|
***
Часы останови, забудь про телефон, и бобику дай кость, чтобы не тявкал он. Накрой чехлом рояль. Под барабана дробь и всхлипыванья пусть теперь выносят гроб! Пускай аэроплан, свой объясняя вой, начертит в небесах «Он мертв» над головой. Пусть лебедь в бабочку из крепа спрячет грусть. Регулировщики в перчатках черных пусть. Он был мой Cевер, Юг, мой Запад, мой Bосток, мой шестидневный труд, мой выходной восторг, слова и их мотив, местоимений сплав. Любви, считал я, нет конца. Я был неправ. Созвездья погаси, и больше не смотри вверх. Упакуй луну и солнце разбери, слей в чашку океан, лес чисто подмети. Отныне ничего в них больше не найти. У.Оден |
ГОЛОСА
…………………………………..Ты так долго странствовал, милый... ……………………………………………………..Ольга Родионова 1 – будешь мне сетью, облаком, алтарем, будешь мне кровом, воздухом, букварем, тьмой – от неверья, светом – от корч и порч, вестью – чтоб вместе, дестью – чтоб в печь и прочь... – буду тебе денницей, слезой, тропой, песнью и перстью, буду тебе тобой, крепью на глине, хлебом на мураве, ласточкой в небе, косточкой в рукаве... – будешь мне явью, варенька, будешь сном, сколько столетий минуло день за днем,– шелк на тебе, на мне шутовской хитон, слышишь, звенят бубенчики: дон-дин-дон... – буду тебе десницей, цевницей, мглой, смертной истомой, в сердце тупой иглой, мой господин с меня не спускает глаз,– чем, дурачок, еще ты потешишь нас... – будешь мне тризной, братиной будешь мне, солнечным бликом, варенька, на стене, твой господин покой обретет земной: что ему пыль, полынь, да ковыль степной... – слышу, звенят бубенчики: дон-дин-дон, чую, идут ветра с четырех сторон... воды сомкнулись, стебли переплелись, и на листе багряном – зеленый лист... 2 – годы и мили, осени запах мыльный, это уносит время на всех парах все, чем мы были, все, чем мы были, милый, все, что мы помним, помним, как помнит прах... – знаю, что солнце скрылось, что в сердце – стылость, рядом побудь – и выстоим дольше скал, только бы слово, только бы слово длилось, только бы голос, голос не умолкал... – все наши клятвы, милый, любови даже легче слезы, короче, чем смертный миг, вот мы и стали, вот мы и стали дальше, вот мы и старше, старше себя самих... – знаю, что тянет в нети вся тьма на свете, рядом побудь – и сгинет за край земли, только бы губы, только бы губы эти, только бы эти, эти глаза цвели... – значит, не верить ливням и ветру, милый, значит, объятье шире предзимней мглы? – там, где любили, годы поют и мили, там, где любили, там, где любили мы. 3 – помнишь, какими были руки мои, какими были плечи мои, какими были губы мои, какими были глаза мои, в тине они теперь, в озерном иле, память пустыней стала, время – землею, золою – имя... – помню ладони твои, глаза твои помню, губы, помню дыханье, земные ситцы и шелк небесный, кто я и кем я была – не знаю, сердце идет на убыль, кто ты и кто мы - бездна одна над другою бездной... – помнишь, как цепенели руки, губы пустели, только пепел на них, пепел на них, только пепел, были пеночки птицы мои, теперь – коростели, а как пели когда-то, пели когда-то, пели... – помню твой голос, хлеб в рушнике, молоко кобылье, звезды над хлевом, пар от земли, на земле попону, помню, как мы любили, любили, как мы любили, что означают эти слова – не помню... – помнишь, какой огонь нас хранил и спасал от жажды, веснами нас захлестывал, как половодье пойму, помнишь, чей крик за твоим прозвенел однажды... – помню, любимый, помню, любимый, помню... С.Шестаков |
СОНЕТ 60
Как волнам, набегающим на брег, Так и минутам нашим быстротечным Окончить суждено свой трудный бег, Поочерёдно удаляясь в вечность. Родившись в море света и потом Достигнув полной зрелости, светило Утратит блеск в затмении кривом, - Погубит Время то, чем одарило. Избороздит оно чело красы, Цвет юности убьёт себе в угоду, - Безжалостной не избежит косы Всё лучшее, что создано природой. Но не всевластна Времени рука, - В стихах моих ты будешь жить века. C.Шестаков |
убери ее имя господи вычеркни из всех
списков как будто нет ее для земного дня утром мы сами справимся утром легчайший снег и тишины серебряная броня переставляя горы меняя теченье рек смотрит она сквозь мир за кромешный край так неотступно будто навек навек так безоглядно будто прощай прощай... С. Шестаков |
ДИАЛОГ ОСЕНЬЮ
Она: Ты так долго странствовал, милый,– даже Стены седыми стали, не то что люди. Вы, мужчины, всегда уходите дальше, Чем долетает почта – за то и любим. Бедный Йорик, сносивший твои капризы, Спился и умер. Тень его на погосте Тихо звенит бубенцами, и смотрит снизу Вверх безутешный череп, венчая кости. Он: Птица моя, совенок, детеныш страха, Я не за славой странствовал, не для денег, Не за удачей даже, дрянная птаха, Что ты себе придумала, в самом деле!.. Я не любил тебя, не любил,– не надо, Не говори со мной, не тянись навстречу! Хочешь налить мне мёда? Налей мне яда. Вот моя кружка – лей. Я давно не вечен. Она: Ты так долго странствовал, милый! Мили, Зимы, застывший мёд, эти нимфы, мифы... Я тебя так ждала, что меня убили: Я умерла в Харбине, весной, от тифа. Зимы, дрянной погост, ледяные пчёлы, Скудная зелень, тощий укроп, и смерти Радостное лицо и оскал веселый... Я не грущу ни о лете, ни о Лаэрте. Он: Птица моя, совенок, детеныш ночи! Ты ли меня поила репейным мёдом? Зимние пчёлы жалят мне сердце нынче, Жалость все глубже, слаще, и с каждым годом Всё удаленней твой башмачок забытый. Сетуй – не сетуй, засохший букетик нюхай, Топай на кладбище вслед за печальной свитой... Счастье, что я не видел тебя – старухой. Она: Ты так долго странствовал, милый,– ива Стала совсем седой, а меня однажды Выдали замуж. С тех пор я живу счастливой – Даже фиалки не утоляют жажды. Брат мой убил лисенка; лисенок весел. Всех веселее мертвые – уж тебе-то Это известно... Йорик вчера подвесил Очередной бубенчик в развилке веток. Он: Птица моя, совенок, детеныш лета! Дай подержать в ладонях твою улыбку. Я не имел друзей, не хранил секретов, В мутной реке не ловил утопшую рыбку. Лето в твоих золотых плечах, и в соломе Выгоревших волос... Трех смолистых сосен Дух гробовой витает в остывшем доме. Вот я вернулся! Но здесь наступила осень. О.Родионова |
Цитата:
http://www.netslova.ru/shestakov/ Пишут, что его стихи похожи на молитвы. И правда что-то есть. http://serge-shestakov.livejournal.com/ http://magazines.russ.ru/authors/s/sshestakov/ |
береника
где - за семью морями, семью лесами - утром очнёшься, синью омыв ресницы, чьими ты будешь смотреть на него глазами - горечи, нежности, смерти, зимы, зегзицы, чьими руками - вестницы, кружевницы - будешь плести на морозном стекле узоры, время косится згой на твои косицы, свет убавляет, переставляет горы, где он увидит ночью, в каком сезаме, синие сны-самоцветы, обломки клада, чьими он будет смотреть на тебя глазами - смертника, праздника, финиста, снегопада, чьими руками - лирника, цинцинната - будет печаль заводить за края денницы, время свербит в груди, пустельга, цикада, режет зрачки, прореживает зарницы, это вербена, вереск, омела, верба, это на всех языках золотая книга, это глаза в глаза, это небо в небо, ленточка, лествичка, ласточка, береника... С.Шестаков |
***
В сенях помойная застыла лужица. В слюду стучится снегопад. Корова телится, ребенок серится, портянки сушатся, щи кипят. Вот этой жизнью, вот этим способом существования белковых тел живем и радуемся, что Господом ниспослан нам живой удел. Над миром черное торчит поветрие, гуляет белая галиматья. В снежинках чудная симметрия небытия и бытия. Л.Лосев |
ГУТТАПЕРЧА
Как осточертела ирония, блядь; ах, снова бы детские книжки читать! Сжимается сердце, как мячик, прощай, гуттаперчевый мальчик! «Каштанка», «Слепой музыкант», «Филиппок» — кто их сочинитель — Толстой или Бог? Податель Добра или Чехов? Дадим обезьянке орехов! Пусть крошечной ручкой она их берёт, кладёт осторожно в свой крошечный рот. Вдруг станет заглазье горячим, не выдержим мы и заплачем. Пусть нас попрекают сладчайшей слезой, но зайчика жалко и волка с лисой. Промчались враждебные смерчи, и нету нигде гуттаперчи. Л.Лосев |
ПОСЛЕДНИЙ РОМАНС
Юзу Алешковскому Не слышно шуму городского, В заневских башнях тишина! Ф.Глинка Над невской башней тишина. Она опять позолотела. Вот едет женщина одна. Она опять подзалетела. Все отражает лунный лик, воспетый сонмищем поэтов, — не только часового штык, но много колющих предметов. Блеснет Адмиралтейства шприц, и местная анестезия вмиг проморозит до границ то место, где была Россия. Окоченение к лицу не только в чреве недоноску, но и его недоотцу, с утра упившемуся в доску. Подходит недорождество, мертво от недостатка елок. В стране пустых небес и полок уж не родится ничего. Мелькает мертвый Летний сад. Вот едет женщина назад. Ее искусаны уста. И башня невская пуста. Л.Лосев |
ЕСЛИ ЗАХОЧЕШЬ
На вот, возьми в подарок память мою Женщину на пороге, свет над её головой Чёрный колодец старый, треснувшую бадью — Мы в ней хранили гальку, красный шпат полевой Комнату в старом доме, страшную по ночам: Ни фонарей на улице, ни огонька вдали Травы возьми летние: сабельник, иван-чай Зиму возьми, ветер, мёртвый речной залив Знать не могу — не умею — чьё это во мне Может моё, а может, само по себе живёт Ветер идёт полем, вечер растёт в окне Если ты взять захочешь, будет теперь твоё. А.Григорьев |
Былого нет, оно ушло, как дым
Штабс-капитан, вернуться бы домой! Здесь пустота. Там хамство и разруха… Эмигрантский романс Михаил Гофайзен Штабс-капитан, возврата быть не может, Былого нет, оно ушло, как дым, Нам возвращенья только скорби множат, Безжалостным всевиденьем своим. Не возвратить нам прошлого картины: Уныл пейзаж и солнца тусклый свет, А вместо дома – жалкие руины: Курган фальшивый, где любимых нет. В душе оставь все так, как было прежде, Не разоряй сон памяти своей. Позволь цвести несбыточной надежде, До гроба, до конца унылых дней. Штабс-капитан, возврата быть не может, Былого нет, оно ушло, как дым, Нам возвращенья только скорби множат, Безжалостным всевединьем своим. Миорица |
В старинном театре герои
С актерами запанибрата. Давно распределили роли, Что равнодушием чревато. У Арлекина ломит спину От бесконечных перелетов, Рыдает пышная Мальвина В плечо матросика Речфлота. Давно замаслены цигарки, Давно рабочие устали, Пьеро придумывал подарки Под всхлип расстроенной рояли. Хотя, конечно, я и ты, Пьеро и скучная Мальвина, Собака редкой красоты И даже это пианино Все лишь прелюдия к тому, Что режиссер объединеньем Назвал. Развязка, без сомненья, Известна одному ему. Он сам придумал этих сцен Не повторенье, но мерцанье, Он сам придумал этих тем Неспешное чередованье. Но, может быть, и ты поймешь, Что мы и он - одно и то же, И ухищрения гримерш Напрасно зрителей тревожат. Что все давно завершено, Нет никого на старой сцене, И наше кислое вино, И наши сладкие постели Уводят от развязки прочь. Пусть декорации провисли, Поскольку наступила ночь И незачем радеть о смысле. А.Полонский |
Жизнь уходит, -
