Стиш. Вроде юморной

[Liza]

1911

Столыпина жаль, говоря исторически
и просто так, житейским манером,
но жаль и Богрова с его истерически
тявкающим револьвером.

Жалко жандарма. Жалко по Лысой
горе гуляющую ворону.
Жалко доставленного из полиции
с переизбытком тестостерону

душегуба, с утра хватившего водки —
но не берет, да ну ее к псу!
И он снимает с бледного Мордки
стекляшки, торчавшие на носу.

Палач проявляет жалость к еврею —
нехай жиду кажется, что всё во сне.
Да и неловко вешать за шею
человека в пенсне.

Л.Лосев

[Liza]

тотем и табу

материнских добыча гребенок
очутился на свете один
неизвестный науке ребенок
и потупившись в школу ходил

не опять ли по химии двойка
или утро в сосновом лесу
на стене водосточная волга
и каспийская лужа внизу

не совсем чтобы ты но для детства
не бывает точнее чем там
если издали вновь приглядеться
к человеческим слабым чертам

что нам в детстве своем остается
кроме как в бесконечности дней
выть на волгу чей стон раздается
и на море каспийское к ней

разве там очевидно что надо
не в щегле щебетать и скворце
а в штанах как вместилище яда
и в могилу свалиться в конце

у ребенка дневник для упреков
ненавистный в носу гайморит
у любви не бывает уроков
только химия в мире царит

три топтыгина в классе на стенке
ширина высота и длина
по количеству баллов в оценке
три судьбы а дорога одна

А.Цветков

[Liza]

ЗВУК НАЧАЛА ЗИМЫ

1

В такую пору не езда.
Ну впрямь как будто навсегда
застыла, одолев подъем,
моя усталая "Мазда"
пред красным фонарем.
И лед кровав, и снег кровав.
Рвануть? Да нет, лишишься прав.


...А все же Пушкин прав,
что в общем хорошо зимой –
ни пыли нет, ни вони нет,
ни комаров, ни мух нет...


Но к черту! мне пора домой,
а красный свет, а красный свет, а красный свет
не тухнет.

2

Уж не тень заката,
а от тени тень
увела куда-то
стылый этот день.


Краденый у Фета
нежный сей товар
втоптан, как конфета,
в снежный тротуар.


Что-то мне все мстится
за моим мостом –
слово или птица
в воздухе пустом.


Словно кто нестойкий,
русский кто-нибудь
хочет синей сойкой
в воздухе мелькнуть.

3. Bushmills

Ирландской песенки мотив
сидит, колени обхватив,
покачивается перед огнем
и говорит: что ж, помянем?


Ирландской песенки мотив,
все позабыв, все позабыв,
кроме двух-трех начальных нот,
мне золота в стакан плеснет.


Кроме двух-трех начальных нот
и черного бревна в огне,
никто со мной не помянет
того, что умерло во мне.


А чем прикажешь поминать –
молчаньем русских аонид?
А как прикажешь понимать,
что страшно трубку поднимать,
а телефон звонит.

Л.Лосев

[Liza]

***

Леса окончились.
Страна остепенилась.
Степь - равноправье необъятного объема и неуклонной плоскости.
Синь воздуха и зелень разнотравья.
Тюльпаны молятся, сложив ладоши.
Разнузданные лошади шалят.

Раздут костер сушайших кизяков.
Надут шатер китайчатого шелка.
Взмывает Чингисхан на монголфьере.
Внизу улус улучшенной Сибири.
В курганах крепко спят богатыри -
Хабар, Иркут и Ом с Новосибиром.
А жаворонки в синем ворожат,
как уралмашевская группировка:
поют "ура" и крылышками машут.

Тюльпаны молятся, сложив ладоши.
Беспроволочный интернет молитвы
соединяет их с Седьмой Ступенью
Всевышней Степи.

Л.Лосев

[Liza]

***

Этот возраст преклонный на деле столи'к -
тот распух под старость, а тот усох.
Скажем, я - худощавый высокий старик
с безупречной щеткой седых усов.
Я иду вдоль моря, втыкая трость
в пену...
Нет! в паху моем шерсть густа,
я держу в руке черно-синюю гроздь
и молодке кладу виноград в уста.
"Эй, малец, принеси-ка еще вина,
влажных устриц, розовой ветчины..."

