***
Я в Питер убегу — с руки кормить грифонов,
оставив номера трех тысяч телефонов
в Сибирии своей — туда, где знает всякий,
как с птицами весны беседует Исакий,
как Невский одинок, и что огромный город
Адмиралтейством как иголкою приколот
к чернильным облакам. И это ли не диво,
что он еще стоит у Финского залива?
Здесь улицы стройны особенно, по-флотски,
здесь заходил в кафе и сквернословил Бродский.
А рядом, за столом, боль совести и страсти
наматывал на ус доносчик старой власти.
И высился пролет Казанского собора,
где чайка, промелькнув, скрывается от взора.
Но стелется туман, и очень может статься,
что я еще смогу с прошедшим повстречаться.
Что время растеклось и лепится, как глина,
что мне еще кивнет с крыльца Екатерина.
И я смогу тебе, величественный Питер,
стать, пусть не навсегда, веселым фаворитом.
Хотя мои стихи не будут черным хлебом
под этим все еще блокадно-серым небом.
А в полдень от реки исходит гул орудий,
и просится весна на пленки фотостудий:
вот первый клейкий лист расправился — с надрывом.
На мраморе колонн я буду негативом,
похожим на А.С., как на родного брата.
Платить по векселям я буду здесь когда-то.
Я в Питер убегу, где рушатся фасады,
глубинная вода притягивает взгляды,
нескладный постовой рокочет как урядник,
и ставит на дыбы Россию Медный всадник.
Где каждую весну пугаются потопа,
куда наш царь царей как бык привез Европу.
Д.Румянцев
|