и Х... с ней!... Не больно-то и жилось… Прирастание к ней равносильно браку. Умирается поначалу довольно легко. От души отлетают былые нужды. Старость действует как обезболивающий укол, Превращая жизнь в сочетание чуждых Обстоятельств, событий… Внутри и вне Одинаково, я бы сказал, херово… Для того, кто не сходится с жизнью в цене, Пропадает смысл и того, и другого. Да и что такое вообще «цена», Если нет ничего, чтоб ценить и холить? Жизнь свободная от желаний, невероятно длинна, И тем более, если она замещается болью. Машинально функционируя, въяве спим, Но исправно видим и сквозь дремоту, Что сутулая очередь хмурых спин Всё живее движется к тем воротам, На которых впору сидеть сове С оловянно – покойным, как вечность, взглядом. Г.Платонов |
рай
Над небом голубым Есть город золотой С прозрачными воротами И с яркою стеной А в городе том сад Все травы да цветы Гуляют там животные Невиданной красы Одно как рыжий огнегривый лев Другое вол преисполненный очей Третье золотой орел небесный Чей так светел взор незабываемый А в небе голубом Горит одна звезда Она твоя о Ангел мой Она всегда твоя Кто любит тот любим Кто светел тот и свят Пускай ведет звезда тебя Дорогой в дивный сад Тебя там встретит огнегривый лев И синий вол преисполненный очей С ними золотой орел небесный Чей так светел взор незабываемый Анри Волхонский |
полчаса тишины
Полчаса тишины До последнего танца Полчаса тишины Для последней игры И по воздуху кружит Осторожная птица В невысокое небо Поднимая крыло И выходят из моря Разноцветные кони По темнеющим водам У безмолвной земли Остановятся губы Золотого флейтиста И высокую флейту Не заставят звучать А на пепельный берег Вышли пегие кони Вышли сильные кони Из темнеющих вод В серой радуге кружит Осторожная птица Неподвижное небо Задевая крылом О безмолвный флейтист Голосистая птица На крылатых конях Мчится в каменный сад Там где медные горы Где бездонные воды До границы безмолвья До последней игры Так оставь хоть мгновенье Неподвижного неба Для последней надежды Полчаса тишины Анри Волхонский |
ПЕТКУТИН И КАЛИНА
поспеши, я сжимаю в горсти твое теплое имя. мне как швы поцелуи твои наложи на лицо, чтобы прежде того, как тела наши станут чужими, мы насытились днями, как кабели сыты свинцом. не пиши мне стихов, не дури мне башку этим сором. лучше подле приляг, прислонись головою, рукой, потому что уснем, и тогда уже - слышишь? - не скоро ты коснешься меня в темноте диатезной щекой. накорми меня вздохом твоим, языком и губами, напои меня соком твоим - я не пил много лет, не смотри, что глядят эти души умерших за нами - им не спится, не естся, неймется - ведь их уже нет. и останься - ты слышишь? - останься моею тревогой, и моей человечиной, кровью, останься судьбой. я в крысиной норе отдохну перед дальней дорогой - ты проводишь меня и в прихожей закроешь собой, в полумраке пропахшего ладаном Божьего зала, где свечей ни на грош, а на западной стенке зверье, - чтобы руки мои под землей до Суда согревало покаянною грамотой теплое имя твое. Петкутин |
что мне сказать...
что мне сказать мой Бог я так невнятен душа – ковер из черно-белых пятен и пальцы точно веточки дрожат и каждый жест коряв и неопрятен и губы только хлебом дорожат чем накормить детей Твоих и прочих когда смешон и крив мой дикий почерк и грустным мыслям тесно на листе и тени из подполья среди ночи клешнями трут по пестрой бересте и не солгать и не залить елеем все то что мы любить уже умеем и что немея сердце сторожит как пес цепной пока не околеем пока завод пружиночный кружит и как опять впотьмах нащупать двери и за порог не зряче а по вере шагнуть в густой и терпкой тишине и ощутить как прежде в полной мере что я прощен что Ты опять во мне А.Борейко |
***
Бессмертие проходит тишиной. Бессмертие проходит стороной, весь мой улов – лишь мелкая плотица. Глотну вина. Прокашляюсь в кулак. Крошится свет, как дедовский табак, комок земли в моей руке крошится. Как хрупко все живущее – хоть плачь! Вот горестный надломленный калач, в нем яблоко - дарованная малость. Вот свечка незажженная. И вновь ты говоришь: «Любовь, родной, любовь…». Я говорю: «Родная, жалость…жалость». С.Пагын |
Пушкинские места
День, вечер, одеванье, раздеванье - всё на виду. Где назначались тайные свиданья - в лесу? в саду? Под кустиком в виду мышиной норки à la gitane? В коляске, натянув на окна шторки? но как же там? Как многолюден этот край пустынный! Укрылся - глядь, в саду мужик гуляет с хворостиной, на речке бабы заняты холстиной, голубка дряхлая с утра торчит в гостиной, не дремлет, блядь. О, где найти пределы потаенны на день? на ночь? Где шпильки вынуть, скинуть панталоны? где - юбку прочь? Где не спугнет размеренного счастья внезапный стук и хамская ухмылка соучастья на рожах слуг? Деревня, говоришь, уединенье? Нет, брат, шалишь. Не от того ли чудное мгновенье мгновенье лишь? Л.Лосев |
Деньги
Попугай стоит в закуске, по колено в сметане… Михаил Родионов Деньги, конечно, не всё, но и всё не деньги. За всё мне пока что в лавке никто ничего не давал. Мне очень нравятся деньги, зелёные их оттенки, портрет отца-основателя, вписанный в строгий овал. Денег должно быть много, как страничек в общей тетради, чтобы сказать со вздохом: “Не знаю, куда их деть”. Чем меньше бугрится спереди, тем больше бугрится сзади, в левом заднем кармане, неудобно сидеть. Так рассуждал мой близкий, но не очень, приятель, друг закадычный, а, в сущности, лютый враг. К нему обращались по имени Распишитесьздесьполучатель, он и сам признавался, подписываясь: Желаювсяческихблаг. А вот и блага: табуретка, кровать, с попугаем клетка. Старческий зрак попугая мутным презреньем набряк. Попугай говорящий, но говорящий редко, только по-русски и только одно: “Дур-p-pак”. Л.Лосев |
* * *
Под стрехою на самом верху непонятно написано ХУ. Тот, кто этот девиз написал, тот дерзнул угрожать небесам. Сокрушил, словно крепость врагов, ветхий храм наших дряхлых богов. У небес для забытых людей он исхитил, второй Прометей, не огонь, голубой огонек – телевизоры в избах зажег. Он презрел и опасность и боль. Его печень клюет алкоголь, принимающий облик орла, но упрямо он пьет из горла, к дому лестницу тащит опять, чтобы надпись свою дописать. Нашей грамоты крепкий знаток, он поставит лихой завиток над союзною буквою И, завершая усилья свои. Не берет его русский мороз, не берет ни склероз, ни цирроз, ни тоска, ни инфаркт, ни инсульт, он продолжит фаллический культ, воплотится в татарском словце с поросячьим хвостом на конце. Л.Лосев |
Вы русский? Нет, я вирус СПИДа,
как чашка жизнь моя разбита, я пьянь на выходных ролях, я просто вырос в тех краях. Вы Лосев? Нет, скорее Лифшиц, мудак, влюблявшийся в отличниц, в очаровательных зануд с чернильным пятнышком вот тут. Вы человек? Нет, я осколок, голландской печки черепок – запруда, мельница, проселок... а что там дальше, знает Бог |
Цитата:
У Чехова больше я читала рассказы, особенно нравятся поздние, которые не "смешные". Чехова люблю. Летом мы были в Мелихово. Кажется даже знаю, где был написан "Дом с мезонином" - небольшой флигель, во дворе розы (Чехов любил розы, тополи и капусту). "Чайку" точно там написал. Кстати, сам А.П. был весьма деятельным: лечил, организовывал... И вот пришел к "Дому с мезонином" в результате. От четких схем к жизни, которая не укладывается в схемы. И абсурдна. Даша, то что на поэтической ветке о Чехове - правильно. Он поэт. В том смысле, что в его рассказах есть такие слова-опоры-маяки. Между ними пунктиром читатель сам прокладывает путь, включая воображение... А это есть поэзия.Такой серый чеховский фон и отдельные слова-маяки (пусть будет "звезды"), и наша интуиция. Чехов, Анненский сами видели интуитивно, что назывется "не смотреть, но видеть". Не ощущения, а отражения. Даша, а почему вы спросили? Вам нравится? |
****
«…ни сверчок утешенья. Ни камни сухие журчанья воды» Томас Элиот Чем жить нам с тобою, подруга-душа, зимою, где нету для нас ни шиша в заначке судьбы косоротой? Здесь нежности флейта вморожена в лед и жесткое небо над нами плывет хозяйской дерюгой потертой. И верность неясная персти земной, пучку базилика да склянке пустой, блеснувшей в руинах амбарных, сверчком утешения нам не споет… И только поэзии сумрачный мед горит на губах благодарных. Сергей Пагын |
В окопах жизни
В окопах жизни прелая земля, над головой для маскировки сетка, пора бы в бой, но донесла разведка, что перед нами минные поля. И, вмерзнув в обустроенный окоп, мы перестали называться фронтом, но бруствер над окопным горизонтом на всякий случай защищает лоб. Нам не спастись от ран и от смертей - шальной снаряд, ворвавшийся в окопы, из стран цивилизованной Европы уносит нас в прибежище чертей. Но прежде, чем разверзнется земля, я через бруствер в минные поля, в небытие атак уйду, в разведку. И Бог, услышав хрустнувшую ветку, вдруг спросит; кто там? и отвечу: Я О.Ванецева |
"О, времена! О, нравы!" О, поэты!
Мы есть, мы были, будем мы всегда... В "железный век", компьютера, ракеты - Всегда найдем, чем не по нраву времена. Мы слишком холодны, расчётливы, циничны. Не верим мы в любовь, переселенье душ. Не верим, что быть может МИР приличным... Вы знаете - всё это - просто чушь ! N.N. |
ПОХОРОНЫ БОБО
1 Бобо мертва, но шапки недолой. Чем объяснить, что утешаться нечем. Мы не проколем бабочку иглой Адмиралтейства — только изувечим. Квадраты окон, сколько ни смотри по сторонам. И в качестве ответа на "Что стряслось" пустую изнутри открой жестянку: "Видимо, вот это". Бобо мертва. Кончается среда. На улицах, где не найдешь ночлега, белым-бело. Лишь черная вода ночной реки не принимает снега. 2 Бобо мертва, и в этой строчке грусть. Квадраты окон, арок полукружья. Такой мороз, что коль убьют, то пусть из огнестрельного оружья. Прощай, Бобо, прекрасная Бобо. Слеза к лицу разрезанному сыру. Нам за тобой последовать слабо, но и стоять на месте не под силу. Твой образ будет, знаю наперед, в жару и при морозе-ломоносе не уменьшаться, но наоборот в неповторимой перспективе Росси. 3 Бобо мертва. Вот чувство, дележу доступное, но скользкое, как мыло. Сегодня мне приснилось, что лежу в своей кровати. Так оно и было. Сорви листок, но дату переправь: нуль открывает перечень утратам. Сны без Бобо напоминают явь, и воздух входит в комнату квадратом. Бобо мертва. И хочется, уста слегка разжав, произнести "не надо". Наверно, после смерти — пустота. И вероятнее, и хуже Ада. 4 Ты всем была. Но, потому что ты теперь мертва, Бобо моя, ты стала ничем — точнее, сгустком пустоты. Что тоже, как подумаешь, немало. Бобо мертва. На круглые глаза вид горизонта действует как нож, но тебя, Бобо, Кики или Заза им не заменят. Это невозможно. Идет четверг. Я верю в пустоту. В ней как в Аду, но более херово. И новый Дант склоняется к листу и на пустое место ставит слово. И.Бродский |
POSTSCRIPTUM
Как жаль, что тем, чем стало для меня твое существование, не стало мое существование для тебя. ...В который раз на старом пустыре я запускаю в проволочный космос свой медный грош, увенчанный гербом, в отчаянной попытке возвеличить момент соединения... Увы, тому, кто не умеет заменить собой весь мир, обычно остается крутить щербатый телефонный диск, как стол на спиритическом сеансе, покуда призрак не ответит эхом последним воплям зуммера в ночи. И.Бродский |
Абонент недоступен...