Или так: с чердака колокольня видна,
а над ней облака и птицы видны.
Тишина, лишь в горсти у меня скрипит
заколдованное золотое перо,
и когда обнаружат мой манускрипт,
все разлюбят зло и полюбят добро.
"Этот старый лев нас учил добру", -
скажут люди...
Да ладно, чего я вру?
Ничего я не праздновал, не изрекал.
Жил вдали от моря. Боялся зеркал.

Л.Лосев

[Liza]

* * *

прячемся на ночь ульи на ключ запираем
день предоставит свой невеликий срок
мир это мед который мы собираем
пусть не погибнет все что мы жили впрок

в воздух стремимся путь пролагаем сами
речь очевидна там где черна черта
мы для того едим этот свет глазами
чтобы словами всем сиял изо рта

радиус стиснут сном в острие спирали
время в конце точнее сочтет число
но не забудем как мы тогда собирали
жизни в раю золотое все вещество

гибель крылата господи горький боже
с грунтом сольется сбитый любовью влет
мира так мало ночи гораздо больше
все утешенье собранный за день мед

скоро нас всех не станет и время мимо
речь медосбор а на свете не быть легко
только глоток навеки меда и мира
большему пчел ничему не учил никто


А.Цветков

[чучеломорскоe]

инфа к размышлизму


И у вас в квартирах газ - это раз,
сволочь у Москвы глава - это два,
старики? да хоть умри - это три,
а менты - нет хуже в мире - получается четыре,
власти на людей плевать - это пять,
а в шестых, двадцатых, энный - ждать не стоит перемены.
Вот такой в России счет.
А у нас - наоборот.
ВОТ!

[Liza]

Сумерки

Синеет, узится, молчит.
Как по команде — кипарисы.
Фонарь вчера еще разбит,
Под ним коты, а может, — крысы...
Мычит маяк как мастодонт,
струятся плавники рептилий,
и совершенно без усилий
ночь отменяет горизонт.

Б.Левит-Броун

[Liza]

***
Горизонт, не разевая пасти,
молча пожирает корабли.
Как они бездвижно уплывают...

Б.Левит-Броун

[Liza]

***

Нам
Все равно
Никак не прожить без любви.
Нашей любви.

Там,
Где темно,
Колокол душно звонит.
Снова звонит.

Где
Был рассвет -
Ночи сгорают и дни.
Ночи и дни.

Тень.
Вот ответ -
Биться волной о гранит.
Волной о гранит.

Пеплом осыпан мир.
Боже тебя храни...

Агнесса Буссардель

[Liza]

***

Я – статуэтка из слоновой кости,
Стоящая на письменном столе.
Лишь взгляд рассеянный вы бросьте –
Я расскажу вам о земле,
Где каждый вечер к изголовью
Лиловый приносил тимьян,
Где руки мудрые с любовью
Мой хрупкий вырезали стан,
Где дух сказаний древний ярок,
Где путешественников рой…
И одному меня в подарок
Отдали как-то за игрой.
Привез меня, на стол поставил,
А сам уехал в дальний путь…
-
Ведь в этой спешке (Бог избави!)
Всегда забудешь что-нибудь.

Е.Белавина

[Liza]

Промолчу тебе

Промолчу тебе: добрый вечер!
Город с крыши не так велик.
В шапке вязаной спрятан венчик.
В синий шарфик укутан лик.
Промолчу тебе.Ты услышишь.
Обернешься. Затем мелькнешь
белой бабочкой, вечной лишней
оборвавшегося кино...
Ты когда-нибудь возвратишься,
полукровка Страны Цветов.
Он один. Ты одна из тыщи.
Добрый вечер,- промолвит он.

Д.Сорокин

[stas666]

В калошах на босу ногу,
В засаленном картузе
Отец торопился к Богу
На встречу былых друзей.
И чтобы найти дорожку
В неведомых небесах, -
С собой прихватил он кошку,
Окликнул в дороге пса...
А кошка была худою,
Едва волочился пес,
И грязною бородою
Отец утирал свой нос.
Робел он, робел немало,
И слезы тайком лились, -
Напутственными громами
Его провожала высь...
Процессия никудышных
Застыла у божьих врат...
И глянул тогда Всевышний,
И вещий потупил взгляд.
- Михоэл, - сказал он тихо, -
Ко мне ты пришел не зря...
Ты столько изведал лиха,
Что светишься, как заря.
Ты столько изведал бедствий,
Тщедушный мой богатырь...
Позволь же и мне согреться
В лучах твоей доброты.
Позволь же и мне с сумою
Брести за тобой, как слепцу,
А ты называйся Мною -
Величье тебе к лицу...

Вениамин Блаженный

[Liza]

Портрет

Блокада. Ночь. Забитое окно,
Мигающих коптилок тусклый свет.
Из мрака возникает полотно.
Художник пишет женщины портрет.
Она сидела, голову склоня,
И думала в голодном полусне:
"Вот я умру... А что-то от меня
Останется на этом полотне".
А он писал в мигании огня
И думал: "На войне как на войне.
Пусть я умру! Но что-то от меня
Останется на этом полотне".
Ложились их мечты на полотно
И чувства, для которых смерти нет.
А полотно? Сгорело и оно,
Сгорело и оно в огне тех лет.
Так что ж осталось? Подвести черту?
Поверить, что конец - всему венец?
Я предпочту поверить в правоту
Бессмертного усилия сердец.

В.Берестов

[Liza]

Золотые ворота

Сегодня ты поймешь,
откуда так знакома
рука, что, исчерпав
простой любовный код,
черкнула наискось
в кабине таксофона:
"Я
буду ждать
тебя
у Золотых Ворот".

На перекрестке
трехминутном,
двухгрошовом,
где стекла выбиты
и ветер ворот рвет,
крошись, цветной мелок,
заговоренным словом:
"Я буду
ждать тебя
у Золотых Ворот".

Напрасно не звони
и никого не мучай,
любви своя пора,
разлуке свой черед.
За сахарной горой,
за аспидною тучей
я буду ждать
тебя
у Золотых Ворот.

В.Пучков

[Liza]

Сумерки

Поместья позаброшены, пусты…
Скитаюсь, размышляя на досуге,
По нищей, нынче глохнущей округе.
Куда ни глянь – колючие кусты.

А ласточки щебечут с высоты:
Мы снова дома, в тропиках, на юге!
Здесь не ложится снег, не свищут вьюги
И не желтеют на ветвях листы!

Крестьяне с поля движутся домой…
Отрадно, что в местах, забытых всеми,
И птичьих и людских немало гнезд!

И, тихий мир окутывая тьмой,
Нисходит ночь – в роскошной диадеме
Сияющих, прекрасных, вечных звезд.

Хулиан дель Касаль

[Liza]

Двенадцать

В белом венчике из роз...
Александр Блок


Уэллс, подарите машину времени!

...Злая пурга в петербургской темени.
— Эк, намело! Не пройти без лыж...
Жалит мороз, будто рой ос.
Во вьюгу двенадцать ведет Христос,
Белый венец на библейском темени,
Флаг на плече,
Что библейский крыж.

Грозно хрустит петербургский наст.
С нами Спаситель племен и каст!

Воет ветер, терзает мглу.
И, сотрясая свечной уют,
В замершем городе
Выстрелы бьют.
И фарисеи дрожат в углу.

При куцем огарке,
Из мерзлых палат
Вниз
Обреченно
Глядит
Пилат.

Все ближе двенадцать
Лихих волков.
Все ближе двенадцать
Учеников.

Вот он, итог
Твоего греха
Через две тысячи
По Р. Х.!

Теплым обрубком
Горит свеча...
Было — двенадцать,
И два меча.

В час предпоследний
Иных годин
Предал — один,
И спасал — один.
Как защитить, если пробил час?
Отец не пронес,
Ученик не спас.

А нынче, в ночи ледяных мест,
Где и свинья-то свинью
Ест,
Он невозбранно пока
Грядет,
Смиренно разут,
И слегка одет.
Он невозбранно грядет
Пока,
Флаг, будто крест, вознеся в века.

А за спиною хрустит наст.
Это — двенадцать! Любой горазд
Все истребить
На версту вокруг:
После сочтемся,
Кто — враг,
Кто — друг.
Пусть фарисеи дрожат в углу!
Эти
Двенадцать
Несут во мглу
Лютый оскал
Ледяных штыков.
Ай да двенадцать учеников!

Я на морозной ночной дороге
Богу бросаюсь в босые ноги:

— Аз есмь вития поэмы Блока!

И шевельнулось Господне око.

— Там, где неволею чтят пророков,
Веку пророков не видно сроков.
В веке пророков ничтоже знача,
Я не пытаюсь давать уроков,
И обучаюсь искусству плача —
Век доживает моя Россия,
Ей нужен реквием, а не мессия.

Но ныне внемли моему кличу!
Я, дерзновенный, глаголю притчу:
Некогда, в гиблый голодный год,
Псы, разодравшие плоть господ,
После — терзали Господню плоть!

И обреченно молчит Господь.

— Знай, что в нетопленой мгле
Палат
Умер Пилат,
И воскрес — Пилат.
Что, преклонясь
У стального шкафа,
Ключ, наконец,
Подобрал
Кайафа!

Ко мне устремлен ледяной штык,
Словно несытый железный клык.
Это — ответ
Удалого племени.

Благодарю за машину времени...

Грозно рычит петербургский наст.
Жалит мороз, будто рой ос.

Тает во вьюге,
Раздет и бос,
Мудрый Спаситель
Племен и каст...

Кто
Из двенадцати
Не
Предаст?

С.Александровский

[Liza]

пепел

и еще у них помнишь говорит она
есть любопытное поверье
почему-то они считают
что будут жить вечно
а что кошки и бабочки наоборот
умирают навсегда

они думают говорит она
что существует кто-то
который перед ними в долгу
есть даже такие которые точно
знают сумму этого долга

но ведь мы другое дело говорит она
да соглашаюсь я совсем другое
с нами почему-то вышло иначе
мы никогда не узнаем и не надо

мы идем дальше в высокой траве
где кошки гоняются за бабочками
и подпрыгивают хватая лапами
пустой и яркий воздух
бабочки неслышно смеются
кошки улыбаются в ответ
еще один замечательный день
непредвиденной вечности

вот только если бы не этот пепел
хрустящий на зубах

А.Цветков

[Liza]

Осенннее небо

Меняется ветер.
В оттенках природы
бледнеет и гаснет привычная яркость,
И Небо теряет свою непричастность
к гнетущему цвету
осенней погоды.

Скитальцы небесные
порваны в клочья,
Разбросаны в Бездне, лишенные лоска...
Безоблачность летних этюдных набросков
пропала
без веры в свою
непорочность.

Исчезли рассветы
в свинцовых вуалях
под мерные звуки органной сюиты...
Лишь скованно дышат немые софиты
мерцающим светом
в Небесные дали...

Осеннее Небо...
В последней октаве
едва узнаваемы
ноты надежды,
Природа степенно
меняет одежды,
Но силы дыхания
ей не хватает...

Настоящее Дыхание

[Liza]

* * *

наносила визиты родне
на равнинах и кручах
у плотвы побывала на дне
у неясыти в тучах

ой ты липкая рыба-сестра
незатменные очи
не к тебе ли он в омут с утра
до смеркания ночи

заклинает неясыть помочь
слезно просит совета
не за ней ли он каждую ночь
улетает до света

а обратно ни ночью ни днем
был да не уследила
но всегда вспоминает о нем
с переменой светила

и ни слова не слышит в ответ
из реки ли из леса
у плотвы словно голоса нет
у совы интереса

видно кровь платежом не сильна
им родство не основа
уж такая случилась семья
что ни слуха ни слова

только всхлипнет тоскуя о том
а другого не надо
и чешуйчатым плещет хвостом
и крылами пернато

А.Цветков

[Liza]

Бабочкино крыло

Хрупко-хрустящую, как слюда,
Можно найти её по следам,
Скрытым в жаре
горсти,
Цветопись солнечную открыв,
Молча прочесть на страницах крыл:
"Ловчий меня
настиг".

И, возвышая на пьедестал,
Чудо-летунью ты распластал
между листов
и строк.
В рамке из пары полукрестов
будет храниться её остов,
Влитый
в немой острог.

Время пройдёт. В неживой красе
Будет она не такой, как все.
Выгорит поролон.
С ветром развеются узелки
там, где касалось твоей руки
Бабочкино крыло.

Dicing

[Liza]

ОБЕРЕГ

Если вдруг случится, что злая смерть
Украдёт, что куколку на тесьме, –
Побреду за ней по сырой тропе,
Взяв на память лишь в волосах репей.

Не кручинься, светлый мой, не грусти:
Я шепну тебе, как меня найти.
Ненадолго станется волком выть –
Я следы оставлю среди травы.

За неделю смерть исказит мой глас,
Поволокой скроет прозрачность глаз,
Растворит печаль, раскрошит скелет,
Обратит былинкой на сотни лет.

На девятый день по следам ступай:
На чужой тропе будет боль тупа,
А на нужной – острая, как слюда.
Как почуешь – значит, тебе туда.

У большого каменного моста
Подбери меня, да себе оставь –
Оберегом, камушком на груди,
Незабудкой в гуще твоих седин.

И живи – с живыми. Пускай они
Робко спросят: «Что это ты хранишь?» —
Ты ответь, небрежно меня держа:
«Безделушка. Любящая душа».

Dicing

[stas666]

Не держит стальная леска, и клетка трещит по швам.
На месте, где рёбрам тесно, останется рваный шрам.
Но ты не поддашься боли – при свете ночного бра
придумаешь имя «Ева» для сломанного ребра.
Прочтёшь его, словно книжку, и «ave» наоборот,
привычку, которую слишком сложно перебороть.

Проводишь её до дома, за нею войдёшь в подъезд,
а дальше – играй в истому, покуда не надоест,
ласкай её злые руки – гони из неё чертей,
терпи бытовую ругань, храни её в чистоте.
Она будет больно жалить и жить на твоей груди,
и делать детей, которых навряд ли когда родит.
Но за ночь ты станешь строже, заштопанный вкривь и вкось,
и тихо прошепчешь: Боже, верни мне больную кость!

Dicing

[Liza]

***

Серп луны под тучкой длинной
Льет полночный слабый свет.
Над безмолвною долиной -
Темной церкви силуэт.

Серп луны за тучкой тает, -
Проплывая, гаснет он.
С колокольни долетает,
Замирая, сонный звон.

Серп луны в просветы тучи
С грустью тихою глядит,
Под ветвями ив плакучих
Тускло воду золотит.

И в реке, среди глубокой
Предрассветной тишины,
Замирает одинокий
Золотой двойник луны.

И.Бунин

[stas666]

Сидела кошка на балконе.
Мурлыкал ей соседский кот,
Что "девять жизней на исходе,
Одну себе, мол, заберёт..."
Перебирала память злую.
За жизнью жизнь, за кругом круг,
Она жила уже седьмую...
И это вызвало испуг.
Слова кота, а в них есть правда,
Роились числами в башке:
"Из девяти кругов , семь - ада
Зачем оставшиеся две?..."
Сидела кошка близко к краю.
Семь к девяти не равный счет.
"Похоже, две даны для рая..."
И смело ринулась в полёт

Иришка

[Liza]

ДОЖДЬ

В тумане облачных развалин
Встречая утренний рассвет,
Он был почти нематериален
И в формы жизни не одет.

Зародыш, выкормленный тучей,
Он волновался, он кипел,
И вдруг, веселый и могучий,
Ударил в струны и запел.

И засияла вся дубрава
Молниеносным блеском слез,
И листья каждого сустава
Зашевелились у берез.

Натянут тысячами нитей
Меж хмурым небом и землей,
Ворвался он в поток событий,
Повиснув книзу головой.

Он падал издали, с наклоном
В седые скопища дубрав.
И вся земля могучим лоном
Его пила, затрепетав.

Н.Заболоцкий

[xy]

Лиз, я тут по радиве краем уха услышал словосочетание "Всем известная в блогосфере доктор Лиза".
Лиз, случаем не ты?

[Liza]

Не я.

[Liza]

"ВТОРОЕ РОЖДЕНИЕ"

Я книгу нашел! Там в какой-то столовой,
прохладной, как ухо врача,
возилось чудовище тучи лиловой,
вспухая, вздыхая, ворча,

там сколько могли от больного скрывали,
что пульса и музыки нет.
Настройщик порылся, порылся в рояле
и вытащил черный предмет -

и вдруг окатило всех мокрой сиренью,
и вспыхнул на маковках крест,
и новые власти прочли населенью
такой золотой манифест,

что в даль протянулись растений волокна
и птицей запрыгала близь,
и все отраженные зеркалом окна
на книжной странице зажглись.

Л.Лосев

[stas666]

У великой Раши лик сегодня квелый,
Тупо шкодят "Наши", погорели села,
Бьют по террористам, попадают мимо,
Чтобы снять Лужкова, напустили дыму,
Грустен день рожденья, сник державный профиль,
Дорожает гречка, измельчал картофель,
Всюду вор на воре... не хватает литер.
Сесть в машину с горя и уехать в Питер?

Стенгазета Си

[Liza]

Зеркало

В трюмо испаряется чашка какао,
Качается тюль, и — прямой
Дорожкою в сад, в бурелом и хаос
К качелям бежит трюмо.

Там сосны враскачку воздух саднят
Смолой; там по маете
Очки по траве растерял палисадник,
Там книгу читает Тень.

И к заднему плану, во мрак, за калитку
В степь, в запах сонных лекарств
Струится дорожкой, в сучках и в улитках
Мерцающий жаркий кварц.

Огромный сад тормошится в зале
В трюмо — и не бьет стекла!
Казалось бы, все коллодий залил,
С комода до шума в стволах.

Зеркальная все б, казалось, нахлынь
Непотным льдом облила,
Чтоб сук не горчил и сирень не пахла, —
Гипноза залить не могла.

Несметный мир семенит в месмеризме,
И только ветру связать,
Что ломится в жизнь и ломается в призме,
И радо играть в слезах.

Души не взорвать, как селитрой залежь,
Не вырыть, как заступом клад.
Огромный сад тормошится в зале
В трюмо — и не бьет стекла.

И вот, в гипнотической этой отчизне
Ничем мне очей не задуть.
Так после дождя проползают слизни
Глазами статуй в саду.

Шуршит вода по ушам, и, чирикнув,
На цыпочках скачет чиж.
Ты можешь им выпачкать губы черникой,
Их шалостью не опоишь.

Огромный сад тормошится в зале,
Подносит к трюмо кулак,
Бежит на качели, ловит, салит,
Трясет — и не бьет стекла!

Б.Пастернак

[Liza]

***

В лес пойду дрова рубить,
развлекусь немного.

(Если некого любить,
люди любят Бога).

Ах, какая канитель –
любится, не любится.

(Снег скрипит. Сверкает ель.
Что-то мне не рубится).

Это дерево губить
что-то неохота.

ВЕТРОМ ПО НЕБУ ТРУБИТЬ –
вот по мне работа!
!
!

Он гудит себе, гудит,
веточки качает.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
___________

На пенечке кто сидит?
?
?

Я сидит, скучает…

Л.Лосев

[stas666]

Я покину мой печальный город,
Мой холодный, неуютный дом.
От бесцельных дел и разговоров
Скоро мы с тобою отдохнём.
Я тебя не трону, не встревожу.
Дни пойдут привычной чередой.
Знаю я, как мы с тобой несхожи,
Как тебе нерадостно со мной.
Станет дома тихо и прилично, -
- Ни тоски, ни крика, ни ворчни…
Станут скоро горестно-привычны
Без меня кружащиеся дни…
И стараясь не грустить о старом,
Рассчитав все дни в календаре,
Ты один поедешь на Луару
В призрачно-прозрачном сентябре.
И вдали от горестной могилы,
Где-то там, в пути, на склоне дня,
Вдруг почувствуешь с внезапной силой,
Как легко и вольно без меня.
Ирина Кнорринг

[stas666]

Я смотрю на ОГОНЬ... И мне кажется,
что я выйду из чёрных одежд...
Что уйдёт всё... Пройдёт всё... Уляжется...
И не кончится время надежд...

Я смотрю на ОГОНЬ... И мне слышится
сучьев тихий, уверенный треск.
...А о ногу собака мне лижется...
И в глазах её вижу я блеск...

Я смотрю на УГЛИ... А мне видятся
те УГЛИ — языками ОГНЯ...
...Пусть они на меня не обидятся!
Пусть на Небе поймут и меня...

...Я смотрю на ЗОЛУ...
НЕ УЛЯЖЕТСЯ!
НИЧЕГО!...
...Я забыл об ОГНЕ!
А ОГОНЬ... Мне, теперь уже, кажется —

— ОН ПРИСНИЛСЯ, НАВЕРНОЕ, МНЕ...

Апан Эббот

[Liza]

vremechko.net

Затрапезная осень, промозглая тмутаракань –
лишь роптанье ветров да простуженный лай кабысдохов
тормошат тишину, и выходишь куда-то за грань
оголтелой эпохи. А, впрочем, причем тут эпоха
гуттаперчевых цезарей, спешно доящих свой рим,
и румяных мессий, расторопно торгующих словом?
Время – юркий сурок, что грызет и грызет изнутри
листья жизни твоей, убывающей так бестолково.
Время – нечто в тебе, а не что-то и где-то ещё,
одурачишь сурка, и мгновенье всё длится и длится.
Даже сумрачный хронос, дотошно ведущий свой счёт,
не исчислит его... И летит уже белой латиницей
нескончаемый снег, летописец и вестник зимы,
заполняя собой пустоту между горним и дольним,
между словом и словом. Из толщи небесной, из тьмы
снег свободно летит, и, едва прикоснувшись к ладоням,
истлевает за миг, и ты чуешь, безбожник, по ком
сельский колокол бьет, расщепляя в тоске безрассудной
это vremechko.net и его pokolenie.com
на отдельные судьбы.

О.Горшков

[Liza]

Град обреченный

Заснеженный пейзаж глубок и чист –
зима дисциплинирует природу.
Ни звука. С колченогой каланчи,
превозмогая утреннюю одурь,
продрогший ворон, словно в тьму времён,
куда-то в небо целит цепким оком –
лаокоон, застывший над потоком
событий, что во тьме почуял он?

И город, в струнку вытянувшись весь,
стоит – сосредоточенный и строгий,
как будто ждёт решительную весть.
Он помнит всё – мясистый запах оргий,
вкус ветреной свободы, зычный зов
слепого естества, имперский почерк
страстей, чудачеств, помыслов и прочих
своих безумств. Но чашами весов
играет необузданный борей,
и зябнут покачнувшиеся сферы
в пугающе пустынном декабре
оглохшего столетья стылой эры.

И помнит город всё, что кралось вслед
неистово пирующей гордыне –
цветение удушливой полыни
и ужас пустоты, объявшей свет,
проникшей в камни цирков и церквей,
содравшей лак с их лика щегольского,
поправшей то, чем родствен иудей
был эллину – связующее слово.

Плывут воспоминанья, их не счесть,
но окликает колокол, зашедшись,
юродивых своих и сумасшедших,
и сумерки тесней, и ближе весть…

О.Горшков

[Liza]

ОДА ОДУВАНЧИКУ

На задворках, проложенных сланцевым
светом, — вот он, на глянцевом
стебле. Воткнут.
Воткнут. Сорван, — змеиное молоко —
тонкий обод, —
бел и легок, как облако,
распыления опыт, —
вот он, добыт.

Точно лампу, несу его медленно,
мне так долго не велено, —
вечереет, —
вечереет вчерне, — мне не велено.
В небе реет
то, что прахом развеяно
на земле, быстрый лепет.
Но не греет.

Долго так не гуляй, мальчик с лампою.
Эту оду я нам пою.
Эта ода
одуванчику, слепку и копии
небосвода,
и себе в том раскопе, и —
мне там трижды три года —
жизни ода.

Шевельнись — и слетит с одуванчика
пух, с цветка-неудачника.
Помню шепот
мамы: «...роды...» — (о тетушке) — «...умерла».
Села штопать.
Или, скажем, пол подмела.
Распыления опыт.
Вот он, добыт.

Точно лампу, моргнувшую на весу,
на пустырь его вынесу,
и вот-вот свет
одуванчика сгинет безропотно.
Там, где нас нет.
Дуй! — он дернется крохотно, —
в мире что-нибудь лязгнет, —
и погаснет.

В.Гандельсман

[Liza]

* * *
Женщина смотрит на беглые очертанья
облака, на летящее его таянье,
щурится, говорит: он там.
– Где? – Вон там.

Это утро на финском
взморье, сосновом, близком.

Мальчик, завернутый в махровое полотенце,
и полусолнце из полудетства.
Он балансирует на одной ноге
невдалеке.

Это первые затеванья
возраста: переодеванье.

Девочка на прибрежной
полосе тут как тут, –
от одного песчаного замка нежный
танец к другому, бабочки необязательный труд.
Это тельца ее свеченье,
это первый укол влеченья.

День измеряется тиканьем
на мелководье мальков,
с их прозрачным и тихоньким
замираньем и позвоночной извертливостью рывков.

Это первые выпаденья
в Его владенья.

День измеряется перебираньем
ягод вечером ранним,
отрыванием звездчатой зелени
от клубники и обнажением ее белокруглой лени.

Это первые утоленья
взгляда на облако в отдаленье.

В.Гандельсман

[Liza]

Начало века Бурный декаданс

Начало века… Бурный декаданс
И пышный цвет теории прогресса.
У нас роман, печальный, как романс,
С почти забытой ныне поэтессой.

…А за окном азалии цвели
Таким пьянящим вересковым цветом…
В гостиной все шептались о любви.
Все, кроме нас, лирических поэтов.

А между тем, мы знали, может быть,
О тайнах чувств всех больше в этом круге,
Не меньше прочих жаждали любить
Со всею страстью, найденной друг в друге,

Но спорили (да чуть ли не дрались!)
О чём угодно, только не об этом…
Как оказалось, я был монархист,
Она - за либералов и кадетов…

Мне душу грели чёрный с золотым,
Она любила красный, белый, синий…
В обед - мускатам марочным моим
Предпочитала терпкие мартини…

Порой мы с ней рассоривались в прах,
Встречались вновь, дичась, через полгода.
Ждала? Ждала… Но вновь в её глазах
Горит неутолённая свобода.

Я по ночам желал её во сне,
А днём… Она так взглядывала строго,
Что я сбоил, сбивался и краснел,
И путался в модерне и барокко.

Уже со шляпой, скованно, в дверях:
- А может… Нет?.. Куда я, на ночь глядя…
Смотрела так, как будто от меня
Зависит независимость Финляндий.

Неспешным шагом меряя бульвар,
Вдруг обернусь: приподнятая штора,
Свеча, лица белеющий овал…
Да полно, та ли комната, в которой

Звенел её язвительный глагол:
"О, слепота имперской амнезии!
Кумир ваш - плеть, вы турок и монгол,
И вы вообще не знаете России!"

Позвольте, кто… Ужели всё же я
Кричал, забыв о лире и о музах,
И о любви: "Здесь русский - только я,
А вы, мадам, и прочие - французы!.."

Смешные споры… Траурная дань
Давно России выплачена нами:
Мой старший сын - с Корниловым… Кубань…
Её - в Крыму… с причала… с юнкерами…

А сами мы… Да нас почти и нет.
Так, между книг, истрёпанных без меры,
Мелькнёт порой её ли, мой сонет
По захолустьям пыльных этажерок…

…Так смутно, смутно… в сумеречном сне…
Берёзка… Храм на дальнем косогоре…
Рука в руке идём, идём мы с ней,
О чём-то важном так и не доспорив…

Вит Балашов

[Liza]

* * *
Еду ли ночью по улице темной,
Бури заслушаюсь в пасмурный день -
Друг беззащитный, больной и бездомный,
Вдруг предо мной промелькнет твоя тень!
Сердце сожмется мучительной думой.
С детства судьба невзлюбила тебя:
Беден и зол был отец твой угрюмый,
Замуж пошла ты - другого любя.
Муж тебе выпал недобрый на долю:
С бешеным нравом, с тяжелой рукой;
Не покорилась - ушла ты на волю,
Да не на радость сошлась и со мной...

Помнишь ли день, как больной и голодный
Я унывал, выбивался из сил?
В комнате нашей, пустой и холодной,
Пар от дыханья волнами ходил.
Помнишь ли труб заунывные звуки,
Брызги дождя, полусвет, полутьму?
Плакал твой сын, и холодные руки
Ты согревала дыханьем ему.
Он не смолкал - и пронзительно звонок
Был его крик... Становилось темней;
Вдоволь поплакал и умер ребенок...
Бедная! слез безрассудных не лей!
С горя да с голоду завтра мы оба
Также глубоко и сладко заснем;
Купит хозяин, с проклятьем, три гроба -
Вместе свезут и положат рядком...

В разных углах мы сидели угрюмо.
Помню, была ты бледна и слаба,
Зрела в тебе сокровенная дума,
В сердце твоем совершалась борьба.
Я задремал. Ты ушла молчаливо,
Принарядившись, как будто к венцу,
И через час принесла торопливо
Гробик ребенку и ужин отцу.
Голод мучительный мы утолили,
В комнате темной зажгли огонек,
Сына одели и в гроб положили...
Случай нас выручил? Бог ли помог?
Ты не спешила печальным признаньем,
Я ничего не спросил,
Только мы оба глядели с рыданьем,
Только угрюм и озлоблен я был...

Где ты теперь? С нищетой горемычной
Злая тебя сокрушила борьба?
Или пошла ты дорогой обычной,
И роковая свершится судьба?
Кто ж защитит тебя? Все без изъятья
Именем страшным тебя назовут,
Только во мне шевельнутся проклятья -
И бесполезно замрут!..

Н.Некрасов