Обрезание еврея по-советски.Записки потерпевшего

[Пpохожий]

Отпуск 1991 года не был лучшим в моей жизни. Во-первых, он пришелся на начало мая. Во-вторых, от купания в холодной воде у меня заболели почки, и прямо с ялтинского пляжа я угодил в урологическое отделение Симферопольской областной больницы. Представьте себе энергичного молодого человека в палате на шесть коек и площадью 20 квадратных метров. Мои глаза видели даже то, что меня совершенно не касалось.
Как-то утром моему товарищу по несчастью на койке справа делали очередную процедуру. Я вроде смотрел на симпатичную медсестру и вдруг понял, что средних лет сосед, представившийся Леонидом Марковичем, обрезан. Тот перехватил мой взгляд и, когда сестра ушла, спросил:
— Что, никогда обрезанных не видел?
— Нет, видел, — ответил я, — мой дед, например, был обрезан. Ну а отец — уже нет.
— Понимаю, — сказал Леонид Маркович, — меня бы тоже не обрезали, если бы не большая международная политика. Я, само собой, ничего не помню, но знаю от отца. У него цепкая память профессионального военного.

— Мои родители познакомились в конце второй мировой войны. Отец лечился после ранения в дивизионном госпитале, а мама работала там врачом. Лет им было примерно по тридцать. Знаю, что до войны оба имели другие семьи, но детей не было. Довоенные связи они — не знаю, почему — поддерживать не хотели. Поэтому отец с удовольствием принял назначение военпредом на станкостроительный завод в город Бердичев, где у них не было даже знакомых.
Вообще-то, Бердичев всегда считался еврейским центром, но мои родители были евреями только по паспорту и об этой стороне бердичевской жизни не очень задумывались, тем более что после войны евреев там почти не осталось. Они дружили с несколькими офицерскими семьями, которые точно были нееврейскими. Устраивали вечеринки, ходили в кино, любили танцевать, праздновали вместе советские праздники. Они даже имена себе изменили. Отец называл себя Марком Львовичем, мама — Фаиной Саввичной.
Я родился в январе 1948 года. Вечером, на пятый день после моего рождения, отец был дома и планировал, как завтра утром он заберет маму и меня из роддома. Вдруг в дверь позвонили. Отец пошел открывать без всякого энтузиазма: друзья и бутылки ему уже порядочно надоели. Но за дверью оказались два совершенно незнакомых товарища, которые, не спрашивая разрешения, прошли по длинному коридору офицерского общежития прямо в комнату. Там один из незнакомцев, одетый в шинель без знаков отличия, показал отцу удостоверение начальника горотдела МГБ, взял стул и расположился в стороне, поближе к двери. Другой, в богатом ратиновом пальто с меховым воротником и отлично сшитом костюме, представился Владимиром Михайловичем, попросил отца сесть к столу, сам сел напротив и начал разговор:
— Марк Львович, прежде всего хочу поздравить вас с рождением сына и пожелать вырастить его достойным гражданином СССР!
Владимир Михайлович встал, крепко пожал отцу руку и после соответствующей паузы перешел к делу.
— Марк Львович, вы и ваша жена — боевые офицеры, коммунисты. Мы знаем, что вам можно доверять и что болтать лишнее вы не станете тоже. Поэтому мы обращаемся к вам за помощью. Международный империализм в лице американского капитализма планирует создать на Ближнем Востоке независимое еврейское государство Израиль. По их замыслу, Израиль должен стать долговременным инструментом американского влияния в этом регионе.
Советский Союз не может стоять и не стоит в стороне от этих событий. Партия и правительство решили, что правильной тактикой на данный момент является политика сотрудничества. Американское правительство тоже нуждается в нашей поддержке и хочет сотрудничать. Но влиятельные еврейские лоббисты в американском Конгрессе пытаются создать обстановку недоверия. Главными их обвинениями являются антисемитизм и отсутствие религиозной свободы в СССР.
Сейчас в нашей стране находится с визитом полуофициальная делегация американских евреев. Посещения московской синагоги и беседы с раввином им показалось недостаточно. Через три дня они приезжают в Бердичев. Хотят посетить чью-то могилу и присутствовать на церемонии обрезания еврейского мальчика. Мы решили доверить эту операцию вашей семье.
Отцу даже не пришло в голову отказываться, он сразу понял, что это не тот случай. Тем не менее, попытался выразить сомнение в осуществимости плана и обратил внимание на неблагоприятные обстоятельства:
— Но в Бердичеве нет ни синагоги, ни моэла.
Владимир Михайлович успокоил его:
— Синагога найдется, а моэл приедет, пусть даже издалека.
— А он согласится?
— Он уже согласился. Моэл сказал, что давно соскучился по Бердичеву и будет счастлив обрезать еще одного еврейского мальчика. Попросил только, чтобы мальчик действительно был еврейским. Я дал слово. Выполнение этого обещания зависит и от вас, Марк Львович.
— Какие будут распоряжения? — по-военному спросил отец.
— Прямо сейчас — никаких. Завтра заберете жену из роддома, а в четверг ровно в 11:30 я на серой «Победе» буду ожидать вас около дома. Попросите вашу жену надеть длинное платье с рукавами и шляпку. Сами наденьте парадную форму и не снимайте фуражку ни при каких обстоятельствах. Между прочим, вы умеете читать на древнееврейском?
— Умею, меня научил дед.
— А на идиш говорите?
— Говорю, и жена тоже.
— Ну, совсем замечательно! До четверга!
Нежданные гости пожали отцу руку и ушли.