Абонент недоступен и невозмутим. Поправив косынку на голове и ощупав череп, словно кровельщик,проверяющий время от времени на месте ли черепица, ты улыбаешься где-то, как улыбается только старьёвщица-смерть новой удачной сделке. Ты знаешь сколько оттенков у слова «никогда», хотя и не произносишь его, послушная поговоркам. Иногда ты думаешь что земля - это бывшая звезда, светило, в наказание за гордыню превращенное в маленькую планету, населённую гордецами. На разжалованной звезде вороны заливаются соловьём, а соловьи каркают «во всё воронье горло». Разгадай, не гадая, ответь сходу - что может "наступить на горло песне"? Нет-нет. Не фиолетовые лучи безразличия, не пересмешники, хохочущие над орлами, не патриотизм, заключающийся в жгучем желании встать при звуках чужестранного гимна – встать и ухватиться за ружьё. Не зло, которое лишь делает свою грязную работу, чтобы небу было виднее кто есть кто из его тварей. Нет. Колорадскими бывают не только жуки, но и крокодилы. Караси всегда с уверенностью скажут тебе, что уха – самая невкусная и вредная пища. Правда и Кровь – словно роженица и младенец. Но ты ведь любишь или хотя бы любила и потому знаешь, что нежность и есть бесстрашие, и что наступить на горло песне может только тишина. Не молчи! Т.Раджабов |
Говори...
Говори о столетиях, словно о прожитом дне на скалистых отрогах, где небо всегда голубое, где бездомные ветры разносят молитву гобоя и противно хихикают скрипки при полной луне. Говори, чтоб земля под ногами куда-то плыла, чтобы звёзды - шальные детишки синьора заката колыбельку луны не сменяли на яркое злато - в жарких лапах земного огня очень мало тепла. Говори, словно тысяча юношей разом поёт о немыслимо страшной, отчаянной девушке-боли, что в театре подлунном играет заглавные роли - твёрдый знак, неумело себя выдающий за йот. Говори, даже если крикливым земным языкам не обучен, скитаясь по гаваням, докам, причалам, чтобы время немое, что тысячи вёсен молчало прошептало: «Люблю... никогда... никому... не отдам...» Т.Раджабов |
СКАЗАНИЕ О РАЗЛУКЕ
А я говорю вам: - Не смейте, не смейте Играть про разлуку на маленькой флейте, Играть на валторне, играть на органе, Разлуку играют на океане, На звездах, на далях, на осени мрачной, На туче седой, на любви неудачной, На самой пустынной и длинной дороге, А кто-то всю ночь простоит на пороге... Я говорю вам: - Не надо, не надо Ни вспышки огня, ни скрипичного лада, Разлука огромнее звука и света, Когда докричаться нельзя до ответа, Когда ты повален тоской черноликой, Разлуку играют на боли великой, На бурях, в которых не молкнут раскаты, - Два сердца разбиты, две жизни разъяты... И я говорю вам: - Не смейте, не смейте Играть про разлуку на маленькой флейте! С.Островой http://creatio.narod.ru/kamni.html |
Странник
Отряхнуть старый плащ от дорожной пыли, Перемётной сумы снять вериги с плеча - Эй, корчмарь, я сегодня опять на мели, Может, песня в оплату пойдёт калача? Ну, а если кому нужен долгий рассказ Про слияние лун и мерцанье песков – У меня в животе пересохло как раз, За полчашки вина – и сплясать я готов! Молодой господин собирается в путь? Вам не нужно спешить – скоро ночь на дворе. И – у той вон красотки прелестная грудь! Да и я уж за вас побродил по земле… Если будет на то позволенье богов – Я за пару монет вам открою секрет: Мир чертовски красив на дорогах из слов! Чтоб о том рассказать – смысла странствовать нет… На Востоке? Бывал… Бирюза куполов Над песками взрывает слезами глаза! Вы безмерно щедры… Замечательный плов! Мне сказал в Бухаре один мудрый мирза: «У меня много жён, ты – оборван и сед… Я могу всё купить, на тебе лишь халат. Мне давно уж не вкусен сладчайший щербет, Ты же – сыт, лишь понюхав его аромат…» Почему он был мудр? Вы поймёте… потом. Он давно уже знал – что успел потерять. До заката мы с ним говорили о том - Что река никогда не покатится вспять, Что ушёл караван, но – остались следы, Наша память – к себе путеводная нить… И, чтоб вдоволь напиться – довольно воды, А вино – лишь затем, чтобы крепче забыть… Пусть ветра будут к вам милосердны в пути! Мне пора, среди стен не смогу я уснуть… В меру пьян, редко сыт – так позвольте уйти, Простынями, поверьте, раздавит мне грудь. У огня отогрелся мой старенький плащ – Среди ваших лесов он - мой друг и постель. И, во след мне, прошу – не желайте удач, После них тяжелее обиды потерь… Палех |
По осколкам зеркал...
По осколкам зеркал волооких озёр Пенный след облаков протащил самолёт. Не ищите меня, где я был до сих пор, Там, где буду – подавно никто не найдёт. На страницах полей ровной строчкой жнивья Начинает сентябрь свой осенний сонет. Я – как будто бы вовсе сейчас и не я? Ну, а кто – не понятен пока что ответ… Палех |
Осеннее Небо
Меняется ветер. В оттенках природы бледнеет и гаснет привычная яркость, И Небо теряет свою непричастность к гнетущему цвету осенней погоды. Скитальцы небесные порваны в клочья, Разбросаны в Бездне, лишенные лоска... Безоблачность летних этюдных набросков пропала без веры в свою непорочность. Исчезли рассветы в свинцовых вуалях под мерные звуки органной сюиты... Лишь скованно дышат немые софиты мерцающим светом в Небесные дали... Осеннее Небо... В последней октаве едва узнаваемы ноты надежды, Природа степенно меняет одежды, Но силы дыхания ей не хватает... Настоящее Дыхание |
|
последнее...
Обычный год – две свадьбы, три беды. Но круг не замкнут, и граница смысла срывает озадаченные числа с бумажных стен привычной немоты. Не ставший откровением покой мутировал и в мыслях, и в надеждах… Его Судьба (бездушный врач-невежда) надрежет страх уверенной рукой и выпустит «презумпцию вины»… Мы ей болели… долго… бесконечно… Считали путь души – дорогой млечной, Хотя, возможно, были тем сильны. Обычный год, и всем известный сплин: Коньяк, избыток тишины, закуска, Неспешный разговор о жизни русской, в которой _____ТЫ ________ОСТАНЕШЬСЯ ____________________ОДИН… Настоящее Дыхание |
ПИСЬМА РИМСКОМУ ДРУГУ
(Из Марциала) * Нынче ветрено и волны с перехлестом. Скоро осень, все изменится в округе. Смена красок этих трогательней, Постум, чем наряда перемены у подруги. Дева тешит до известного предела - дальше локтя не пойдешь или колена. Сколь же радостней прекрасное вне тела: ни объятье невозможно, ни измена! * Посылаю тебе, Постум, эти книги Что в столице? Мягко стелют? Спать не жестко? Как там Цезарь? Чем он занят? Все интриги? Все интриги, вероятно, да обжорство. Я сижу в своем саду, горит светильник. Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых. Вместо слабых мира этого и сильных - лишь согласное гуденье насекомых. * Здесь лежит купец из Азии. Толковым был купцом он - деловит, но незаметен. Умер быстро: лихорадка. По торговым он делам сюда приплыл, а не за этим. Рядом с ним - легионер, под грубым кварцем. Он в сражениях Империю прославил. Столько раз могли убить! а умер старцем. Даже здесь не существует, Постум, правил. * Пусть и вправду, Постум, курица не птица, но с куриными мозгами хватишь горя. Если выпало в Империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря. И от Цезаря далеко, и от вьюги. Лебезить не нужно, трусить, торопиться. Говоришь, что все наместники - ворюги? Но ворюга мне милей, чем кровопийца. * Этот ливень переждать с тобой, гетера, я согласен, но давай-ка без торговли: брать сестерций с покрывающего тела все равно, что дранку требовать у кровли. Протекаю, говоришь? Но где же лужа? Чтобы лужу оставлял я, не бывало. Вот найдешь себе какого-нибудь мужа, он и будет протекать на покрывало. * Вот и прожили мы больше половины. Как сказал мне старый раб перед таверной: "Мы, оглядываясь, видим лишь руины". Взгляд, конечно, очень варварский, но верный. Был в горах. Сейчас вожусь с большим букетом. Разыщу большой кувшин, воды налью им... Как там в Ливии, мой Постум,- или где там? Неужели до сих пор еще воюем? * Помнишь, Постум, у наместника сестрица? Худощавая, но с полными ногами. Ты с ней спал еще... Недавно стала жрица. Жрица, Постум, и общается с богами. Приезжай, попьем вина, закусим хлебом. Или сливами. Расскажешь мне известья. Постелю тебе в саду под чистым небом и скажу, как называются созвездья. * Скоро, Постум, друг твой, любящий сложенье, долг свой давний вычитанию заплатит. Забери из-под подушки сбереженья, там немного, но на похороны хватит. Поезжай на вороной своей кобыле в дом гетер под городскую нашу стену. Дай им цену, за которую любили, чтоб за ту же и оплакивали цену. * Зелень лавра, доходящая до дрожи. Дверь распахнутая, пыльное оконце. Стул покинутый, оставленное ложе. Ткань, впитавшая полуденное солнце. Понт шумит за черной изгородью пиний. Чье-то судно с ветром борется у мыса. На рассохшейся скамейке - Старший Плиний. Дрозд щебечет в шевелюре кипариса. И.Бродский |
Вдыхаю Вашу пустоту...
Вдыхаю Вашу пустоту, В ладонях изморозь событий, Их пряный вкус, давно забытый, Уже совсем не по нутру. Я привыкаю к тишине, В ней эхо памяти тревожит, Аккордом близким обнадёжив, Но гаснет медленно во мне… …Вы заварить просили чай. Не выпив, мне стихи читали, Пространство кухни согревая Собой, улыбкой невзначай… И вышли…, словно покурить. Не попрощались. Не вернулись. И холод одиноких улиц хранит разорванную нить. Настоящее Дыхание |
Забытые деревни
В российских чащобах им нету числа, все только пути не найдем – мосты обвалились, метель занесла, тропу завалил бурелом. Там пашут в апреле, там в августе жнут, там в шапке не сядут за стол, спокойно второго пришествия ждут, поклонятся, кто б ни пришел – урядник на тройке, архангел с трубой, прохожий в немецком пальто. Там лечат болезни водой и травой. Там не помирает никто. Их на зиму в сон погружает Господь, в снега укрывает до стрех – ни прорубь поправить, ни дров поколоть, ни санок, ни игр, ни потех. Покой на полатях вкушают тела, а души веселые сны. В овчинах запуталось столько тепла, что хватит до самой весны. Л.Лосев |
* * *
"Извини, что украла", - говорю я воровке; "Обязуюсь не говорить о веревке", - говорю палачу. Вот, подванивая, низколобая проблядь Канта мне комментирует и Нагорную Проповедь. Я молчу. Чтоб взамен этой ржави, полей в клопоморе вновь бы Волга катилась в Каспийское море, чтобы лошади ели овес, чтоб над родиной облако славы лучилось, чтоб хоть что-нибудь вышло бы, получилось. А язык не отсохнет авось. Лев Лосев |
Батюшков
Ты мне скажешь – на то и зима, в декабре только так и бывает. Но не так ли и сходят с ума, забывают, себя убивают? На стекле заполярный пейзаж, балерин серебристые пачки. Ах, не так ли и Батюшков наш погружался в безумие спячки? Бормотал, что, мол, что-то сгубил, признавался, что в чём-то виновен. А мороз, между прочим. дубил, промораживал стены из брёвен. Замерзало дыханье в груди. Толстый столб из трубы возносился. Декоратор Гонзаго, гляди, разошёлся старик, развозился. С мутной каплей на красном носу лез на лесенки, снизу елозил, и такое устроил в лесу, что и публику всю поморозил. Кисеёй занесённая ель. Итальянские резкости хвои. И кружатся. кружатся досель в русских хлопьях Психеи и Хлои. Лев Лосев |
ПАМЯТИ МИХАИЛА КРАСИЛЬНИКОВА
Песок балтийских дюн, отмытый добела, еще хранит твой след, немного косолапый. Усталая душа! спасибо, что была, подай оттуда знак - блесни, дождем покапай. Ну, как там, в будущем, дружище футурист, в конце женитьб, и служб, и пересыльных тюрем? Давай там встретимся. Ты только повторись. Я тоже повторюсь. Мы выпьем, мы покурим. Ведь твой прохладный рай на Латвию похож, но только выше - за закатными лучами. Там, руки за спину, ты в облаке бредешь, привратник вслед бредет и брякает ключами. Лев Лосев |
РОЗА ОТВЕЧАЕТ СОЛОВЬЮ
Ночь, не отстающая, как нищенка. Соловей, цитирующий Зощенко, щелкающий из Толстого с Гамсуном: “Миром правят голод и любовь”. Над дурманной желтизной купавника в местном, скромном облике шиповника роза отвечает громогласному, мне ее ответа не зaбыть. Слово ее, вежливое, нужное, влажное (ведь дело ночью!), нежное, с финского на русский переводится как “о да”, “о нет” и “может быть”. Лев Лосев |
Сиденье дома в дни торжеств
Есть отвратительный Позорный жест, Отталкивающий от вас: Ведь даже старики стоят в воротах, Обозначающий отказ От всякой принадлежности к Народу. Уткнувшемуся головой в диван Поэтому необходимо Вам: Химеру отогнать толпы орущей И выбраться на тротуар, А лучше Включиться в праздничный парад И понести немного транспарант, где Перечислены ударные цеха, Или портрет секретаря ЦК. А после, Взяв на плечи пионера, Кричать "УРА", Вдыхая воздух нервно, И возвратясь домой, еще с порога Сказать: - Я навсегда с таким народом. * Есть отвратительный, Позорный жест - Сиденье дома в дни торжеств Вл. Уфлянд |
Проплывают облака
Слышишь ли, слышишь ли ты в роще детское пение, над сумеречными деревьями звенящие, звенящие голоса, в сумеречном воздухе пропадающие, затихающие постепенно, в сумеречном воздухе исчезающие небеса? Блестящие нити дождя переплетаются среди деревьев и негромко шумят, и негромко шумят в белесой траве. Слышишь ли ты голоса, видишь ли ты волосы с красными гребнями, маленькие ладони, поднятые к мокрой листве? "Проплывают облака, проплывают облака и гаснут..." -- это дети поют и поют, черные ветви шумят, голоса взлетают между листьев, между стволов неясных, в сумеречном воздухе их не обнять, не вернуть назад. Только мокрые листья летят на ветру, спешат из рощи, улетают, словно слышат издали какой-то осенний зов. "Проплывают облака..." -- это дети поют ночью, ночью, от травы до вершин все -- биение, все -- дрожание голосов. Проплывают облака, это жизнь проплывает, проходит, привыкай, привыкай, это смерть мы в себе несем, среди черных ветвей облака с голосами, с любовью... "Проплывают облака..." -- это дети поют обо всем. Слышишь ли, слышишь ли ты в роще детское пение, блестящие нити дождя переплетаются, звенящие голоса, возле узких вершин в новых сумерках на мгновение видишь сызнова, видишь сызнова угасающие небеса? Проплывают облака, проплывают, проплывают над рощей. Где-то льется вода, только плакать и петь, вдоль осенних оград, все рыдать и рыдать, и смотреть все вверх, быть ребенком ночью, и смотреть все вверх, только плакать и петь, и не знать утрат. Где-то льется вода, вдоль осенних оград, вдоль деревьев неясных, в новых сумерках пенье, только плакать и петь, только листья сложить. Что-то выше нас. Что-то выше нас проплывает и гаснет, только плакать и петь, только плакать и петь, только жить. И.Бродский |
|
Цитата:
|
Любовь, ты всегда оставляешь надежду.
Пусть жертвы твои велики и безбрежны, Любовь, ты всегда оставляешь надежды! Таится в них гибель порой и отрава, Бесплодной назвать тебя, нет у нас права. Ведь все что живет, умирает, родится, В сиянье любви, как пылинка крутится. Вот солнце погасло, и нет ничего: Пылинки мертвы без сиянья его. --------------------------------- Блеск счастья изменчив. Страшись перемен. Одно только горе не знает измен. Мирза Галиб |
Черный карлик. Майре Грисс
Рассмотреть в чёрном карлике Принца не каждой дано. Только той, у которой хрустальное сердце Принцессы. Лунный луч золотой сквозь открытое настежь окно В ночь Весеннего бала пришлёт Ей букет эдельвейсов. Изумруды, сапфиры, рубины родившихся звёзд В синем бархате неба зажгутся светло и тревожно. И придёт в этот мир, что безумен, беспечен и прост, Тот, кого не ждала, чей приход не считала возможным. Кергуду Бамбарбия |
Когда б мне волшебную палочку
иметь (аж подпрыгнул фрейдист!), я сделал бы маленькой-маленькой тебя и носил на груди. Малюсенькой, ну вот такусенькой, чтоб вся умещалась в горсти, дюймовочкой, сантиметровочкой, пищащей в кармане : “Пусти!” Да хрена бы я тебя выпустил! Носил бы с собою всегда. Показывал все бы, рассказывал, возил бы туда и сюда. Я смог бы тогда обеспечивать тебя и едой и жильем, укрыл бы от злобы и глупости в нагрудном кармане моем. Но каждую ночь в час назначенный я клал бы тебя на кровать махал бы волшебною палочкой, нормальной бы делал опять! Я так бы ласкал тебя бережно, мой нежный и дикий зверок! Всю ночь ты была б соответственной, а утром - опять с ноготок. Кибиров |
Баллада-триллер о добродетели и петухе
Жил адын семья почтенный. Кроме кур имел петух: гребень красный, клюв отмэнный, самурайский чистый дух. С грядка гнал собак и кошка, на лужайка пас коза, хулиганам он нэмножко повыклёвывал глаза. Честь хозяйки охранял он от мужской слюнявый взгляд, от хозяина гонял он нехороший женсчин-бляд. Обходил дозором хутор, шпорой грозною трэщща, и ночами камасутрой заныматса запрэщал. И хоть верьте, хоть нэ верьте, хоть и был петух хорош, надоел он всэм до смэрти. Наточил хозяйка нож, муж схватил топор жэлезный - и вдвоём на пэтуха - голова рубить, и рэзать, и наружу потроха. Описать нэ хватит нэрвов, что творилось до утра... Добродетели бэз меры доведут до топора! Кергуду Бамбарбия |
Повод гневить Бога. Для Ава Мисао Ниджи
Хотелось написать что-то важное, очень хорошее. Но то, что можно сказать каждому,- в пустоту брошено. Мы все прошли через что-то, но мнится каждому: самое страшное - мое болото и моя жажда. И все же всех объединяет дорога, а после - яма. Но это - не повод гневить Бога и мучить маму. Кергуду Бамбарбия |
Сверхновая
Я буду долго, скучно жить, Старея, увядать, как роза, И тот, который перевозит, Устанет ждать меня. Скажи, Ты будешь терпелив со мной, Болтливой, сморщенной старушкой /Огромной, толстой и больной/? Шептать скабрезности на ушко? Скажи, вдруг завтра я уйду, Умру, исчезну, просто сгину, Ты будешь в небе черно-синем Искать сверхновую звезду? Старуха Изергиль |
Отгрэмели Ленин и Дзэржинский
Отгреэмели Ленин и Дзэржинский, канули Гоморра и Содом. Опустылас хрупкая снэжинка на моя мозолистый ладон. Палежала и патом, канэчно, прэвратилас в капелька-слеза. В этом мире все недолговэчно. Так фылософ дрэвности сказал. Всё прайдет. И нашу боль и муку примэт равнодушная земля. И опустит на чужую руку бэлым совершенством февраля. Кергуду Бамбарбия |
***
Тем и прекрасны эти сны, что, все же, доставляют почту куда нельзя, в подвал, в подпочву, в глубь глубины, где червячки живут, сочась, где прячут головы редиски, где вы заключены сейчас без права переписки. Все вы, которые мертвы, мои друзья, мои родные, мои враги (пока живые), ну, что же вы смеетесь, как в немом кино. Ведь нет тебя, ведь ты же умер, так в чем же дело, что за юмор, что так смешно? Однажды, завершая сон, я сделаю глубокий выдох и вдруг увижу слово выход – так вот где он! Сырую соль с губы слизав, я к вам пойду тропинкой зыбкой и уж тогда проснусь с улыбкой, а не в слезах. Лев Лосев |
Не жду
Не жду тебя! Ты, знаю, где-то есть... Но всё на этом свете преходяще... И с губ роняю шёпотом всё чаще спокойное и ровное: «Не здесь». Не жду тебя. В застенках тишины нас друг от друга неизбежность прячет. И время наших встреч не обозначит, и памяти мы - двое - не нужны. Не жду тебя... Иллюзий больше нет... И небо облаками не тревожит - теперь лишь на себя они похожи: растаял в них роденовский сюжет... Осеннее Небо |
Возможно, это время не моё...
Ночь игуаны больше не нежна, На раскаленной крыше кошке жарко, Бланш никому на свете не нужна, Как впрочем не нужны и жанны д’арки. Идет на слом стеклянное зверьё, Тринадцатого снова бьет двенадцать. Возможно, это время не моё, Но я не перестану с ним сражаться. Старуха Изергиль |
***
Он не был мне другом. Он просто Был островом в море чужих, Когда ощущается остро Потребность в желании жить. Уверенность в почве надежной И можно шагать не боясь, Что кожаной, грубой подошвой, Завязнешь в манящую грязь… И можно у кромки прибоя Прилечь на соленый песок, Где душу твою обезболит Высокого неба озон… Он не был мне другом. Но все же Вышвыривал будней клише, Когда одуревшие кошки Кроваво скребли по душе. И веры рвалась арматура, И ветры сбивали с пути, Гудели магнитные бури У компаса стрелку свинтив… Он не был мне другом. Он вместе Со мною шагал эту жизнь. Неведомый ангел небесный, Хранитель беспутной души… Smoker |
***
Мир человеческий изменчив. По замыслу его когда-то сделавших. Сто лет тому назад любили женщин. А в наше время чаще любят девушек. Сто лет назад ходили оборванцами, неграмотными, в шкурах покоробленных. Сто лет тому назад любили Францию. А в наши дни сильнее любят Родину. Сто лет назад в особняке помещичьем при сальных, оплывающих свечах всю жизнь прожить чужим посмешищем легко могли б вы. Но сейчас. Сейчас не любят нравственных калек. Веселых любят. Полных смелости. Таких, как я. Веселый человек. Типичный представитель современности. В.Уфлянд |
Виртуальные страны
Виртуальные страны по имени Чаты и Блоги… Их названия глУхи, дороги ведут в тупики. Отчего же ты, путник, в земной заблудившись дороге, Ищешь вновь виртуальной протянутой дальней руки? Эту руку пожать – только клавиши пальцем коснуться, Этот призрак обнять – только слово глухое принять. Виртуальные страны как мутные сны, но проснуться Ты не хочешь, не можешь - готов вечно грезить и спать. Кто-то щедро нальёт граммов двести любви виртуальной - Если нету земной, пусть хоть эта мозги обожжёт! Ты бросаешь в эфир капли крови горячей, реальной – Что растёт на крови? Паутина инета растёт. И, запутавшись в ней, миллионы, как ты, одиноких, Жадно ловят глазами движение новой строки. Виртуальные страны по имени Чаты и Блоги… Их названия глухи, дороги ведут в тупики. Два Паскаля |
ЭЛЕГИЯ
Даже когда на глазах слёзы восторга, рядом свербит в носу. Так за высоким следует низкое (а также наоборот). Петух, прокричавший осанну заре, к обеду идёт на суп. Реки, которыми плыли в юности, потом переходим вброд. Но ведь если звёзды светят всем сразу, значит, они - ничьи. Пепел сожжённых мостов не к мести зовёт, а мостить мосты. Вот и мне б, протянув спросонок руку, коснуться тебя в ночи, а после прижаться к тебе всем телом и так навсегда застыть. Я погружаюсь в тебя, как в озеро с кристально чистой водой, ты обволакиваешь меня, как облако, прильнувшее к подножью гор. Мы слишком поздно встретились в этой жизни, но, может, в той всё-таки будем вместе, хотя бы полвечности, наперекор смерти, богам, судьбе, долгу, словом - всему тому, что для того и роздано людям, чтобы разлучать. И то последнее море, в котором я утону, будет твоей солёной слезой меня на волнах качать. Александр Сергеевич |
ТВОЙ БЕЗУМНЫЙ АНГЕЛ
Я не ангел. Даже зрительно. Подвела тебя молва. У рубашки усмирительной Развязались рукава. Будто крыльями огромными Трепетали на ветру... ...Успокойся... Я из скромности. Ну, конечно, ангел... Вру... А.Тор |
Мужчина без женщины...
Мужчина без женщины – поле под паром, что хлев без коровы, без суки – намордник. Мужчина без женщины – бард без гитары, тупик, дом без крыши, ошибка природы. Мужчина без женщины глуп и наивен, никчёмен, как старый обтрёпанный веник, себе самому бесконечно противен, как может противной быть ставка без денег. Мужчина без женщины – полчеловека, полдела, полшага, полмысли, полслова, моральный урод и моральный калека. Джигитом он может быть назван условно. Доколе же будем мы медлить? Доколе сидеть поджидать одинокую старость? Весна на носу! Так воспашем же поле! Пусть каждый мужчина найдёт себе пару! Кергуду Бамбарбия |
Не тем ты брезгуеш, товарыщ!
Микроб хытер, бацилл коварэн, но всех страшнее вырус спид. Нэ тем ты брезгуеш, товарыщ, когда внэ брака с кем-то спиш. Послал стрэла адын лягушка и век с нэй в тряпочка живи. Зачэм тибе ещо подружка, продажный жриц дурной любви?! Кергуду Бамбарбия |
Экскурс в дискурс о гордости и гордыне
Вах, зачэм в колёса спица? Чэловек достиг чего-то… Пачему бы не гордитса Достиженьями работы? Нэ убил и нэ украл он, У него мозгов палата… Погордилса – в ад забрали: Получи, фашист, граната! Эсли гордый и нэ просит Теплое сибе мэстечко, Тачку, дэньги, папыросы – То гореть он будэт вечно. Эсли горд сваим он родом, Сыном, домом и народом, Внутрэнний политик, внешний, - Пачему он сразу грэшный? Что такое – грэх гордыни? Разобраться б, в чём тут дело. Нэт ответа мне поныне. А, нэ буду. Надоело. Кергуду Бамбарбия |
Желание инфанты
Отравленному сердцу мир закрыт (Инфанту с детства приучали к ядам): Ей очевидна суть любой игры, Но непонятно чудо листопада. Она одна перед лицом судьбы, Отягчена божественным началом, А в склепах венценосные гробы Зовут к себе холодными ночами. Идет по коридорам стылых дней Зеркальным отраженьем, скорбным эхом, И если что-то есть живое в ней, Так это мысль: "Все бросить и уехать!" Старуха Изергиль |
Лиза, привет!
Давно не пересекались. Не в отпуске еще? Или - нынче не до отпусков? Хорошо, что ветку свою поддерживаешь - можно здесь пару строк для тебя оставить. |
Здрасьте, Руся :).
Как-то да... Этим летом мне нет отпуска, а после - зачем, что здесь делать. Через год дочь будет поступать. Кручусь. Хочется в Питере, но получится ли... Теплого лета, Руся! Ветку держу...Приходите :) |
Цитата:
Пусть дерзает! Когда ещё дерзать, как не будучи молодым и упрямым? Удачи! |
ЛЕКЦИЯ
Каренина не виновата! Виновен чайник Джеймса Ватта, причинность, стрелочник, Толстой, патриархальный строй. Франкоязычный дед в тулупе? Муж? Устрица в Английском клубе? Незрячий паровоз? Фру-Фру? Невроз? Нет, вру. Ведь ради офицерской рожи сама забыла мать Сережи священный материнский долг, и обагрился шелк. На то, знать, воля Азвоздама, что перееханная дама отправилась не в рай, но в ад. (Но чайник тоже виноват.) Л.Лосев |
ТРИ ЗВЕЗДОЧКИ ВМЕСТО НАЗВАНЬЯ
"Названье со смыслом двойным и тройным отменим давай, навсегда устраним, поставим как знак и предвестье стиха тройное созвездье. А альфа созвездья большая, как Фет, она излучает лирический свет, который нам душу пронзает", - мне Кушнер сказал, он-то знает. А бета созвездья, белея как Блок, свой свет проливает туда, где листок предсмертной записки приколот: презренье, отчаянье, холод. А третьей звезды золотые лучи на белой бумаге как в черной ночи мерцают таинственным светом, чей смысл и самим нам неведом. Л.Лосев |
|
костяника
костяника черника морошка морок черный костлявая тьма не томи посмотри из окошка скоро лебеди леда зима а пока запотевшие слитки поздних ягод с несладким вином да листвы золотые избытки да холодное небо внаем... С.Шестаков |
in memorim
1 а.п. что там алёша всё то же но зренье острей видишь и видим насквозь до последней ремарки стрелки срослись а у вечности нет новостей вот и пусты наши выселки скобки времянки как там алёша всё так же но певчий словарь мысль заменила и каждый теперь собеседник слышишь как песенку эту бормочет лопарь зимней сигналя звездой из пределов соседних... 2 всё неприметней ландшафт и едва ли пейзажу дольнему это во благо при здешнем подзоле мишу помянем алёшу и лёву и сашу всех безнадежных ловцов на возлюбленном поле больше ни мер ни весов не исчислишь кто выше горек отечества дым не промыслишь и слово только вот яблони груши черёмухи вишни только вот миша алёша и саша и лёва... С.Шестаков |
***
Бессонница. Гомер. Тугие паруса. Я список кораблей прочел до середины: Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный, Что над Элладою когда-то поднялся. Как журавлиный клин в чужие рубежи,- На головах царей божественная пена,- Куда плывете вы? Когда бы не Елена, Что Троя вам одна, ахейские мужи? И море, и Гомер - всё движется любовью. Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит, И море черное, витийствуя, шумит И с тяжким грохотом подходит к изголовью. О.Мандельштам |
***
Быть можетъ, я тебe не нуженъ, Ночь; изъ пучины мiровой, Какъ раковина безъ жемчужинъ, Я выброшенъ на берегъ твой. Ты равнодушно волны пeнишь И несговорчиво поешь; Но ты полюбишь, ты оцeнишь Ненужной раковины ложь. Ты на песокъ съ ней рядомъ ляжешь, Одeнешь ризою своей, Ты неразрывно съ нею свяжешь Огромный колоколъ зыбей; И хрупкой раковины стeны,-- Какъ нежилого сердца домъ,-- Наполнишь шепотами пeны, Туманомъ, вeтромъ и дождемъ... О.Мандельштам |
А может, милый друг, мы впрямь сентиментальны
И душу удалят, как вредные миндалины? /Воскресенский/ |
***
не ты уходишь – отдаляюсь я, не отдаляюсь – отделяюсь тенью, как будто вместе нам уже нельзя – ни здесь, ни там – по отчему хотенью, темнеют лики среброглазых дев, густеет явь – не развести руками, и музыка плывет, осиротев, уже почти не слышимая нами... С.Шестаков |
Смертный грех. Гнев
Эсли злишса на ворона, что послал привет с небес, на родных, на посторонних, то тибе попутал бес. Эсли злишса на законы, на чиновнык, на страна, на чужие миллионы, то попутал сатана. Эсли в сэрдце раздраженье на любовныца, на торт, на вэсна, на дэнь рожденья, то тибе попутал чорт. Смэртный грех пустого гнева от сибе, кунак, гони. Полюби достойный дева и живи счастливый дни! Кергуду Бамбарбия |
Смертный грех. Тщеславие
Хочетса почестей, хочетса славы, и поклонения хочетса тоже, чтоб узнавали тибе всей дэржавой, чтоб застывал в восхыщенье прохожий. Чтоб шёпоток за спыною: "Смотрите! Это тот самый, который всемирно..." Чтоб обмирал и читател, и зрител, звуки заслышав бряцающей лиры. Дальше - наветы, подножки, ынтриги... Каждый, конечно, чего там, est homo... Хочетса кус отхватить от ковриги... Помни, товарисч: тщеславье грэховно! Кергуду Бамбарбия |
Смертный грех. Лень
Нэ джигит пришёл с работа - жалкий тень. Вместо разговор - зевота. Это лень. Телевизор, вобла, пыво и диван. Нэприлично, нэкрасиво пуст карман. А жена его в халате цэлый день. Руки-ноги как из вата. Это лень. Пол нэ мыт, постель нэ убран, на столе вилки, чашки, соль и пудра. Это лень. Всё потом у них, всё завтра, всё нэ к спех. Лень - коварный узурпатор. Смэртный грэх. Кергуду Бамбарбия |
Смертный грех. Похоть
Навостри, читатель, слух. Опишу я драма: похотливому козлу и верёвка - дама. У него семья, жена, семь козлят исправный. Искушает сатана козочкой халявной. Ей подарки, ей курорт, ей духи и тряпки. А жене - наоборот: огород и тяпка. А потом другой коза подкатилса слева. Он другой коза сказал: "Ти мой Королева!" От него жена ушёл, атвэрнулис дети. Разве это харашо? Кто мине атветит? Не падаст ныкто воды, эсли жажда мучит. Очен близко до беды, когда похоть пучит. Кергуду Бамбарбия |
Смертный грех. Алчность
Алчность - пэрвый смертный грэх: загрэбущей лапой отобрать висё у всех и сибе захапать. Обмануть, убить, украсть жадные гатовы. Алчность это страшный страсть, тяжкие оковы. Потокать грэху-врагу - зря базарить силы. Дажэ малую дэньгу нэ возьмёшь в могилу. Кергуду Бамбарбия |
:live-07:
Сонет 32 Коль ты, мой друг, тот день, переживешь, Когда меня зароет смерть до срока, И вдруг, случайно, снова перечтешь Стихов моих бесхитростные строки, - Их с лучшими, позднейшими сравни: Пусть в новых больше славного искусства, Мои творенья в сердце сохрани Не ради совершенства - ради чувства. О,посвяти одну лишь думу мне: "Когда бы мог расти он с веком вместе, И он бы создал - с ними наравне - Достойное стоять на первом месте. Но умер он, и превзошли его. В нем чту любовь, а в них лишь мастерство". У.Шекспир |
Холода
Воздух нитями дождинок прошит, По стеклу в ладонь струится вода. В тихих комнатах просторной души Наступают в ноябре холода… Кошка-ночь легонько прыгнет в окно - Только ей, чумной, опять не сюда… А по скатерти разлито вино: Одинокие они, холода… Глянь, на коврике, у самых дверей, Прикорнула небольшая звезда… Разгуляются в снегу простыней Бесприютные мои холода… Шелест-шорох не стихает в ночи: То не слёзы - дождевая вода… Поскулит во тьму душа, погорчит… Боль отступит… А к утру - холода… О.Кнорр |
Ваша планета засыпана снегом…
Стынет дыханье и мёрзнут ладони… В сумерках - длинные лунные тени… Вы, к сожаленью, сегодня не «в зоне» Доступа нежности, прикосновений… Ваша планета завязла в сугробах… Страсти космической странные чада - Кто виноват? – ах, конечно, мы оба: Больно, как больно с небес будет падать!.. Небо ночное на реку похоже, Где открываются звёздные шлюзы… Медленно девочку-душу изгложет Призрачный демон тактильных иллюзий… Вызрели звёзд изумрудные грозди, - Им страх паденья с рожденья неведом… Я заглянула под вечер к вам в гости - Ваша планета засыпана снегом… О.Кнорр |
В один из неизбежных мартобрей
В один из неизбежных мартобрей из всех щелей небесного ковчега вновь засквозит, кромсая свет, борей… Был человек, не стало человека, – спохватится пришелец, не застав кого-то, кто в последнем захолустье знал бормотанья ветра наизусть и озябшим горлом пробовал состав бессвязной этой речи – череду фонем, лакун, глаголов, отрицаний, заговорить пытаясь черноту, гремящую навстречу, но лица не закроешь, не упрячешь от неё. И чьё-то место в сквере, под листвою, что треплет ветер, свежей пустотою затянется, и нитями тенёт рачительный вселенский арахнид вновь примется латать худые сферы, ведь мертвый воздух даже хоронить не требуется вовсе. Веры, веры – почуяв человеческое вдруг в самом себе, заладит ветер, роя остывший свет с кромешной мошкарою, очерчивая свой бессчетный круг – больничный сквер, часовня и погост, и присный рай у пристани рыбацкой, где тихий постоялец, грустный гость, борею доверяя всё по-братски, рассказывал себя. В какую тьму сметен он в одночасье? – нет ответа. И даже вездесущий ветер этот, и он не сторож брату своему… О.Горшков |
***
Прости меня за яблоко, Адам... *** Тяо-Сан |
Месяц золотой
Милый мой, далёкий мой, Всё ещё не спишь?.. Выткан месяц золотой Над коньками крыш… Дом вздохнёт, старик точь-в-точь, Ставней долгий скрип… В млечной речке кошка-ночь Ловит звёздных рыб. Ветер у крыльца притих Приручённым псом… Кончики ресниц твоих Поцелует Сон… Над ложбиной луговой - Скользких звёзд игра… Месяц свечкой восковой Тлеет до утра… О.Кнорр |
ничего говорю ничего ничего ничего
всё от ветра идёт и всё так же уходит на ветер всё от ветра идёт значит нет ничего своего всё от ветра идёт ничего не поделаешь с этим раскатай по земле раскури схорони и забудь после нас хоть трава не расти и терновник не вейся за окном целина сапоги и заказанный путь на лопатах верхом или так на колёсах по рельсам не смотри говорю не смотри суета суета бездорожие каркает ветер уносит под мышкой от креста до моста неспроста не считают до ста через дырку в кармане на землю летит мелочишко всё от ветра и по одному значит до одного значит от одного но никто ни за что не в ответе ничего говорю ничего ничего ничего хорошо что есть воздух из воздуха делают ветер Мелькор |
Снежной королеве
Проснись, королева, твой замок исчез: и справа, и слева – загадочный лес. Мелькают стрекозы, поёт суховей, и розовой розы восход розовей. Всё выше и выше - уносится вверх зависший над крышей задумчивый стерх. Без шума и воя - почти делово во вражьем каноэ уехала скво. Повесилась Герда и хлещут Tokay, с хорошеньким Ньердом хорошенький Кай. А правда далёко, на озере Чад, не зная порока, любили девчат? А нынче под мухой, и брита под ноль шатается шлюха по кличке "Ассоль"? Без ловкости рук, а точнее - локтей навряд ли б к утру навестил её "Грей" Но баба есть баба - не вздумай жалеть - и в голосе жабьем есть царская медь. Страшнее падучей, тюрьмы и сумы скалистые кручи безликого «мы». «На Север! На Север! Мне холодно тут!» - шептал королеве безрадостный шут. Вкруг солнышка чалит планета-раёк, но слёзы печали с гранатовых щёк. Проснись, королева, твой замок исчез и справа, и слева – загадочный лес... Т.Раджабов |
Забытые деревни
В российских чащобах им нету числа, все только пути не найдем – мосты обвалились, метель занесла, тропу завалил бурелом. Там пашут в апреле, там в августе жнут, там в шапке не сядут за стол, спокойно второго пришествия ждут, поклонятся, кто б ни пришел – урядник на тройке, архангел с трубой, прохожий в немецком пальто. Там лечат болезни водой и травой. Там не помирает никто. Их на зиму в сон погружает Господь, в снега укрывает до стрех – ни прорубь поправить, ни дров поколоть, ни санок, ни игр, ни потех. Покой на полатях вкушают тела, а души веселые сны. В овчинах запуталось столько тепла, что хватит до самой весны. Л.Лосев |
У Женевского часовщика
В Женеве важной, нет, в Женеве нежной, в Швейцарии, вальяжной и смешной, в Швейцарии, со всей Европой смежной, в Женеве вежливой, в Швейцарии с мошной, набитой золотом, коровами, горами, пластами сыра с каплями росы, агентами разведок, шулерами, я вдруг решил: "Куплю себе часы". Толпа бурлила. Шла перевербовка сотрудников КЦГРБУ. Но все разведки я видал в гробу. Мне бы узнать, какая здесь штамповка, какие на рубиновых камнях, водоупорные и в кожаных ремнях. Вдруг слышу из-под щеточки усов печальный голос местного еврея: "Ах, сударь, все, что нужно от часов, чтоб тикали и говорили время". "Чтоб тикали и говорили время... Послушайте, вы это о стихах?" "Нет, о часах, наручных и карманных..." "Нет, это о стихах и о романах, о лирике и прочих пустяках". Л.Лосев |
Ожидание
Не жду тебя! Ты, знаю, где-то есть... Но всё на этом свете преходяще... И с губ роняю шёпотом всё чаще спокойное и ровное: «Не здесь». Не жду тебя. В застенках тишины нас друг от друга неизбежность прячет. И время наших встреч не обозначит, и памяти мы - двое - не нужны. Не жду тебя... Иллюзий больше нет... И небо облаками не тревожит - теперь лишь на себя они похожи: растаял в них роденовский сюжет... Осеннее Небо |
Я УСТАЛ БЕЗ НЕЁ
Я устал без нее. Нагадай мне, цыганка, постель, Где разъятый огонь Снова станет - одним, наконец-то... Где забьется, как парус Над яхтой, что села на мель, - Совершенство грудЕй, Белоснежней снегов олонецких Надо мною, а там, Под высоким лепным потолком, В полутьме этой комнаты, Пахнущей горько геранью - Отблеск странной звездЫ, Безотчетным порывом влекОм, Заполощет, не вытерпев В тесном пристанище граней. Нагадай мне, цыганка, Белесый январский рассвет, Где еще не умом, Но уже понимаю - вернулась ! Где я слаб и зависим, и - нежен, И снятый запрет Обжигает доступностью, Точно распахнутость улиц. Нагадай, шеваро... Но застыла цыганки рука. Вот и ты, - говорю - До известного видишь предела, И колода твоя... Вы бессильны что-либо поделать, Как и эта строка. В.Пурга |
*** чего и желать еще...
Боже, храни Пеппилотту. Она не сильна ни в быту, ни в науках, ни в вере в себя, и учить ее жизни — настолько же действенно, как и читать сопромат голубям, ее радости считанны, ночи длинны, а победы не больше, чем птичий глоток, и наверное, вряд ли когда-нибудь выйдет какой-нибудь зримый и явственный толк из рассеянной рыже-седеющей девочки в синем коротком пальто и дешевой косынке — немного не в тон... Пеппилотта — не вкладчик в историю, все, что ей надобно — кофе, коньяк, пахлава, остальное — слова, и от съеденных сладостей ей остаются все те же слова, ароматы засушенных роз меж страницами Маркеса, простыни в крупный горох на двуспальной кровати, где только во сне собираешь тепло из оставленных крох... Восемнадцать ее беспокойных любовников вили гнездо у нее на груди, но никто не сказал "Пеппилотта, останься", а мог бы — один... Так храни ее, господи — лучше, чем тех, кому много дано и ничто не дано. Пеппилотта все знает о снах и секундах, о том, как становится кровью вино, как любовь превращается в скуку, как все расстаются, в однажды отмеренный срок, как с утра разлучает иных неразлучных и тащит по важному делу метро... Если день уготовит нам пищу, какой не осилим и тоже проснемся — никем, Пеппилотта оплачет обоих и сделает запись в своем дневнике. Fcz |
***
Дымовая завеса вчерашнего дня, Бой курантов над сонным безлюдьем... Улетают синицы и нет журавля. И меня больше нет. И не будет. Наплывает вослед белоногая мгла И вращается тень отражений – Как всегда бескозырная карта легла На бессмысленные сожаления. Не прощай, милый друг, золотая душа, Не прощай мне недоброго взгляда Там, где так хорошо... Там, где так хороша Свежевыкрашенная ограда. Барри Вершов |
***
света белое двоенье белый гул воздушных рек ты впорхнула на мгновенье а почудилось навек не восстать от наважденья не очнуться не уйти белый снег стихотворенья заметает все пути... С.Шестаков |
Парижская поэма
"Отведите, но только не бросьте. Это -- люди; им жалко Москвы. Позаботьтесь об этом прохвосте: он когда-то был ангел, как вы. И подайте крыло Никанору, Аврааму, Владимиру, Льву, -- смерду, князю, предателю, вору: ils furent des anges comme vous. Всю ораву, ужасные выи стариков у чужого огня, господа, господа голубые, пожалейте вы ради меня! От кочующих, праздно плутающих уползаю, и вот привстаю, и уже я лечу, и на тающих рифмы нет в моем новом раю. Потому-то я вправе по чину к вам, бряцая, в палаты войти. Хорошо. Понимаю причину -- но их надо, их надо спасти. Хоть бы вы призадумались, хоть бы согласились взглянуть. А пока остаюсь с привидением (подпись неразборчива: ночь, облака)". Так он думал без воли, без веса, сам в себя, как наследник, летя. Ночь дышала: вздувалась завеса, облакам облаками платя. Стул. На стуле он сам. На постели снова -- он. В бездне зеркала -- он. Он -- в углу, он -- в полу, он -- у цели, он в себе, он в себе, он спасен. А теперь мы начнем. Жил в Париже, в пятом доме по рю Пьер Лоти, некто Вульф, худощавый и рыжий инженер лет пятидесяти. А под ним -- мой герой: тот писатель, о котором писал я не раз, мой приятель, мой работодатель. Посмотрев на часы, и сквозь час дно и камушки мельком увидя, он оделся и вышел. У нас это дно называлось: Овидий откормлен (от Carmina). Муть и комки в голове после черной стихотворной работы. Чуть-чуть моросит, и над улицей черной без звездинки муругая муть. Но поэмы не будет: нам некуда с ним идти. По ночам он гулял. Не любил он ходить к человеку, а хорошего зверя не знал. С этим камнем ночным породниться, пить извозчичье это вино... Трясогузками ходят блудницы, и на русском Парнасе темно. Вымирают косматые мамонты, чуть жива красноглазая мышь. Бродят отзвуки лиры безграмотной: с кандачка переход на Буль-Миш. С полурусского, полузабытого переход на подобье арго. Бродит боль позвонка перебитого в черных дебрях Бульвар Араго. Ведь последняя капля России уже высохла. Будет, пойдем. Но еще подписаться мы силимся кривоклювым почтамтским пером. Чуден ночью Париж сухопарый. Чу! Под сводами черных аркад, где стена, как скала, писсуары за щитами своими журчат. Есть судьба и альпийское нечто в этом плеске пустынном. Вот-вот захлебнется меж четом и нечетом, между мной и не мной, счетовод. А мосты -- это счастье навеки, счастье черной воды. Посмотри: как стекло несравненной аптеки и оранжевые фонари. А вверху -- там неважные вещи. Без конца. Без конца. Только муть. Мертвый в омуте месяц мерещится. Неужели я тоже? Забудь. Смерть еще далека (послезавтра я все продумаю), но иногда сердцу хочется "автора, автора". В зале автора нет, господа. И покуда глядел он на месяц, синеватый, как кровоподтек, раздался где-то в дальнем предместье паровозный щемящий свисток. Лист бумаги, громадный и чистый, стал вытаскивать он из себя: лист был больше него и неистовствовал, завиваясь в трубу и скрипя. И борьба показалась запутанной, безысходной: я, черная мгла, я, огни и вот эта минута -- и вот эта минута прошла. Но, как знать, может быть, бесконечно драгоценна она, и потом пожалею, что бесчеловечно обошелся я с этим листом. Что-нибудь мне, быть может, напели эти камни и дальний свисток. И пошарив по темной панели, он нашел свой измятый листок. В этой жизни, богатой узорами (неповторной, поскольку она по-другому, с другими актерами, будет в новом театре дана), я почел бы за лучшее счастье так сложить ее дивный ковер, чтоб пришелся узор настоящего на былое, на прежний узор; чтоб опять очутиться мне -- о, не в общем месте хотений таких, не на карте России, не в лоне ностальгических неразберих, -- но с далеким найдя соответствие, очутиться в начале пути, наклониться -- и в собственном детстве кончик спутанной нити найти. И распутать себя осторожно, как подарок, как чудо, и стать серединою многодорожного громогласного мира опять. И по яркому гомону птичьему, по ликующим липам в окне, по их зелени преувеличенной, и по солнцу на мне и во мне, и по белым гигантам в лазури, что стремятся ко мне напрямик, по сверканью, по мощи прищуриться и узнать свой сегодняшний миг. В.Набоков |
ДВА АНГЕЛА
В бездонно-карих твоих глазах пылает земное лето, Бушует жаром и бьёт ключом в прохладную синеву. В твоих немыслимых волосах застряли крупинки света И светят ярко и горячо, как солнышко сквозь траву. Но я-то знаю, что буду бит, ты быстрая, словно птица, Летаешь, вспарывая эфир сияющей парой крыл. И каждый твой озорной кульбит мне будет ночами сниться, И будет сниться мне этот мир, что я невзначай открыл. И мы, ныряя в цветные сны, играя с цветами в прятки, Придём к искрящемуся ручью за радугой по пятам, Ведь мы зачем-то сотворены, а значит, наш мир в порядке. Давай, слетаем, кудряшка-Сью на альфу-чего-то-там, Найдём случайный в кустах рояль, и ты как всегда слукавишь, Сыграешь польку и полонез, и тут же собачий вальс. Жаль, мы бесплотны, мой Ангел. Жаль. Что толку от этих клавиш, Когда элегия лунных грез написана не для нас… А.Порошин |
слово о слонах
сидишь в кино какао пьешь в буфете все время мысль преследует одна как хорошо что есть слоны на свете как жизнь без них была бы здесь бедна когда тревога в воздухе вечернем в печальный час для мира и страны смахнешь слезу но вспомнишь с облегченьем как славно что на свете есть слоны пускай на службе выбранит начальство но стоит лишь оставить нас одних все мысли о слонах о как же часто и с нежностью мы думаем о них возьмите все морских допустим свинок летучих рыб подземных ползунов но в сердце есть запечатленный снимок слона и вы оставьте нам слонов нам скрашивают подлости режима отцы и дети жены и друзья жить без жены уму непостижимо жить без слонов практически нельзя А.Цветков |
Храм
В моем Городе есть один Невидимый Храм. Днем это просто руины с дырами вместо глаз. Он проявляется из Небытия только по вечерам. Эхом другой эпохи выходит из-за угла. Его могут видеть лишь те, Кто Живет Во Сне. Там, среди граффити на облезлых стенах и потолках, Живут Ангелы. Они шуршат крыльями в тишине И ходят по скрипучим ступеням с огарками свечек в руках. Там так легко подняться к Небу и смахнуть с него пыль. Там можно смотреть в глаза тех, кого давно уже нет. Там можно протянуть руку и погладить Адмиралтейский Шпиль. Но это могут лишь те, Кто Живет Во Сне... ...А Ангелы поют под гитару "Еллоу Субмарин" и "Мишель". А лазерные красные мухи ползают по их лбам. Потому что каждый - Вечная Живая Мишень. Но пока все живы. И музыка льнет к губам... ...Человек, написавший лучший во Вселенной романс, Там оставил осколки своей разбитой любви. Я нашла один. Хотела спрятать в карман, Пальцами коснулась, глядь - а они в крови... ...Я лежу на крыле ночи. Мой Город опять в огне. Торквемада снова разводит свои костры. Идет Большая Охота на тех, Кто Живет Во Сне. На тех, у кого свои правила Вечной Игры... Дочь Ньерда |
***
свет истерзанно падает на подоконники в зале, серые от нагромадившейся на них пыли. -скажите, если вы так меня хорошо знали, то почему не любили? что примечательно, в жар и в стужу ходят по небу белые корабли. -скажите, если вы поняли мою душу, то почему не спасли? Е.Янишевская |
СТРОФЫ
I На прощанье - ни звука. Граммофон за стеной. В этом мире разлука - лишь прообраз иной. Ибо врозь, а не подле мало веки смежать вплоть до смерти. И после нам не вместе лежать. II Кто бы ни был виновен, но, идя на правеж, воздаяния вровень с невиновным не ждешь. Тем верней расстаемся, что имеем в виду, что в раю не сойдемся, не столкнемся в аду. III Как подзол раздирает бороздою соха, правота разделяет беспощадней греха. Не вина, но оплошность разбивает стекло. Что скорбеть, расколовшись, что вино утекло? IV Чем тесней единенье, тем кромешней разрыв. Не спасут затемненья ни рапид, ни наплыв. В нашей твердости толка больше нету. В чести - одаренность осколка, жизнь сосуда вести. V Наполняйся же хмелем, осушайся до дна. Только емкость поделим, но не крепость вина. Да и я не загублен, даже ежели впредь, кроме сходства зазубрин, общих черт не узреть. VI Нет деленья на чуждых. Есть граница стыда в виде разницы в чувствах при словце "никогда". Так скорбим, но хороним, переходим к делам, чтобы смерть, как синоним, разделить пополам. VII ................. ................. ................. ................. VIII Невозможность свиданья превращает страну в вариант мирозданья, хоть она в ширину, завидущая к славе, не уступит любой залетейской державе; превзойдет голытьбой. IХ ................. ................. ................. ................. X Что ж без пользы неволишь уничтожить следы? Эти строки всего лишь подголосок беды. Обрастание сплетней подтверждает к тому ж: расставанье заметней, чем слияние душ. ХI И, чтоб гончим не выдал - Ни моим, ни твоим - адрес мой - храпоидол или твой - херувим, на прощанье - ни звука; только хор Аонид. Так посмертная мука и при жизни саднит. И.Бродский |
Вполголоса
Читать вполголоса... услышать - пульсом - крик, искусно ряженый в камзол из аллегорий... Вглядеться пристальней: двусмысленность историй ложится тенью на бессмысленность интриг... Читать вполголоса... услышать - стоном - зов: он в междустрочиях плутал, но не потерян, - вой бесприютного израненного зверя над пепелищем мертворожденных стихов... Читать вполголоса... услышать - эхом - стук не то чтоб сердца... а того, что ТАМ осталось... Здесь слишком долго всё вполголоса читалось!.. Прибавить громкость - как-то было недосуг... Осеннее Небо |
Реквием по Любви
Оттанцевавшая до срока, недопылавшая в ночи, - Дитя Небес? Дитя Порока? - - она потерянно молчит, потом, навзрыд теряя слёзы, - уже гримаса, а не Лик, - сменив поэзию на прозу, без пищи, без тепла, в пыли, она ютится в подворотнях, не находя себя нигде, - забыта в сложенных полотнах в последний выставочный день, - и после - тихо умирает, самих себя прощая нам, ключ от потерянного рая надеждой возвращая снам, - несохранённая сердцами в безумной мелочности дней, но - Почитаемая нами Святой в греховности своей. Осеннее Небо |
aus der tiefe
страх уподобиться сланцу застыть вещами а не жуками жужжать и цвести как вишня так утешители пели так обещали сами надеялись тоже только не вышло ужас очнуться в утлой коробочке пеплом сердце где кровоточило вдогонку ноет вместо того чтобы добрый навстречу в белом кто-нибудь даже ладно пусть не гуманоид после паралича вечным пером в пенале тлеющим фитилем утонуть в черном воске тщетно старались зачем тогда распинали зря изводили гвозди зря тратили доски и с кем спорим если поздно кому перечим все это можно подумать но думать нечем и тогда начинаешь вспоминать как будто существуешь снова или еще неважно у забытой тетки на хуторе под утро завалинка музыкант бандонеон банджо матерок подпаска горит радость на мордах коров созови детишек сыграй с ними в дочки-матери в доктора в живых и мертвых жужжат журавли в жбане серебрятся сливы молочно-восковой спелости везут манго подводы с полей с минаретов рев корана сколько ни живи на свете все равно мало когда ни умри отсюда все равно рано зубцы не лезут в пазы неизбежен вывод угодили в каменноугольный период примешься играть микрочип не держит хода можно петь но не проси аккомпанемента расколоть кайлом внутри плавники и хорда система замкнута на себя словно лента мебиуса одна сторона свет другая фантом или бутылка клейна у причала с запиской внутри купил мужик попугая это считалочка для глупых но сначала провернуть шестерни назад начертать символ с хвостом в челюстях вернуть завету гаранта сойтись толпой и завопить распни распни мол снова чтобы алгоритм сработал обратно в пользу старого ада где напомнят черти мертвым что тайна любви глубже тайны смерти А.Цветков |
Чаша
Прозрачным хрупким хрусталем Искрюсь в руках твоих. Я – чаша полная воды Источников земных. В какой пустыне, мне скажи, Бродил в мерцанье звезд, И жажду вечную свою Откуда ты принес? Я собрала цветочный мед С отрогов гор, с полей. Впитала я бурлящий сок Плодов земли моей, Прибоя шумную волну, И звездные цветы, Смерть, радость, горе и тоску, Чтоб это выпил ты! Так пей до дна! Пей до конца Напиток терпкой влаги. Природы руки и Творца Еще добавят браги! Делеция (Катри Вала. Вольный перевод) |
НОВЫЕ СВЕДЕНИЯ О КАРЛЕ И КЛАРЕ
Кораллы украв у Клары, скрылся, сбрив усы, nach Osten. Что-то врал. Над ним смеялись. Он русским продал шубу и часы с кукушкой. Но часы тотчас сломались. А в лиственных лесах дуплистых губ не счесть, и нашептаться довелось им, что обрусел немецкий лесоруб, запил, запел, топор за печь забросил. Кларнет украв у Карла как-то смеху для, она его тотчас куда-то дела, но дева готская уберегла футляр, его порою раскрывала дева. Шли облака кудряво, кучево, с востока наступая неуклонно, но снег не шел, не шел, и ничего не падало в коралловое лоно. Mein Gott! Вот густо-розовый какой коловорот, скороговорок вороватый табор, фольклорных оговорок a la Freud, любви, разлуки, музыки, метафор! Л.Лосев |
В пустом зале
“Не отставайте”, — нам сказали, но мы отстали и одни вдруг оказались в этом зале с огромным зеркалом в тени. На гобелене от Перикла остался выцветший овал, и рыхлый бархат слишкoм рыхло на низком троне истлевал. Сверкнули тусклые аканты и корешки потёртых книг, когда случайный луч закатный в окно под потолком проник. В нём золотая пыль дрожала и он то вспыхивал, то гас, но зеркало не отражало ни света этого, ни нас. Л.Лосев |
***
"Неизвестный художник, портрет неизвестной." Так и мы... Так и мы... Реставрируют землю безоблачной бездной После всей кутерьмы... Как случаен отбор в институты бессмертья На кровавых пирах: Сколько в луврах и лаврах, но сколько - проверьте: Лучших - пепел и прах... Штукатурка столетий - лохмотья капусты. Обнаружат поздней, Что и в наших слоях надрывалось искусство, Задыхаясь под ней. Незаконнорожденные краски и всплески, /Сколько их утаишь И утопишь ещё.../ Но прорежутся фрески Через толщу афиш. /Перед вечностью-равных иконам: невеста- Без минуты - вдова... / Неизвестный художник... Портрет неизвестной... Акварель... Кружева... "Девятнадцатый век?" - по приметам подсчитан. Что ж, такая судьба... Кто-то бился всю жизнь над зефирной морщинкой Полудетского лба. И светло на душе, и сумбурно, и грустно, И столетье мало. Может быть, оттого не стареет искусство, Что взрослеть не могло? Что в каком-то конечном, исходно-небесном Счете,- к бездне лицом,- Мир опять уравненье с ДВОЙНЫМ НЕИЗВЕСТНЫМ: Красотой - и Творцом... О.Бешенковская |
хорошо.
всегда с удовольствием читаю спасибо |
***
Если не я, то кто же будет тебя любить? Тёмный мой, бездорожный, ветер шальной судьбы, медленный сон медовый в чаше небытия... Пусть настрадаюсь вдоволь, лишь бы не потерять. Ночью на перекрёсток выйду искать твой след. Ждать - это очень просто, жить по-другому - нет. Сколько ещё надежды, столько же и тоски. Молча уносит нежность память седой реки. А.Бессмертная |
***
Людей теряют только раз, И след, теряя, не находят, А человек гостит у вас, Прощается и в ночь уходит. А если он уходит днем, Он все равно от вас уходит. Давай сейчас его вернем, Пока он площадь переходит. Немедленно его вернем, Поговорим и стол накроем, Весь дом вверх дном перевернем И праздник для него устроим. Г.Шпаликов |
I held a jewel in my fingers
(245) Я сжала аметист в руке – И спать легла – “Он мой, – шептала я сквозь сон – В нем нету зла”. Проснулась – где мой талисман? Исчез – во сне – Лишь аметистовая грусть – Осталась мне – Э.Дикинсон |
***
Я умерла за Красоту – Но только в гроб легла, Как мой сосед меня спросил – За что я умерла. “За Красоту”, – сказала я, Осваиваясь с тьмой – “А я – за Правду, – он сказал, – Мы – заодно с тобой”. Так под землей, как брат с сестрой, Шептались я и он, Покуда мох не тронул губ И не укрыл имен. Э.Дикинсон |
If you were coming in the Fall
(511) Шепни, что осенью придешь – И лето я смахну, Как надоевшего шмеля, Прилипшего к окну. А если год придется ждать – Чтобы ускорить счет – Смотаю месяцы в клубки И суну их в комод. И если впереди – века, Я буду ждать – пускай Плывут века, как облака В заокеанский рай – И если встреча суждена Не здесь – в ином миру, Я жизнь сдеру – как шелуху – И вечность изберу – Но мне – увы – неведом срок – И день в тумане скрыт – И ожиданье – как оса Голодная – язвит. Э.Дикинсон |
Закончилось жаркое лето,
Земле не хватает тепла, А где-то на новых, далеких объектах Важные ждут нас дела. NN |
БАЙРОНУ
Я думаю об утре Вашей славы, Об утре Ваших дней, Когда очнулись демоном от сна Вы И богом для людей. Я думаю о том, как Ваши брови Сошлись над факелами Ваших глаз, О том, как лава древней крови По Вашим жилам разлилась. Я думаю о пальцах, очень длинных, В волнистых волосах, И обо всех - в аллеях и в гостиных - Вас жаждущих глазах. И о сердцах, которых - слишком юный - Вы не имели времени прочесть, В те времена, когда всходили луны И гасли в Вашу честь. Я думаю о полутемной зале, О бархате, склоненном к кружевам, О всех стихах, какие бы сказали Вы - мне, я - Вам. Я думаю еще о горсти пыли, Оставшейся от Ваших губ и глаз... О всех глазах, которые в могиле. О них и нас. М.Цветаева |
* * *
Нынче я гость небесный В стране твоей. Я видела бессонницу леса И сон полей. Где-то в ночи подковы Взрывали траву. Тяжко вздохнула корова В сонном хлеву. Расскажу тебе с грустью, С нежностью всей, Про сторожа-гуся И спящих гусей. Руки тонули в песьей шерсти, Пес был сед. Потом, к шести, Начался рассвет. М.Цветаева |
ЗАПРЕТ
Страшись любить меня. Живи, совет мой в памяти храня. Ведь я могу свои дары в любой Момент вернуть потоком слез твоих, Когда ты станешь мной, а я – тобой, Поскольку счастье – роскошь для двоих. И если сможешь, смерть мою кляня, Любить меня, – страшась, люби меня. Страшись прогнать меня. Не жги же триумфального огня. Ведь я могу стать собственным бойцом, Возненавидев ненависть твою; И ты тогда же встретишься с Творцом, Когда и я те двери отворю. Так если можешь, жизнь мою браня, Прогнать меня, – страшась, гони меня. Гони меня, любя, Равно любовь и ненависть губя. Люби меня, поскольку смерть близка; Гони меня, но помни мой завет. И злость, и страсть умрут наверняка, А я останусь жить без этих бед. Но помни обо мне, прошу тебя: Оставь мне жизнь, – гони меня, любя. Джон Донн |
A little dreaming by the way
A little toiling day by day A little pain, a little strife A little joy - and that is life Склероз, однако, не помню автора. Тяжелый труд из года в год, Мечты стремительный полёт, Борьба, страдания, успех - Вот, что такое жизнь у всех. |
ПСИХЕЯ
У древних греков бабочка была Эмблемой человеческой души, Что подходило душам, чьи тела Не знали рабства. А сейчас – реши – Не лучше ль зваться гадом – знай, шурши По жизни, пресмыкаясь и греша, И все вокруг себя душа, скажи, душа? Т.Колридж |
Лиза, приветствую!
Давно на "Романтиках" не пересекались... Всё ли благополучно? ps.Вы всё же на "Романтиках" появляйтесь, хоть изредка. |
Привет, Руся :).
Меня хватает только на стихи. В провинциальных городках обычно разруха в муниципальных больницах, у нас что-то сейчас особенно - специалистов нет, а работа есть... Самое главное приходится ловить (во всем. Хотя что оно по сути главное, кто его знает, суета... серые будни). Благополучно...лишь бы не было войны ;). Спасибо, Руся :). Приду на "Романтиков" как только само придется... |
* * *
Кто мне откликнулся в чаще лесной? Старый ли дуб зашептался с сосной, Или вдали заскрипела рябина, Или запела щегла окарина, Или малиновка, маленький друг, Мне на закате ответила вдруг? Кто мне откликнулся в чаще лесной? Ты ли, которая снова весной Вспомнила наши прошедшие годы, Наши заботы и наши невзгоды, Наши скитанья в далеком краю,— Ты, опалившая душу мою? Кто мне откликнулся в чаще лесной? Утром и вечером, в холод и зной, Вечно мне слышится отзвук невнятный, Словно дыханье любви необъятной, Ради которой мой трепетный стих Рвался к тебе из ладоней моих... Н.Заболоцкий |
ГОЛОС В ТЕЛЕФОНЕ
Раньше был он звонкий, точно птица, Как родник, струился и звенел, Точно весь в сиянии излиться По стальному проводу хотел. А потом, как дальнее рыданье, Как прощанье с радостью души, Стал звучать он, полный покаянья, И пропал в неведомой глуши. Сгинул он в каком-то диком поле, Беспощадной вьюгой занесен... И кричит душа моя от боли, И молчит мой черный телефон. Н.Заболоцкий |
И. Губерман
Бабушка Наташа – Поэтесса наша – Поливает грязью Пишущий народ. Всё равно бабуле: Кукиш или дуля. Лишь бы были дрязги, Ведь без них помрёт. Бабушка Наташа Лихо саблей машет! Графоманов любит По башке стучать. Лишь одна Наташа – Поэтесса-раша! Остальные люди – Графоманов рать. Бабушка Наташа Склоки в «сетку» тащит. А без них какой же Может быть пиар? Юркая бабуля, Как стрела, как пуля. Помоги, о, Боже! Мне понять сей дар. |
Если это Губерман. то я - папа римский.
|
Цитата:
|
Искалеченный солдат читает Евангелие
Ребра переломали, Каждый вечер меня избивая в казарме. А за что — не сказали. Запихали в больничку, и тут, невзначай, медсестричка Мне дала эту книжечку. Хоть и в старой обложке, а интересная книжка. Тот, распятый, страдал Хоть не дольше, но больше, Чем я от побоев, и знал (знал — заметьте!), Что не зря он страдает. Ну, а я-то зазря, и хоть били меня не до смерти, На всю жизнь искалечили. С.Стратановский |
* * *
По телевизору о том, что мы-то сами — Род человеческий — живем благодаря Погибшим звездам, что они Во время гибели и были Божествами, Творцами были, взломщиками Тьмы. И может быть, когда и мы Погибнем, то отправим импульс, весть, Луч созидания в пугающие дали. С.Стратановский |
Храм
В моем Городе есть один Невидимый Храм. Днем это просто руины с дырами вместо глаз. Он проявляется из Небытия только по вечерам. Эхом другой эпохи выходит из-за угла. Его могут видеть лишь те, Кто Живет Во Сне. Там, среди граффити на облезлых стенах и потолках, Живут Ангелы. Они шуршат крыльями в тишине И ходят по скрипучим ступеням с огарками свечек в руках. Там так легко подняться к Небу и смахнуть с него пыль. Там можно смотреть в глаза тех, кого давно уже нет. