, точно птица,
Как родник, струился и звенел,
Точно весь в сиянии излиться
По стальному проводу хотел.

А потом, как дальнее рыданье,
Как прощанье с радостью души,
Стал звучать он, полный покаянья,
И пропал в неведомой глуши.

Сгинул он в каком-то диком поле,
Беспощадной вьюгой занесен...
И кричит душа моя от боли,
И молчит мой черный телефон.

Н.Заболоцкий

[Лизавета]

И. Губерман


Бабушка Наташа –
Поэтесса наша –
Поливает грязью
Пишущий народ.
Всё равно бабуле:
Кукиш или дуля.
Лишь бы были дрязги,
Ведь без них помрёт.

Бабушка Наташа
Лихо саблей машет!
Графоманов любит
По башке стучать.
Лишь одна Наташа –
Поэтесса-раша!
Остальные люди –
Графоманов рать.

Бабушка Наташа
Склоки в «сетку» тащит.
А без них какой же
Может быть пиар?
Юркая бабуля,
Как стрела, как пуля.
Помоги, о, Боже!
Мне понять сей дар.

[stas666]

Если это Губерман. то я - папа римский.

[Лизавета]

Сообщение от stas666

Если это Губерман. то я - папа римский.

это взято из инета

[Liza]

Искалеченный солдат читает Евангелие

Ребра переломали,
Каждый вечер меня избивая в казарме.
А за что — не сказали.
Запихали в больничку,

и тут, невзначай, медсестричка
Мне дала эту книжечку.
Хоть и в старой обложке,

а интересная книжка.

Тот, распятый, страдал
Хоть не дольше, но больше,
Чем я от побоев, и знал

(знал — заметьте!),
Что не зря он страдает.

Ну, а я-то зазря,

и хоть били меня не до смерти,
На всю жизнь искалечили.

С.Стратановский

[Liza]

* * *

По телевизору о том, что мы-то сами —
Род человеческий — живем благодаря
Погибшим звездам, что они
Во время гибели и были Божествами,
Творцами были,

взломщиками Тьмы.
И может быть, когда и мы
Погибнем,

то отправим импульс, весть,
Луч созидания в пугающие дали.

С.Стратановский

[Liza]

Храм

В моем Городе есть один Невидимый Храм.
Днем это просто руины с дырами вместо глаз.
Он проявляется из Небытия только по вечерам.
Эхом другой эпохи выходит из-за угла.

Его могут видеть лишь те, Кто Живет Во Сне.
Там, среди граффити на облезлых стенах и потолках,
Живут Ангелы. Они шуршат крыльями в тишине
И ходят по скрипучим ступеням с огарками свечек в руках.

Там так легко подняться к Небу и смахнуть с него пыль.
Там можно смотреть в глаза тех, кого давно уже нет.
Там можно протянуть руку и погладить Адмиралтейский Шпиль.
Но это могут лишь те, Кто Живет Во Сне...

...А Ангелы поют под гитару "Еллоу Субмарин" и "Мишель".
А лазерные красные мухи ползают по их лбам.
Потому что каждый - Вечная Живая Мишень.
Но пока все живы. И музыка льнет к губам...

...Человек, написавший лучший во Вселенной романс,
Там оставил осколки своей разбитой любви.
Я нашла один. Хотела спрятать в карман,
Пальцами коснулась, глядь - а они в крови...

...Я лежу на крыле ночи. Мой Город опять в огне.
Торквемада снова разводит свои костры.
Идет Большая Охота на тех, Кто Живет Во Сне.
На тех, у кого свои правила Вечной Игры...

Дочь Ньерда

[Liza]

ОРЕЛ

Орел летел все выше и вперед
К Престолу Сил сквозь звездные преддверья,
И был прекрасен царственный полет,
И лоснились коричневые перья.

Где жил он прежде? Может быть, в плену,
В оковах королевского зверинца,
Кричал, встречая девушку-весну,
Влюбленную в задумчивого принца.

Иль, может быть, в берлоге колдуна,
Когда глядел он в узкое оконце,
Его зачаровала вышина
И властно превратила сердце в солнце.

Не все ль равно?! Играя и маня,
Лазурное вскрывалось совершенство,
И он летел три ночи и три дня
И умер, задохнувшись от блаженства.

Он умер, да! Но он не мог упасть,
Войдя в круги планетного движенья.
Бездонная внизу зияла пасть,
Но были слабы силы притяженья.

Лучами был пронизан небосвод,
Божественно-холодными лучами,
Не зная тленья, он летел вперед,
Смотрел на звезды мертвыми очами.

Не раз в бездонность рушились миры,
Не раз труба архангела трубила,
Но не была добычей для игры
Его великолепная могила.

Н.Гумилев

[Liza]

ОСЕННИЙ КРИК ЯСТРЕБА

Северо-западный ветер его поднимает над
сизой, лиловой, пунцовой, алой
долиной Коннектикута. Он уже
не видит лакомый променад
курицы по двору обветшалой
фермы, суслика на меже.

На воздушном потоке распластанный, одинок,
все, что он видит - гряду покатых
холмов и серебро реки,
вьющейся точно живой клинок,
сталь в зазубринах перекатов,
схожие с бисером городки

Новой Англии. Упавшие до нуля
термометры - словно лары в нише;
стынут, обуздывая пожар
листьев, шпили церквей. Но для
ястреба, это не церкви. Выше
лучших помыслов прихожан,

он парит в голубом океане, сомкнувши клюв,
с прижатою к животу плюсною
- когти в кулак, точно пальцы рук -
чуя каждым пером поддув
снизу, сверкая в ответ глазною
ягодою, держа на Юг,

к Рио-Гранде, в дельту, в распаренную толпу
буков, прячущих в мощной пене
травы, чьи лезвия остры,
гнездо, разбитую скорлупу
в алую крапинку, запах, тени
брата или сестры.

Сердце, обросшее плотью, пухом, пером, крылом,
бьющееся с частотою дрожи,
точно ножницами сечет,
собственным движимое теплом,
осеннюю синеву, ее же
увеличивая за счет

еле видного глазу коричневого пятна,
точки, скользящей поверх вершины
ели; за счет пустоты в лице
ребенка, замершего у окна,
пары, вышедшей из машины,
женщины на крыльце.

Но восходящий поток его поднимает вверх
выше и выше. В подбрюшных перьях
щиплет холодом. Глядя вниз,
он видит, что горизонт померк,
он видит как бы тринадцать первых
штатов, он видит: из

труб поднимается дым. Но как раз число
труб подсказывает одинокой
птице, как поднялась она.
Эк куда меня занесло!
Он чувствует смешанную с тревогой
гордость. Перевернувшись на

крыло, он падает вниз. Но упругий слой
воздуха его возвращает в небо,
в бесцветную ледяную гладь.
В желтом зрачке возникает злой
блеск. То есть, помесь гнева
с ужасом. Он опять

низвергается. Но как стенка - мяч,
как падение грешника - снова в веру,
его выталкивает назад.
Его, который еще горяч!
В черт-те что. Все выше. В ионосферу
В астрономически объективный ад

птиц, где отсутствует кислород,
где вместо проса - крупа далеких
звезд. Что для двуногих высь,
то для пернатых наоборот.
Не мозжечком, но в мешочках легких
он догадывается: не спастись.

И тогда он кричит. Из согнутого, как крюк,
клюва, похожий на визг эриний,
вырывается и летит вовне
механический, нестерпимый звук,
звук стали, впившейся в алюминий;
механический, ибо не

предназначенный ни для чьих ушей:
людских, срывающейся с березы
белки, тявкающей лисы,
маленьких полевых мышей;
так отливаться не могут слезы
никому. Только псы

задирают морды. Пронзительный, резкий крик
страшней, кошмарнее ре-диеза
алмаза, режущего стекло,
пересекает небо. И мир на миг
как бы вздрагивает от пореза.
Ибо там, наверху, тепло

обжигает пространство, как здесь, внизу,
обжигает черной оградой руку
без перчатки. Мы, восклицая "вон,
там!" видим вверху слезу
ястреба, плюс паутину, звуку
присущую, мелких волн,

разбегающихся по небосводу, где
нет эха, где пахнет апофеозом
звука, особенно в октябре.
И в кружеве этом, сродни звезде,
сверкая, скованная морозом,
инеем, в серебре,

опушившем перья, птица плывет в зенит,
в ультрамарин. Мы видим в бинокль отсюда
перл, сверкающую деталь.
Мы слышим: что-то вверху звенит,
как разбивающаяся посуда,
как фамильный хрусталь,

чьи осколки, однако, не ранят, но
тают в ладони. И на мгновенье
вновь различаешь кружки, глазки,
веер, радужное пятно,
многоточия, скобки, звенья,
колоски, волоски -

бывший привольный узор пера,
карту, ставшую горстью юрких
хлопьев, летящих на склон холма.
И, ловя их пальцами, детвора
выбегает на улицу в пестрых куртках
и кричит по-английски "Зима, зима!"

И.Бродский

[Liza]

Я вышел в город погулять

Я вышел в город погулять
Однажды вечерком,
Народ на улицах шумел,
Как рожь под ветерком.

Река катила волны вдаль,
Сиял закатный свет,
А за мостом влюбленный пел:
“Любви скончанья нет!

Я твой, я твой, любовь моя,
Не разлюблю, клянусь,
Пока гора не полетит,
Пока не свистнет гусь,

Пока широкий океан,
Как коврик, не свернут,
Пока не запоет лосось,
Луна не спрыгнет в пруд.

Что мне годов мышиный бег,
Когда передо мной —
Жемчужина Вселенной,
Венец любви земной?”

Но заскрипели все часы
И с хрипом стали бить:
“Ты Времени не победишь,
Не стоит с ним шутить.

Прислушайся в слепой ночи:
Ты различишь, дружок,
При каждом поцелуе
Его сухой смешок.

Уходит жизнь, как смутный сон,
Мелея день за днем,
И Время всё в конце концов
Поставит на своем.

Оно на яркий летний луг
Обрушит снег и лед,
Расцепит руки плясунов
И розы с губ сотрет.

О, погрузи свою ладонь
В холодный ток реки;
Смотри, смотри, как в нем дрожат
Лучи и пузырьки.

Тайфун гремит в твоем шкафу,
В постели спит война,
И в чашке треснувшей сквозит
Загробная страна, —

Где нищий золотом бренчит,
Где Волк с Овечкой мил,
Где дружно кувырком летят
Под горку Джек и Джил.

Вглядись, вглядись в зеркальный мир,
Забудь печальный бред;
Жизнь обольстительна, как встарь, —
Прельщаться мочи нет.

Пускай тоска тебя гнетет
И слезы очи жгут —
Нелепым сердцем полюби
Нелепый этот люд”.

Умолк тяжелый бой часов,
Был поздний, поздний час;
Река катила волны вдаль,
Закат над ней погас.

У.Оден

[Liza]

Сад

Он весь сверкает и хрустит,
Обледенелый сад.
Ушедший от меня грустит,
Но нет пути назад.

И солнца бледный тусклый лик —
Лишь круглое окно;
Я тайно знаю, чей двойник
Приник к нему давно.

Здесь мой покой навеки взят
Предчувствием беды,
Сквозь тонкий лед еще сквозят
Вчерашние следы.

Склонился тусклый мертвый лик
К немому сну полей,
И замирает острый крик
Отсталых журавлей.

А.Ахматова

[Liza]

x x x

Когда лежит луна ломтем чарджуйской дыни
На краешке окна и духота кругом,
Когда закрыта дверь, и заколдован дом
Воздушной веткой голубых глициний,
И в чашке глиняной холодная вода,
И полотенца снег, и свечка восковая
Горит, как в детстве, мотыльков сзывая,
Грохочет тишина, моих не слыша слов, —
Тогда из черноты рембрандтовских углов
Склубится что-то вдруг и спрячется туда же,
Но я не встрепенусь, не испугаюсь даже.
Здесь одиночество меня поймало в сети.
Хозяйкин черный кот глядит, как глаз столетий,
И в зеркале двойник не хочет мне помочь.
Я буду сладко спать. Спокойной ночи, ночь.

А.Ахматова

[Liza]

***

Тихо-то как. Свет намечает двери.
Где-то не здесь, там далеко – вечность.
Шустрая струйка в склянке часов – потери
Пересчитает в песочную пыль. Плечи

Терпят с трудом - там за окном - холод.
Холод такой, что даже простыл вечер.
На подоконнике брошен буклет. Сонник?
Кто-то забыл. Что же искал? Встречу?

Скрип половиц сонный сквозняк лижет.
Не шевелясь долго сидеть в кресле
Ноги скрестить и подобрать ближе.
Если бы кто-то здесь жил. Если б.

Дача пустует. Дача живет летом.
Дача живет - если в саду - дети,
Если чердак, словно дуршлаг, светом
Ярким прошит сквозь паутин сети....

Что мне сказать? Завтра придет завтра.
Ну а сейчас лишь пустота скворечен.
Спать не охота. Тихая ночь – плата.
Утром домой. Шелест в ветвях гречнев.

Сад неопрятен. Сад перетёк в старость.
Тихо вздохнув, в саде утонет ветер.
Чем-то щемящим пахнет дерев вялость.
Может костром. Может кочевьем бредит.

Перехватив горлом земной бездны,
Выхватишь, вдруг, неба отрез взглядом.
И потечет, бархатом в грудь, нежность
Через прорехи в горечи снов сада.

Шарфик движеньем знакомым рука ослабит .
Молния так неохотно скользнет от шеи.
Есть в ожидании вдоха легкая странность
Знать, что дано нам больше, чем мы хотели.

В.Куприна

[Liza]

звучат слова...

слова впитали боль и благодать.
они звучат повсюду (но не свыше)
то слишком тихо, чтоб их не понять,
то слишком громко, чтобы их услышать.

они несут и сдержанность, и прыть,
дробя таких же слов каменоломни,
то слишком быстро, чтобы всё забыть,
то слишком долго, чтобы всё запомнить.

слова хранят и немощность и стать,
они звучат в наборе комбинаций
то слишком лестно, чтобы их принять,
то слишком страшно, чтобы их бояться.

мы слышим слово-пряник, слово-плеть.
звучат слова в бездонной полусфере
то, слишком сладко, чтобы их презреть,
то слишком горько, чтобы им поверить.

А.Котельников

[Liza]

***

я не стану молить о бессмертье своём,
пусть закончится всё по-земному...
по-земному листва загорится огнём,
или спрячется ветер в солому.

а сегодня стучит по орешнику дождь,
одинокая стонет осина,
и сосна, ощущая осеннюю дрожь,
прячет гордость за хвойной гардиной.

под холодной луной мы идем не спеша,
разрывая ночИ оболочку,
и опять... и опять на изломе ковша
раздвоилась зелёная точка.

прекращается дождь. под ночным янтарём
тихо дремлют блестящие крыши...
я не стану молить о бессмертье своём,
даже если мой голос услышат.

и однажды весной... да, конечно, весной
улечу я с полуденной тенью
на двойную звезду, где, как в жизни земной,
снова стану твоим отраженьем.

А.Котельников

[Liza]

МЕЧТА

Плывут седые облака
в лазури высоты.
Глядит ребенок, погружен
в мечты.
И, изменяясь на лету
уходят облака в мечту,
они плывут, как сны точь-в-точь,
прочь, прочь,
прочь.

Плывут седые паруса,
торжественны, чисты.
Глядит ребенок, погружен
в мечты.
И, уменьшаясь на лету,
плывут кораблики в мечту,
не в силах ветра превозмочь,
прочь, прочь,
прочь.

Плывут миражи вдалеке,
плывут из темноты.
Глядит ребенок, погружен
в мечты.
И нагоняет на лету
мечта – мечту, мечта – мечту,
чтоб кануть в Лету, кануть в ночь,
прочь, прочь,
прочь.

А.Роденбах

[Liza]

«Колобок»

…Жили-были… старик со старухой…
А старуха была отменной стряпухой.
Старик, что ни день, обедал по-царски:
Трюфеля по-французски, фрикасе по-испански.
Если курица, то по японским рецептам,
И есть ее надо специальным пинцетом…

И вот старик, жертва кулинарного искусства,
Обратился к старухе, не скрывая своего чувства:
«Слышь, старуха, холера тебе в бок!
Ты можешь мне испечь простой колобок?
Обычный рецепт возьми у соседки,
А то я уже не могу есть на завтрак креветки!»

Старуха губы, конечно, поджала,
Но к соседке все-таки побежала.

Засунуты временно в морозилку омары.
Старуха нехотя приготовила опару…

Колобок получился пышный и румяный.
Старик тут же полез в холодильник за сметаной
И съел колобок, как есть, с пылу с жару,
Усмехнулся в усы: «Это вам не омары!»

И пошел к колодцу, где собиралось культурное общество,
Лишив нас произведения народного творчества.

А.Игнатова

[Liza]

«Емеля»

…Жили-были… в одном поселке три брата…
Не то чтобы бедно, не то чтоб богато.

Самостоятельные были мужчины,
Двое умных, третий, как всегда, дурачина.

Лежит на печи весь день с балалайкой.
О чем размышляет, поди угадай-ка.

То ли о толстом ломте каравая,
То ли о том, как ходить не вставая…

Братья от балалайки слегка очумели…
Говорят младшему: «Слушай, Емеля!
Сходи за водичкой! Каши наварим…
А в придачу тебе что-нибудь подарим!»

Емеля-дурак обреченно вздохнул,
Нашарил валенки, тулуп натянул
И потопал к проруби, зевая со скуки.
Черпанул воды – и вытащил щуку!

«Вот это номер, разрази меня гром!
Живую щуку поймал ведром!
Будет на обед не каша, а уха!»
Меж тем со щукой происходит чепуха…

Щука Емеле ласково кивает,
Добрым молодцем его величает.

«Отпусти, - говорит, - меня снова в воду.
Задыхаюсь я от вашего кислороду.
Я, - шепчет, - не останусь в долгу,
Любое желание исполнить помогу…»

…А Емеля и не слышит, что ему говорят.
Он был с рождения слегка глуховат…

Шарахнул по щуке концом коромысла,
Лишив сказку продолжения и смысла.

А.Игнатова

[Liza]

«Царевна-лягушка»

Жили-были… у царя три сына…
Взрослые уже довольно детины.
Решил царь женить сыновей,
Причем что придумал, старый дуралей…

Вывел царевичей на широкий двор
И заключил с ними такой уговор:

«Пускаете из лука золотые стрелы,
Аккуратно, чтоб окна остались целы.
В какой дом ваша стрела прилетит,
Там и невеста для вас сидит.
И вы с ней расписываетесь, не мешкая и не хныча.
Таков, дескать, наш старинный обычай!»

Подмигнул царь-батюшка сыновьям для куража.
Выстрелил старший, внутренне дрожа…
Упала стрела на двор купца Митрофана,
Прямо у подола дочкиного сарафана…

Выстрелил средний на двор дворянина,
Угодил его дочке в пудинг с малиной.

А младшему то ли жениться было неохота,
То ли плохо прицелился, но попал в болото.
Второй раз обычай стрелять не велит,
Да и стрел наблюдается острый дефицит…

Поплелся он к болоту разыскивать суженую.
Видит на краю огромную лужину,
А в луже со стрелой в боку плавает лягушка,
Стрела распорола ей прожорливое брюшко…

«Эге, - думает царевич, - неслабо!
Хорошо еще не женщина подвернулась, а жаба!
Отнесу ее нашему повару покуда,
Пускай приготовит заграничное блюдо…»

Повезло младшему холостым остаться…
Сказка кончилась, не успев начаться.

А.Игнатова

[Liza]

УВЕРТЮРА к т. XII

Пой, менестрель! Пусть для миров воспетья
Тебе подвластно все! пусть в песне -- цель!
Пой, менестрель двадцатого столетья!
Пой, менестрель!

Пой, менестрель! Слепец, -- ты вечно зрячий.
Старик, -- ты вечно юный, как апрель.
Растопит льды поток строфы горячей, --
Пой, менестрель!

Пой, менестрель, всегда бездомный нищий,
И правду иносказно освирель...
Песнь, только песнь -- души твоей жилище!
Пой, менестрель!

И.Северянин

[Liza]

ЗВЕЗДЫ

Бессонной ночью с шампанским чаши
Мы поднимали и пели тосты
За жизни счастье, за счастье наше.
Сияли звезды.

Вино шипело, вино играло.
Пылали взоры и были жарки.
"Идеи наши,- ты вдруг сказала,-
Как звезды - ярки!"

Полились слезы, восторга слезы...
Минуты счастья! Я вижу вас ли?
Запело утро. Сверкнули грезы.
А звезды... гасли.

И.Северянин

[Liza]

ВСЕ ОНИ ГОВОРЯТ ОБ ОДНОМ
С. В. Рахманинову

Соловьи монастырского сада,
Как и все на земле соловьи,
Говорят, что одна есть отрада
И что эта отрада - в любви...

И цветы монастырского луга
С лаской, свойственной только цветам,
Говорят, что одна есть заслуга:
Прикоснуться к любимым устам...

Монастырского леса озера,
Переполненные голубым,
Говорят: нет лазурнее взора,
Как у тех, кто влюблен и любим...

И.Северянин

[Liza]

АБАЖУР

Этот свет уютный
(Не в моем окне)
Красотою смутной
Долетел ко мне

И застыл в покое
На полу моем,
Там, где я с тоскою
Заперся вдвоем.

И от света к тени
И опять назад
Проводил виденья
Мой дремотный взгляд.

Помню... Свет нездешний
Улыбался мне...
Это было прежде
И в иной стране...

И по светлой кромке
Я к нему плыву,
Бередя потемки
Снами наяву.

Ф.Пессоа

[Liza]

x x x

О корабли перед тихим портом
По возвращении счастливом
После невзгод на пути ночном...
Спит мое сердце озером мертвым,
И над озерным мертвым заливом
Рыцарский замок забылся сном.

У госпожи в этом замке смутном
Бескровны руки, и цвет их матов,
И знать не знает она о том,
Что где-то порт оживает утром,
Когда чернеют борта фрегатов
В рассветном мареве золотом...

И знать не знает она, что в мире
Есть этот замок... Душой черница,
Всему на свете она чужда...
И, покидая морские шири,
Пока впотьмах ей забвенье снится,
В средневековье плывут суда...

Ф.Пессоа

[Liza]

СУМЕРКИ В САДУ

Заброшенного сада
Цветенье снеговое
Печально, как баллада,
Где расстаются двое.

Осыпанная пеплом,
Черешня в отдаленье –
Девичьим силуэтом
На блеклом гобелене.

И бронзою заката
За сумраком аллеи
Отсвечивают латы –
Всё дальше и тусклее.

А хмурый запад землю
Захлестывает кровью,
Меч огненный подъемля
Во тьме средневековья.

Л.Стафф

[Liza]

ИЛИАДА

Привередливый книжник, любитель Гомера,
Ко всему примеряя былые деянья,
Приглядись, как слепой у варшавского сквера
"Варшавянку" поет ради крох подаянья.

Что Гекуба тебе? Илион с его славой?
Подойди к старику с головой непокрытой,
Обними и шепни: "Мой Приам седоглавый,
Мне все помнится сын твой, в ту осень убитый".

И на дне его глаз ты увидишь не рану,
А надежда блеснет и вперится незряче:
"Я не раз говорил и твердить не устану,
Что ошиблась Кассандра! Все будет иначе".

Я.Лехонь

[Liza]

***
Плачет птица об одном крыле.
Арс. Тарковский

Притихший зал, где правит бал не Бог, но Бах.
Здесь, черный выкормыш сирен и лорелей,
Рояль – как птица о единственном крыле
И трех ногах.

В лучах косых – от сих до сих – диктатор гамм,
Орфей из Гамельна, лукавый правдоруб.
За Ним, ошуюю, поверхностями труб
Блестит орган.

У этих труб торчать копру б да каланче,
Домам, окрашенным в казенные тона,
Но одесную от Него парит Она –
Виолончель.

Об этот час, над Ними мчась, снега легки.
Пространство ветрено, как юность, как весна.
И так близки Они, что сцена Им тесна.
И далеки.

Из Их разлук родится звук, а вовсе не
Из встреч, от коих – лишь пьянеть за тактом такт,
Как будто истина в вине. Должно быть, так.
В Его вине.

В Его вине Ее венец, Ее тоска.
Но время холодно – закончится концерт,
И жизнь и музыка замрут на том конце
Ее смычка.

О.Мишутин

[Liza]

Вермеер

На руках у дамы умер веер.
У кавалера умолкла лютня.
Тут и подкрался к ним Вермеер,
Тихая сапа, старая плутня.
Свет, но как будто не из окошка.
Европа на карте перемешалась.
Семнадцатый век, но вот эта кошка
Утром в отеле моем ошивалась.

Как удлинился мой мир, Вермеер,
Я в Оостенде жраал уустриц,
Видел прелестниц твоих, вернее,
Чтения писем твоих искусниц.
Что там, в письме? Не мементо ли мори?
Все там будем, но серым светом
С карты Европы бормочет море:
Будем не все там. Будем не все там.

В зале твоем я застрял, Вермеер,
Как бы баркас, проходящий шлюзы.
Мастер спокойный, упрятавший время
В имя свое, словно в складки блузы.
Утро. Обратный билет уже куплен.
Но поезд не скоро, в 16:40.
Хлеб надломлен. Бокал пригублен.
Нож протиснут меж нежных створок.

Л.Лосев

[Liza]

***

Я говорю, устал, устал, отпусти,
не могу, говорю, устал, отпусти, устал,
не отпускает, не слушает, снова сжал в горсти,
поднимает, смеется, да ты еще не летал,
говорит, смеется, снова над головой
разжимает пальцы, подкидывает, лети,
так я же, вроде, лечу, говорю, плюясь травой,
я же, вроде, летел, говорю, летел, отпусти,
устал, говорю, отпусти, я устал, а он опять
поднимает над головой, а я устал,
подкидывает, я устал, а он понять
не может, смеется, лети, говорит, к кустам,
а я устал, машу из последних сил,
ободрал всю морду, уцепился за крайний куст,
ладно, говорю, но в последний раз, а он говорит, псих,
ты же летал сейчас, ладно, говорю, пусть,
давай еще разок, нет, говорит, прости,
я устал, отпусти, смеется, не могу, ты меня достал,
разок, говорю, не могу, говорит, теперь сам лети,
ну и черт с тобой, говорю, Господи, как я с тобой устал,
и смеюсь, он глядит на меня, а я смеюсь, не могу,
ладно, говорит, давай, с разбега, и я бегу.

В.Строчков

[Liza]

x x x

Опять я, на исходе сил Забыв усталость,
Глазами птицу проводил - И сердце сжалось.
Как удается на лету По небосклону
Себя нести сквозь пустоту Так неуклонно?
И почему крылатым быть -синоним воли,
Которой нет, но, чтобы жить,Нужна до боли?
Душа чужда, и быть собой Еще тоскливей,
И страх растет мой, как прибой, В одном порыве -
Нет, не летать, о том ли речь, Но от полета
В бескрылой участи сберечь Хотя бы что-то.

Ф.Пессоа

[Liza]

***
Знаем эти толстовские штучки:
с бородою, окованной льдом,
из недельной московской отлучки
воротиться в нетопленый дом.
"Затопите камин в кабинете.
Вороному задайте пшена.
Принесите мне рюмку вина.
Разбудите меня на рассвете".
Погляжу на морозный туман
и засяду за длинный роман.

Будет холодно в этом романе,
будут главы кончаться "как вдруг...",
будет кто-то сидеть на диване
и посасывать длинный чубук,
будут ели стоять угловаты,
как стоят мужики на дворе,
и, как мост, небольшое тире
свяжет две недалекие даты
в эпилоге (когда старики
на кладбище придут у реки)...
....

Л.Лосев

[Liza]

Призрак

Зажженных рано фонарей
Шары висячие скрежещут,
Все праздничнее, все светлей
Снежинки, пролетая, блещут.

И, ускоряя ровный бег,
Как бы в предчувствии погони,
Сквозь мягко падающий снег
Под синей сеткой мчатся кони.

И раззолоченный гайдук
Стоит недвижно за санями,
И странно царь глядит вокруг
Пустыми светлыми глазами.

А.Ахматова

[Liza]

***

Была вселенная пуста и холод,
/с молчанием мобильных телефонов/
собой наполнил в ночь ушедший город.
Дрожал незастеклённостью балконов

потухший взгляд двора, а электрички,
в железном шуме скрывшись, затихали.
Казалось, одиночество статично
и отшлифовано до блеска стали

и бесконечный ад бетонных джунглей
был страшен, но, не местными чертями,-
привычкою отсутствия Меджнуна…
а впрочем, то ли ещё было с нами…

Где воздух чист живущей в нём любовью
мы улыбаемся рассвет встречая.
И просыпается у изголовья
беспечный ангел - проводник до Рая.

Н.Д.

[Liza]

* * *
Черный силуэт в окне,
черный страж,
он напоминает мне,
что пейзаж -

лишь осколок бытия,
он не цел,
он лишь то, что вижу я
в свой прицел.

Черный, черный силуэт,
черный ствол…
Взгляд проходит, как ланцет,
в узкий створ

век и, сузившись хитро
(зол, бывал),
вырезает из приро-
ды овал.

Черный ствол не дуло, а
за окном
клен, качающий ветра.
Но о нем

я не знаю ничего:
я лежу
и, как в песне, на него
не гляжу.

Мне не виден плеч размах,
красный чуб -
лишь коры шершавой тьма.
Я молчу,

потому что нету слов -
только тишь,
потому что мир лилов,
выше крыш

звезд роится мошкара,
но она
не видна мне в тесной ра-
ме окна.

Д.Коломенский

[Liza]

* * *

Похож на голос головной убор.
Верней, похож на головной убор мой голос.
Верней, похоже, горловой напор
топорщит на моей ушанке волос.
Надстройка речи над моим умом
возвышенней шнурков на мне самом,
возвышеннее мягкого зверька,
завязанного бантиком шнурка.

Кругом снега, и в этом есть своя
закономерность, как в любом капризе.
Кругом снега. И только речь моя
напоминает о размерах жизни.
А повторить еще разок-другой
"кругом снега" и не достать рукой
до этих слов, произнесенных глухо -
вот униженье моего треуха.

Придет весна, зазеленеет глаз.
И с криком птицы в облаках воскреснут.
И жадно клювы в окончанья фраз
они вонзят и в небесах исчезнут.
Что это: жадность птиц или мороз?
Иль сходство с шапкой слов? Или всерьез
"кругом снега" проговорил я снова,
и птицы выхватили слово,
хотя совсем зазеленел мой глаз.

Лесной дороги выдернутый крюк.
Метет пурга весь день напропалую.
Коснулся губ моих отверстый клюв,
и слаще я не знаю поцелуя.
Гляжу я в обознавшуюся даль,
похитившую уст моих печаль
взамен любви, и, расправляя плечи,
машу я шапкой окрыленной речи.

И.Бродский

[Liza]

По обе стороны тире

Тире разделяет даты, не зная гнева.
Ничто для тире не боль, не земная слава.
Зеленая зреет плесень на цифрах слева.
Покуда ещё неясно, что будет справа.

Всё проще и всё банальней слова припева,
всё горше и драгоценнее дней отрава...
Тире - бесконечно длинно при взгляде слева
и кажется малой точкой при взгляде справа.

Подъём всё трудней и круче, и день короче.
Надежды ушли, взамен появились знаки.
И всё, что у нас осталось - лишь тонкий прочерк.
Тире. Заострённый лучик в кромешном мраке.

А.Габриэль

[Liza]

***

Волхвы забудут адрес твой.
Не будет звезд над головой.
И только ветра сиплый вой
расслышишь ты, как встарь.
Ты сбросишь тень с усталых плеч,
задув свечу, пред тем как лечь.
Поскольку больше дней, чем свеч
сулит нам календарь.

Что это? Грусть? Возможно, грусть.
Напев, знакомый наизусть.
Он повторяется. И пусть.
Пусть повторится впредь.
Пусть он звучит и в смертный час,
как благодарность уст и глаз
тому, что заставляет нас
порою вдаль смотреть.

И молча глядя в потолок,
поскольку явно пуст чулок,
поймешь, что скупость -- лишь залог
того, что слишком стар.
Что поздно верить чудесам.
И, взгляд подняв свой к небесам,
ты вдруг почувствуешь, что сам
-- чистосердечный дар.

И.Бродский

[Liza]

Лучио Дала Caruso

Залив у Сорренто, терраса у моря,
От берега веет прохладою бриз,
И плачет безмолвно девчонка от горя,
Рукою в браслете держась за карниз.
А рядом мужчина, с седыми висками,
Поет о любви в этот сумрачный час,
И песня плывет, как туман над волнами,
И вторит ей горного эха экстаз.

Припев
Тебя я люблю, так безумно, так нежно.
Как магма беснуется кровь и кипит
Но в лед застывает, коль гаснет надежда…
А цепь, что сковала меня, все звенит.

Америки берег, от пены барашки –
Следит его взор за скользящей волной –
Морские огни… и бежали мурашки
По коже при мысли: «Здесь дом не родной.
Здесь люди чужие, и волн блеск мертвящий:
Не волны, а тусклый огонь фонарей.
Но плена, что тянется цепью звенящей,
Сквозь ширь океана, нет в мире сильней».
Замшелые камни, у моря терраса,
И звуки рояля, щемящие грудь,
И месяц ущербный, плывущий баркасом,
И в море его чуть колеблемый путь.
А девушки взгляд, отражающий волны,
Наполненный влагой дрожащею слез.
И смерть не страшна, он решимости полон…
Но миг пролетел, и решимость унес.

Припев
Тебя я люблю, так безумно, так нежно.
Как магма беснуется кровь и кипит,
Но льдом застывает, коль гаснет надежда…
А цепь, что сковала меня, все звенит.

Великая Опера. Старая драма.
О, как же фальшиво в ней страсти кипят!
Под гримом тяжелым не видно изъяна
И чувства под маской трагической спят.
Но Эти глаза так правдивы и близки,
Они заставляют забыть все слова,
И сердце сжимают, и путают мысли,
И вертится кругом от них голова!
Все прахом становится сразу, и пылью,
Как ночи в той чуждой, далекой стране.
И видишь, что жизнь твоя тяжкою былью
Уносится прочь на холодной волне.

Припев
Тебя я люблю, так безумно, так нежно.
Как магма беснуется кровь и кипит,
Но стынет как лед, если гаснет надежда…
А цепь, что сковала меня, все звенит.


Замшелые камни и неба мерцанье,
А очи – бездонных морей глубина.
Мне б в них утонуть! И одно лишь желанье:
Лежать бы и слушать, как дышит Она!
Поет так надрывно певец за роялем,
И катятся слезы из девичьих глаз.
А звезды с небес, будто в море упали,
И скрылся за тучею лунный баркас.

Делеция

[stas666]

Нынче ветрено и волны с перехлёстом.
Скоро осень, всё изменится в округе.
Смена красок этих трогательней, Постум,
чем наряда перемена у подруги.
Дева тешит до известного предела -
дальше локтя не пойдёшь или колена.
Сколь же радостней прекрасное вне тела:
ни объятье невозможно, ни измена!
Посылаю тебе, Постум, эти книги.
Что в столице? Мягко стелют? Спать не жёстко?
Как там Цезарь? Чем он занят? Всё интриги?
Всё интриги, вероятно, да обжорство.
Я сижу в своём саду, горит светильник.
Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых.
Вместо слабых мира этого и сильных -
лишь согласное гуденье насекомых.
Здесь лежит купец из Азии. Толковым
был купцом он - деловит, но незаметен.
Умер быстро: лихорадка. По торговым
он делам сюда приплыл, а не за этим.
Рядом с ним - легионер под грубым кварцем.
Он в сражениях империю прославил.
Сколько раз могли убить! а умер старцем.
Даже здесь не существует, Постум, правил.
Пусть и вправду, Постум, курица не птица,
но с куриными мозгами хватишь горя.
Если выпало в империи родиться,
лучше жить в глухой провинции, у моря.
И от Цезаря далёко и от вьюги,
лебезить не нужно, трусить, торопиться.
Говоришь, что все наместники - ворюги?
Но ворюги мне милей, чем кровопийцы.
Этот ливень переждать с тобой, гетера,
я согласен. но давай-ка без торговли:
брать сестерций с покрывающего тела -
всё равно что дранку требовать у кровли.
Протекаю, говоришь? Но где же лужа?
Чтобы лужу оставлял я - не бывало.
Вот найдёшь себе какого-нибудь мужа,
он и будет протекать на покрывало.
Вот и прожили мы больше половины.
Как сказал мне старый раб перед таверной:
"Мы, оглядываясь, видим лишь руины".
Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.
Был в горах. Сейчас вожусь с большим букетом.
Разыщу большой кувшин, воды налью им...
Как там в Ливии, мой Постум, - или где там?
Неужели до сих пор ещё воюем?
Помнишь, Постум, у наместника сестрица?
Худощавая, но с полными ногами.
Ты с ней спал ещё...Недавно стала жрица.
Жрица, Постум, и общается с богами.
Приезжай, попьём вина, закусим хлебом.
Или сливами. Расскажешь мне известья.
Постелю тебе в саду под чистым небом
и скажу, как называются созвездья.
Скоро, Постум, друг твой, любящий сложенье,
долг свой давний вычитанию заплатит.
Забери из под подушки сбереженья,
там немного, но на похороны хватит.
Поезжай на вороной своей кобыле
в дом гетер под городскую нашу стену.
Дай им цену за которую любили,
чтоб за ту же и оплакивали цену.
Зелень лавра, доходящая до дрожи.
Дверь распахнутая, пыльное оконце.
Стул покинутый, оставленное ложе.
Ткань, впитавшая полуденное солнце.
Понт шумит за чёрной изгородью пиний.
Чьё-то судно с ветром борется у мыса.
На рассохшейся скамейке - Старший Плиний.
Дрозд щебечет в шевелюре кипариса.

Иосиф Бродский

[Liza]

Вьюга

«Верни меня, верни меня, верни…» -
стонала обездоленная вьюга,
вальсируя…
по замкнутому кругу
раскачивая сонные огни.

А город был затянут - как в корсет -
в шнуры дорог
и ленты тротуаров...
неспешно доставал он из футляра
витрин своих изысканный лорнет.

Казалось, этот вечер отыграл:
не дышит… и согласен зваться прошлым.
Но кто-то,
вьюге локоны взъерошив,
усилил вдруг простуженный вокал…

Два – ведомо ль откуда? - башмачка
спешили... и будили перекрёсток…

И вьюга позабыла норов хлёсткий,
у лунного танцуя ночника...

Взлетала, словно падала - на бис! -
без боли, без холодного испуга.
И пела зачарованная вьюга
«люби меня, люби меня, люби…»

*****

К утру
в чернильном небе,
в мягких снах
Селена застывала каплей воска.
А кто-то долго мучился вопросом:
виновен ли февраль…
и Пастернак…

Свет Мой