[Пpохожий]

В четверг ровно в 11:30 принаряженные родители вынесли меня из дому. Машина уже стояла около подъезда. Отец усадил нас с мамой на заднее сидение, сам сел рядом с водителем. Тот поздоровался, и только по голосу отец смог узнать Владимира Михайловича. Его бритое вчера лицо скрывала большая клочковатая борода, на голове была широкополая черная шляпа, а из-под расстегнутого пальто виднелись черный костюм и белая рубашка. В последний раз отец встречал так одетых людей много лет назад в местечке, где гостил у своего деда, моего прадеда.
«Смотри, у них там даже гримеры есть», — подумал он.
Ехали недолго, остановились у районного Дома культуры, куда родители часто ходили в кино. Но теперь вход украшала не пятиконечная, а шестиконечная звезда. Вошли внутрь. Зал был тем же, но со сцены исчез киноэкран, который, как оказалось, закрывал дверку с занавеской. Отец вспомнил, что за этой дверкой должны храниться свитки Торы. Со стен убрали лозунги и плакаты. За ними обнаружились цветочные орнаменты в тон лепке на потолке. У входа появился столик с кипой книг на древнееврейском. Отец даже удивился собственной недогадливости: хорошо знакомое здание наверняка было когда-то синагогой.
Между рядами кресел медленно прохаживался человек. Первыми привлекали внимание его неправдоподобная худоба и неправдоподобный свет, льющийся из выцветших глаз. Одет он был в ту же черную униформу, которая висела на нем, как на вешалке. Человек подошел к родителям и заговорил с ними на идиш:
— Какое еврейское имя вашей матери? — спросил он отца.
— Рахиль.
— А вашей?
— Малка, — ответила мать.
— Какие ваши еврейские имена?
— Мордехай.
— Сара-Фаня.
— Вы понимаете смысл обрезания?
— Понимаю, — ответил отец, — заключение союза с Б-гом.
— Как вы хотите назвать сына?
— Лейба.
— Почему, если не секрет?
— В честь моего отца, — сказал отец.
— Его нет в живых?
— Они с мамой погибли во время бомбежки, когда бежали из Минска.
Человек закрыл глаза руками, помолчал и продолжил:
— Меня зовут реб Меир. Я буду делать обрезание вашему сыну. Не волнуйтесь, я делал это очень много раз и ни разу не отрезал ничего лишнего.
Потом реб Меир взял меня на руки, посмотрел и добавил:
— У этого мальчика необычная судьба. Когда-нибудь он будет жить в доме солнца.
Отец запомнил эту фразу, но что она означает, никто не сумел объяснить до сих пор. Тем временем дверь синагоги открылась. Вошли примерно десять мужчин в таких же черных костюмах. Отец с интересом смотрел на американцев — здоровых, упитанных, очень уверенных в себе. А те рассматривали советских единоверцев с некоторым недоумением. Ни худоба, ни офицерская форма, похоже, не связывались в их представлении с привычным образом еврея. Отцу показалось, что один из гостей узнал реб Меира и что тот узнал тоже и дал знак молчать, но произошло это так быстро, что вполне могло и показаться.
Приступили к молитве. Командовал парадом Владимир Михайлович. Он виртуозно держался между реб Меиром и заокеанскими гостями, не давая им поговорить. Службу он вел легко, непринужденно и, по-видимому, без ошибок. Только раз американец попытался его поправить, но Владимир Михайлович мгновенно сказал ему на смеси древнееврейского и идиш что-то такое, что тот долго смеялся, цокал языком и одобрительно качал головой.
После молитвы меня обрезали. Потом принесли несколько бутылок водки и фаршированную рыбу. Родителей поздравляли. Американцы спрашивали, почему не присутствуют родственники. Папа и мама, не особо кривя душой, отвечали, что все погибли. Американцы подарили отцу зеленые доллары, которые он видел впервые в жизни, пожали руку и уехали.
Владимир Михайлович подвез родителей к дому. После нескольких рюмок в синагоге отец расхрабрился:
— Разрешите вопрос?
