[Пpохожий]

В городах было жутко. Никто не был уверен в своей судьбе. В 9 часов вечера замирала жизнь. Нельзя было появиться на улице и зажечь свет, не опустив занавески. На окраине раздавались залпы. Жители думали — кого сегодня. Пошли мобилизации. Началось конечно с буржуазии. Перехватали всех кого только было возможно — офицеров, купцов, городскую интеллигенцию.

Часть мобилизованной буржуазии была отправлена на «фронт» рыть окопы, а другая оставлена на городах для чистки казарм. Крестьян еще в начале осени очень трудно было мобилизовать. Они не имели ни малейшей охоты идти. Не обращали внимания на расклеенные листки, или же являлись, а потом расходились по домам. Но избавитель не приходил, советская власть начала стягивать кое-какие войска, и в населении произошел перелом.

Стала исчезать вера в близкий конец Советской власти. «Неприятель» своим нежеланием наступать укреплял большевиков, создавал представление (тогда еще совершенно ложное) о том, что у Советской власти есть какие-то силы. К ноябрю изменилось и отношение к мобилизации. Призываемые начали являться на сборные пункты. Советская власть в сознании населения стала превращаться в власть государственную. Большевики своими мероприятиями военного характера совершенно приостановили жизнь во всем крае. Было запрещено передвигаться по железным дорогам и перевозить товары без особого разрешения.

Поезда были пусты, особенно шедшие на восток от Вологды. Но по какой-то странной инерции движение еще не было сокращено. До самого ноября между Петроградом и Вяткой курсировал сибирский экспресс. Однако как обычно бывает, как раз те лица, против которых были направлены все запреты, находили возможность передвигаться... (Далее автор рассказывает о переходе по р. Шексне к Белоозеру — л. 85-89 — ред.).

Торговая река, по которой бывало караван шел за караваном, уже замирала. Везде чувствовалась мертвящая рука большевиков. Судов почти не видно, пустые пристани, голодные города. Кирилов и Белоозерск — они не на Шексне, но живут ею. Рассказы о расстрелах и погромах монастырей. Только пассажирские пароходы стараются сохранить свой старый вид. Кормят еще хорошо, в каютах чисто. Повсюду проверка документов, но ведь я важный советский чиновник в отпуску. Когда я возвращался назад, то на какой-то пристани сел местный комиссар, не то из унтеров, не то из учителей.

Мне успели шепнуть, что на его душе уже много расстрелов. Особенно свирепо он расправился с кирилловским духовенством... Комиссар важен и самоуверен. ...Комиссар конечно ничего не знает и ничего не понимает. ... (Далее автор вступает в разговор с комиссаром, представляется). Он не спрашивал даже документов. Сконфужен и чувствует присутствие кого-то, кто выше его. Куда девалась его самоуверенность и важность. Он пробует продолжать разговор, но уже обращаясь исключительно ко мне. ... Нет еще у этих местных властей уверенности. Достаточно хорошего окрика, чтобы все эти местные деятели советской власти разбежались или же покорно сдали свою власть. ...