БОРМАН – СПЕЦАГЕНТ ДОБРОВОЛЬЧЕСКОЙ АРМИИ?

[Пpохожий]

Аркадий Альфредович Борман родился в 1891 г. в Петербурге в семье инженера из обрусевших немцев. Мать его, Ариадна Владимировна Тыркова (во втором браке - Вильямс), была известным литературным и общественным деятелем, членом ЦК кадетской партии и, кстати, гимназической подругой Н. К. Крупской1.

Весной 1918 г. Борман по секретному заданию контрразведки Добровольческой армии поступил на советскую службу в Москве и вскоре благодаря своим личным качествам и старым связям достиг ответственных постов, близко сошелся с большевистским руководством, участвовал в заседаниях Совнаркома, входил в состав советской делегации на переговорах о границе между РСФСР и Украиной...

Записки «В стране врагов. Воспоминания о Советской стране в период 1918 года» были подготовлены А. А. Борманом в 20-х гг. в Париже. Автор, конечно, не мог быть вполне объективен, эмоции и ненависть к большевизму запечатлелись на оценке событий. Однако надо иметь в виду, что записки эти не представляли какого-либо пропагандистского значения и вовсе не предназначались для публикации, прочно осев в закрытых для исследователей фондах Русского заграничного исторического архива в Праге.

Не раскрываются автором и технические секреты работы белогвардейского подполья. Значительно, что в своих печатных работах, в том числе и в книге воспоминаний, вышедшей в Вашингтоне в 1964 г., А. А. Борман опускает столь яркий эпизод своей жизни, сообщая лаконично лишь о нелегальном переходе финской границы в декабре 1918 г.2 Меж тем выявленные в архиве делопроизводственные документы подтверждают его службу в Наркомторгпроме3. Советские публикации скромно умалчивают об удачном «кремлевском агенте».

Пожалуй, лишь в вышедшей 1920 г. (и переизданной в 1989-м!) "Красной книге ВЧК" можно отыскать весьма глухое упоминание об «...они (контрреволюционеры. - В. Б.) приобрели осведомителя в Кремле, в кругу Совнаркома, из близко ему стоявших лиц» — отмечал один из составителей книги чекист М. Я. Лацис4. Впервые отрывки из воспоминаний А. А. Бормана были опубликованы совсем недавно5. Настоящая публикация дает читателю значительно более развернутое представление об этом важном источнике и является ступенью на пути к его полному научному изданию6.

[Пpохожий]

ПРИЕЗД В МОСКВУ

Во второй половине марта 1918 года я приехал в Москву с юга, где потерял в степях след Добровольческой армии7. Шел пятый месяц большевистской власти. Уже был подписан Брест-Литовский мир. Советское центральные учреждения переехали из Петрограда в Москву. Забыть существование Советской власти невозможно — город окружен кольцом продовольственных отрядов, по улицам то и дело проходят взводы молодцеватых латышей.

Кремль для обывателей уже недоступен. Большевики в своих газетах упорно пишут об осуществлении всех своих программ. Не только говорят, но и осуществляют. Банки были национализированы еще в начале декабря8. Все время происходят конфискации товарных складов и магазинов. Кажется достаточно фактов, чтобы убедиться, что большевики действуют всерьез. Но широкий обыватель это понимает очень плохо. Он только недоволен — ругает большевиков за предательство, ужасается росту цен, но совершенно не ощущает, что наступают времена антихристовые, не собирается изменять свою жизнь, а только собирается несколько приспособиться к обстоятельствам.

В этом отношении какую-то особую слепоту проявляет [неразборчиво]вой элемент. Национализация банков не явилась достаточным предупреждением. Купцы смирно сидели в своих лавках и складах, с какой-то непонятной покорностью ожидая, когда коммунистическая власть отберет от них имущество. Интеллигенция еще читала свободные газеты — когда были закрыты московские, еще несколько недель приходили петроградские — и ограничивалась руганью большевиков. Никто не сомневался, что это ненадолго. Настроение было выжидательное. Тысячи офицеров сидели в Москве, никуда не собираясь ехать. Лиц, активно работавших против большевиков, в Москве было, может быть, несколько десятков.

В те времена большевики держались, несомненно только благодаря этому неопределенно рассеянному наблюдению общества, благодаря непонятно откуда пришедшей уверенности, что большевистская власть без всяких воздействий скоро падет, исчезнет сама собой. Советская власть была еще плохо организована. Чека еще не являлась могущественным аппаратом, пустившим щупальца во все поры общества. В те времена Чека била направо и налево еще в значительной степени вслепую. Если бы тогда в Москве существовала организованная группа людей, то можно было бы извне, а главное, проникнув в советские учреждения, изнутри атаковать большевиков.

Но русские люди этого не понимали. У большевиков не хватало своих людей для заполнения всех мест в комиссариатах, они даже не могли производить строгую проверку всех лиц, поступивших на службу. Все учреждения были заполнены контрреволюционерами. Большая часть этих противников советского строя честно служила своим новым хозяевам и их руками большевики закрепляли свое дело... При помощи А. И. Ашуба-Ильзена, бывшего члена Земского союза, автор был устроен на службу в Наркомат торговли и промышленности — ред.). Я не думаю, что он (Ашуб-Ильзен — ред.) исполнял какие-то контрреволюционные поручения, то есть был шпионом. Но по своей культуре был иностранцем, для которого Россия, взбаламученная большевиками, оказалась наиболее подходящим местом для собственного устройства. Ашуб-Ильзен был очень типичен для тех нерусских элементов, в которых большевики сразу нашли опору.

[Пpохожий]

Комиссариат Торговли помещался в те времена на Ильинке. Незадолго до моего поступления он был переведен в Москву из Петрограда9. От старого министерства не осталось почти никакого следа. С вагонами, в которые были погружены министерские архивы, вышло какое-то недоразумение, и их загнал чуть ли не в Оренбург. Почти никто из старых чиновников не остался служить большевикам. Все в комиссариате строилось по-новому, пожалуй, ни в одном ведомстве не было такой ломки.

Это обстоятельство и дало мне возможность быстро сделать карьеру, впрочем, этому способствовало то, что я был во вражеском лагере и совершенно не стеснялся в средствах для достижения своих целей. Ашуб меня сразу повел к исполняющему обязанности комиссара Вронскому10. Это был человек средних лет, одетый по-европейски. На первый взгляд его трудно было принять за революционера, за друга Ленина. Он был еврей, но ни в его внешности, ни в говоре ничего специфически еврейского не было.

Зато польская культура сказывалась во всем, да и говорить он предпочитал по-польски. Сын лодзинского фабриканта, он учился за границей и получил доктора в Цюрихском университете. Не знаю, где и когда он встретился с Лениным, но был с ним очень дружен, считал за учителя и даже, кажется, в Россию приехал в запломбированном вагоне. Я до сих пор не понимаю, почему Ленин его выдвинул и поставил, правда временно, но все же во главе одного из центральных ведомств.

В нем не было никаких административных способностей и, к счастью для меня, он совершенно не разбирался в людях. Вронский все принимал за чистую монету и был очень доверчив и благодушен. Со вновь поступающими чиновниками министр сразу начинал разговор о Марксе. Я заявил, что вообще согласен с учением Маркса, но не разделяю его взгляды на некоторые вопросы. Завязался спор (все это происходило в служебном кабинете Вронского часов в 11 утра), комиссар сказал, что я когда-нибудь пойму свои ошибки. Я не возражал, чем, вероятно, и понравился Вронскому и был сразу же назначен секретарем отдела внешней торговли.

Управляющего отделом не существовало. Вронский и Ашуб лично наблюдали за его работой, если то шуршание бумаг, которым мы занимались, можно назвать работой. В те времена еще не существовало Комиссариата Внешней торговли, и большевики еще обсуждали вопрос о роли государственной власти во внешней торговле.

[Пpохожий]

В комиссариате тогда было около ста служащих, по большей части это были люди совершенно невежественные, за исключением старых чиновников из различных ведомств. Организовывалась коммунистическая ячейка, в нее в начале записалось, кажется, только четыре или пять человек, но ее секретарем с самого начала был заведующий личным составом...

Двое или трое с задорным видом заявляли, что они анархисты, но на анархистов они были также похожи как я на негра. В общем, никто ничего не делал, не говоря, впрочем, о кассире, тогда еще платившем акуратно служащим деньги. Да и трудно было что-либо делать, когда между отдельными ведомствами все время шли переговоры и споры о разграничении функций. Наш комиссариат вел препирательства главным образом с В.С.Н.Х. (...).

Трудно сказать, чем я занимался — собственно говоря ничем. Я сразу же понял, что могу войти в доверие к Вронскому и с первых же дней стал все чаще и чаще посещать его кабинет и очень быстро сделался завсегдатаем не только его служебного кабинета, но и номера в гостинице «Метрополь», где он жил. Это, конечно, упрочило мое положение и совершенно легализировало мое ничегонеделание (...).

Чем больше я прислушивался к разговорам Вронского с Ашубом, тем яснее я понимал, что все решения Совнаркома и ЦК партии определяются Лениным. Довольно быстро понятие «верхи» мне пришлось заменить понятием «Ленин». Что бы не происходило и о чем бы ни шла речь, принципиальный вопрос или назначение, в первую очередь выяснялось, что по этому поводу думает Ленина. Все большевики, занимавшие высокие посты, делились на две категории — личные ставленники Ленина и остальные. Первые чувствовали себя прочно и уверенно и в междуведомственных спорах всегда имели перевес. Два учреждения хотели захватить тогда в свое ведение внешнюю торговлю — ВСНХ11 и Комиссариат торговли.

Вронский первый успел забежать к Ленину и ему было поручено составить проект декрета о монополии внешней торговли. Первое заседание по этому вопросу происходило в номере Вронского в гостинице «Метрополь». Присутствовали на нем кроме Вронского Ашуб, я и еще человека четыре из комиссариата и сам комиссар. Это совещание Вронский открыл торжественною речью на тему о том, что собравшимся предстоит нанести сокрушительный удар буржуазии и осуществить одну из главных задач коммунизма — внешняя торговля должна быть передана в руки пролетарской власти. Трудно сказать кому это говорил Вронский. Из присутствовавших партийным был только он один. Но все же Ашуб после его речи, вероятно, желая подладиться к начальству, заметил: «Как приятно работать в такой революционной атмосфере».

[Пpохожий]

Мы, конечно, быстро составили проект, ломавший весь существующий порядок вещей. Он был краток. Внешняя торговля объявлялась государственной монополией, и ее управление сосредоточивалось в отделе внешней торговли комиссариата торговли. При этом отделе открывался Совет внешней торговли, куда должны были войти представители советских ведомств, а также «буржуазных торговых организаций».

Этот проект был утвержден СНК. Совет внешней торговли был образован, но, повторяю, ввиду отсутствия торговли никакой работы не было, а позже уже после меня вся организация была переформирована в Комиссариат внешней торговли, во главе которого с самого начала встал Красин. Я продолжал оставаться секретарем отдела. Шуршал бумагами и делал вид, что работаю. Главное же внимание сосредоточил на захвате в свое ведение печатей комиссариата, но это оказалось нелегкой задачей.

— У меня знаете ли,— как-то сказал он (Вронский - ред.) мне,— все народ в политическом отношении ненадежный, все правые, но я их держу в кулаке. Вот переходите ко мне. Вам можно верить. У Радека в номере я встретил Воровского, холеного и франтоватого субъекта, о котором сразу можно было сказать — шулер. Большинство коммунистов, которых я встречал в «Метрополе», ни к Москве, ни к России никакого отношения не имели. Они приехали в чужую страну, или во всяком случае в страну, которую они не любили, для того, чтобы произвести свой опыт.

Они имели дело не с людьми, а с материалом, с кроликами, которым нужно произвести вивисекцию. Чувствовалась какая-то полная оторванность от жизни. В те времена главные деятели коммунизма не были уверены в долговечности того, что они производят. Неоднократно я слышал как у них прорывалось: «Это надо попробовать, пока мы сидим. Буржуи не забудут, как мы распоряжались и что сделала Советская власть». Рядом с этими руководителями новой власти, людьми, которые мало интересовались подробностями жизни, в огромном «Метрополе» ютились людишки, прилипшие к этой власти только из-за материальных благ.

В этой большой московской гостинице начинал создаваться новый служилый класс, на котором до сих пор держатся большевики. Привлекали дешевые комнаты, внизу была дешевая столовая, где кормились, хотя и плохо, но все-таки лучше, чем в городе. Перепадали иногда какие-то продукты, а то и конфискованные материя и обувь. Разговоры в этих комнатах велись самые обывательские — о том, как получить прибавку и где добыть подешевле провизию. Первыми испытателями коммунистических программ были люди, против которых эти программы были направлены.

По своему составу эти лица были довольно разнообразны. Но во всяком случае они были менее определенны, чем комиссары в соседних номерах. Мелкие чиновники, торговые служащие, евреи, приехавшие из черты оседлости. Надо сказать, что эти пиявки в большинстве случаев были противнее демонов-коммунистов. Им до России тоже не было дела, но у комиссаров по крайней мере была какая-то дьявольская идея, а у этой шушеры только собственная утроба.

[Пpохожий]

ЖИЗНЬ КОММУНИСТОВ В МОСКВЕ

Довольно скоро после своего поступления в комиссариат я стал бывать в номере 405 Метрополя, в котором помещался мой комиссариат — номер этот состоял из двух комнат с ванной. Вся Гостиница была наполнена коммунистами и советскими служащими. Вероятно, если бы я настаивал, то тоже получил бы там комнату, но я предпочитал жить в контрреволюционной квартире.

Комнаты получше были распределены между различными большевиками, занимавшими руководящие места на различных комиссариатах, но главных лидеров тут не было, они жили в Кремле. В «Метрополе» тогда стояли такие лица как Вронский, Ларин, Радек, Раковский, Гуковский12 и другие. Почему-то крайние номера левого крыла здания были заняты различными комиссарами хозяйственных ведомств. Под Вронским номер 305 занимал Ларин со своими девицами.

Жили по-разному. Вронский так и остался студентом, довольствуясь плохоньким обедом в советской столовой и вишнями с лотка. А у Ларина полная противоположность. Обильная и изысканная пища. Две черноглазые девицы внимательно и преданно ухаживают за этим отвратительным уродом с паралитическими руками и каким-то страшным искривлением рта. Но если некоторые коммунисты и пользовались только немногим, то не потому, что не могли чего-либо получить, а просто потому, что были заняты другим. У комиссаров в номерах было довольно много книг.

В этом отношении обращала на себя комната Радека, заваленная книгами и немецкими и австрийскими газетами. По вечерам обычно комиссарские комнаты были пусты, так как их обитатели отправлялись в Кремль на заседание малого или большого совнаркома. Днем комиссары уезжали в учреждения, а по утрам сидели друг у друга и обсуждали события. Чаще всего собирались у Ларина, занимавшего тогда какой-то высокий пост в Высшем Совете Народного Хозяйства. Присутствуя при этих беседах, я понял, что нахожусь в обществе людей совершенно отличного от меня измерения.

Позже, когда я стал бывать в Кремле, и особенно в разговорах с Лениным это ощущение во мне упрочилось еще более. Я находился среди людей, которые считали, что черное есть зеленое, а красное — синее. Как и при разговорах с Вронским, при разговорах с остальными коммуниста-ми я сразу понял, что для них прежде всего существует Ленин, а уже затем ЦК, СНК и другие учреждения. Все начиналось Лениным: «Ильич сказал, Ильич решил, Ильич считает», а кончалось жуткой и для самих коммунистов тенью Дзержинского. Часто я слышал от них: «Феликс во имя революции не пожалеет и своей матери». Только эти два имени выделялись. Об остальных, в том числе и о Троцком, говорили как о равных.

У Ларина в комнате довольно много беседовали об организации внешней торговли. Завсегдателями у него были Милютин и Ломов13. Много споров вызывал вопрос об участии во внешней торговли частных лиц и организаций. По-видимому к апрелю (1918 г. — ред.) у большевиков еще не сформировалось решения окончательно и радикально расправиться с частной торговлей. В беседе с Ломовым Ленин много говорил об участии частных лиц во внешней торговле. Постоянно спорили также о функциях отдельных учреждений. Каждый хотел оттягать себе побольше.