— Разрешаю.
— Откуда вы всё это знаете?
— В подробностях рассказывать долго, — задумался Владимир Михайлович, — а вкратце — я рос сиротой. Воспитывал меня дед, знаменитый полтавский раввин. Мечтал, чтобы и я стал раввином. В шестнадцать лет я сдал раввинский экзамен. А через несколько месяцев деда убили во время погрома петлюровцы полковника Болбочана. Я был молодой, горячий, поклялся отомстить, ушел в Красную Армию. Думал, что скоро вернусь в Полтаву. И никогда не вернулся… Что-нибудь еще?
— Владимир Михайлович, пришлите, пожалуйста, справку, что не мы с мужем затеяли всю эту историю, — попросила мама.
— Обязательно пришлю. Да, чуть не забыл: валюту нужно сдать.
Отец отдал доллары, машина уехала, меня понесли кормить.
Примерно через месяц отцу позвонили и попросили зайти в горотдел МГБ. Там ему вручили справку. На бланке Главного управления МГБ СССР было напечатано: «Настоящая выдана Марку Львовичу и Фаине Саввичне Левиным в том, что их сын Леонид подвергся обрезанию в ходе спецоперации по защите государственных интересов Советского Союза». Внизу красовалась подпись генерал-лейтенанта П.А. Судоплатова.
— Ну и как, пригодилась эта справка? — поинтересовался я.
— Да, один раз пригодилась, — оживился Леонид Маркович. — Когда я окончил Харьковский политехнический институт, меня загребли на два года в армию. Попал я в Забайкальский военный округ. Конечно, служить офицером — не то, что солдатом, но удовольствия все равно мало. Больше всех меня допекал политрук, капитан Синельников. Начнем с того, что я оказался первым евреем, которого он увидел собственными глазами. Во-вторых, как только я побывал в бане, ему доложили, что я обрезан. В-третьих, он читал газеты, смотрел телевизор и верил всему, что печатают и показывают. Верил потому, что был пьян, а пьян он был всегда.
Однажды, тоже спьяну, капитан решил, что я израильский шпион. Эта мысль маниакально застряла в его голове. Может быть, на трезвую голову он бы успокоился, но трезвым он никогда не был. Каждый раз, встретив меня, он совершенно серьезно спрашивал нечто вроде:
— А бабы в Израиле хорошие?
Я вспоминал бравого солдата Швейка и не менее серьезно отвечал:
— Бабы везде хорошие!
Моим шуточкам пришел конец после очередных стрельб. Стреляли мы из автомата. Снайпер из меня никакой, а в этот раз даже в мишень не попал. Вместо этого срезал подставку, которая держала мишень. Капитан счел это особой удалью и на разборе стрельб громогласно заявил:
— Да, «Моссад» умеет кадры готовить, — и выразительно посмотрел в мою сторону.
Вечером он отправил донесение в особый отдел округа. Об этом мне доложил связист Сережа Коломиец, которому я помогал готовиться к вступительным по физике и математике. Мне просто повезло, что ночью я сумел дозвониться отцу.
На следующее утро за мной приехали два особиста, отвезли в Читу и посадили на офицерскую гауптвахту до выяснения обстоятельств. Отец, тогда уже подполковник, прилетел в Читу и пробился к начальнику особого отдела. Когда тот развернул справку и увидел подпись Судоплатова, он встал и читал уже стоя. Прочитав, негромко пробурчал себе под нос:
— Серьезный мужик был. Дело делал. Зря его посадили…
Меня в тот же день приписали к особому отделу. Там я и дослужил, ничем особенно не занимаясь. От скуки стал часто ходить в городскую библиотеку и в результате женился на библиотекарше. Появились дети.
Теперь они почти взрослые и хотят уезжать в Израиль.
— А вы?
— Я не против, но меня не отпускают родители. Они так и остались боевыми офицерами и коммунистами. Ну ничего, как-то все уладится. Поеду к младшему брату. Он уже там. Живет в Бейт-Шемеше.

Борис Гулько.

[пень]

Сообщение от EVAG

Борис Гулько.

Душевно песни поёт Гулько (только он Михаил...еврей )