Реплики и эпиграммы

[russkaya]

В продолжение дискуссии с Матстратом о "современном искусстве", новаторстве, новых веяниях, творцах и ремесленниках и прочая, а также памятуя о состоявшейся дискуссии по поводу рифм со здешними пАэтами и пеЙсателями, к коим причисляю и себя) - небольшое размышление на эту тему, наваянное, естественно, под другим углом)

Муза

Первухин уже битый час не мог заснуть – проклятая рифма никак не давала покоя! Не выдержав, он в отчаянии возопил: «Ну, где же ты, Муза? Помоги!» и, сам того не ожидая, вдруг услышал: «Я здесь, задержалась немного…»
Ошарашенный Первухин и впрямь увидел Музу – она сидела напротив, в его старом продавленном плюшевом кресле.
- Ну, что ты так смотришь, Первухин? Да, припозднилась. Но сам посуди – как мне одной всё успеть? Напарник-то мой, Пегас, уже третий день на больничном.
Ничегошеньки не понимая, поэт продолжал глупо таращить на Музу свои большие близорукие глаза.
- Да не гляди ты на меня так, – устало сказала Муза. - Ты сценариста Гришу Процюка знаешь? Он ещё под псевдонимом Жорж Круазанд печатается. Так вот – решил наш Гриша-Жорж сказку «Колобок» на новый лад переписать. И не просто переписать, а роман в стихах сочинить - дать ей, как сейчас говорят, новое прочтение. Вот и перепрочёл Гриша, переосмыслил. Вдохновился на этой теме аж на двести страниц - бедняга Пегас чуть дух не испустил от такой сверхзадачи! В итоге, Грише – новый опус, а Пегасу – бюллетень. Одна я теперь в строю, вот и поди, успей ко всем…
Первухин шумно сглотнул, а Муза тихо продолжила:
- С утра пораньше в Капотню побежала, к поэту Булкину. К тому, что баллады рыцарские сочиняет. Написал он их, кажется, штук двадцать, не меньше. Еле-еле последнюю пристроил, в газету «Вечернее Зюзино». Я уж думала – отдохнёт маленько, развеется. Ан нет, прихожу – опять ваяет! Новую, двадцать первую, и опять с рыцарским уклоном. Ну, что ты будешь делать… Где тут столько вдохновения набраться? Пришлось по старинным замкам пробежаться, музеи посетить, на доспехи рыцарские поглазеть. В общем, кое-как выкрутилась, придумала сюжет, вдохновила. Застрочил Булкин - только кнопки успевай нажимать!
Дальше к писателю Вяльцеву помчалась, в Столешников – у него в работе пьеса новая. Пришла, почитала, ахнула… Там в главных героях – двери! «Он» – большая, дубовая, с резьбой. Английский замок, ручка гнутая, бронзовые петли – всё по высшему разряду. Одним словом - элитная, в особняке стоит. А «Она» – простая, фанерная, в блочной пятиэтажке. И возникла меж ними, по замыслу Вяльцева, любовь.
Тут Муза горестно вздохнула:
- Вот скажи мне, Первухин, положа руку на сердце – можно вдохновиться и излиться любовными строчками, если «Ромео» - дубовая дверь?!
Первухин молчал, продолжая глупо хлопать ресницами.
- Вот и я говорю - дичь полная. А куда деваться? Работа такая – вдохновлять. Пришлось напрячься. Кое-как вывернулась, добавила новые персонажи – садовую калитку, разлучницу; скрипучую дверцу шкафа – мамашу героини. У дубовой двери появился дядя - солидный такой, бронированный, типичная дверь от сейфа. В общем, пошло дело у Вяльцева. К весне, глядишь, с премьерой будет.
Потом полетела на Магистральную, к Воротникову – на новый очерк о енотах вдохновить. Затем к Регине Иваницкой-Буссэ в Сокольники двинула – у неё там, в поэме «АнтиМцыри», с рифмой какой-то затык вышел. Дальше пошла сплошная круговерть – от Буссэ к Новицкому, от Новицкого к Маврину, от Маврина прямиком к Зальцману с Поповым, что сатирические куплеты под балалайку исполняют. Тиснула им пару строк, и дальше, по списку.
А дальше дорога длинная вышла: пришлось тащиться в Дедовск, к прозаику Мартынюку. Он, сколь его помню, всё про деревню писал – избы, ухваты, чугунки всякие, бабы в платках да мужики в ватниках. А нынче прочла его, из последнего – мама дорогая! Перековался Мартынюк, начисто перековался! В духе новых веяний строгает, про нетрадиционные отношения на селе! Вот такие, понимаешь, ухваты…
Тут пришлось надолго призадуматься, уж больно резкий творческий поворот у Мартынюка вышел. Однако, ничего, сдюжила, кое-как свела концы с концами: комбайнёр Епифан, передовик и новатор, хоть и съехал с глузду на старости лет, затесавшись в геи, но ведь не абы почему, а по уважительной причине – дали ему тёмной ночью ухватом по башке… Ну, что ты таращишься на меня, Первухин? Сама понимаю – жесть жестяная! Но жить-то Мартынюку на что-то надо? У него ж семеро по лавкам и жена, Ядвига Пшемиславовна… Это тебе не фунт изюму! В общем, набросала ему пару страниц и дальше бежать.
Заскочила к Ричарду Прищепкину – тот давно с фантастическим рассказом мается – у него, по сюжету, главный герой попадает в 7 измерение, а как оттуда выбраться, бедолага всё никак не придумает. Пришлось надоумить горе-фантаста - больно жалостливо он меня призывал. Дальше – к академику Лаптеву, в мемуарах кое-что подправить, потом к поэту Зябликову, из начинающих – определиться, то ли ямбом ему стих писать, то ли хореем. Остановились на амфибрахии.
Дальше – опять галопом по Европам: Жирнов, Фляжкин, Бибикова, которая Анна (не путать с Зульфиёй – та по детским сказкам практикует), затем - к Чуркину, детективщику. Тут тоже задержка вышла – нужно было состряпать пару улик и ложное алиби главному злодею. Потом полетела к Хомякову, романисту – совсем, сердечный, запутался в сюжете. Дальше – к Люлькиной, набросать пару скетчей, затем к Тер-Бабуханяну, драматургу – у него что-то там на арабо-израильской почве не срослось, и, наконец, к Пигалице (это не псевдоним, фамилия такая) – она себе хлеб насущный на ниве басен добывает. Ты уж прости, Первухин – последний ты у меня на сегодня в списке. Рассказывай, что у тебя не клеится?
Первухин замялся – Муза выглядела такой усталой, такой задёрганной, такой заезженной. Заметив его нерешительность, она ободряюще улыбнулась:
- Да ладно, не переживай, Первухин! Стих, что ли, опять не идёт?
- Да, - смутился тот. – Рифму всё никак не подберу…
- К чему рифма-то? Опять к «любовь»?
- К ней, проклятой! Всё перебрал – и «морковь», и «свекровь», и «ятровь», и «вновь», и «кровь» - всё уже было! А другую никак не найду. Иссяк!
Муза задумалась:
- А «не прекословь» было?
- Нет, - обрадованно закричал Первухин. – Точно, не было «не прекословь»!
- Вот и славно. А я, пожалуй, пойду, поздно уже - завтра, как говорится, снова в бой. Да, Первухин, просьба у меня к тебе – ты уж, будь другом, заканчивай свою «любовь-морковь» ваять, даже у меня к ней рифмы кончаются, так и знай.
И Муза тихо вышла, плотно закрыв за собою дверь.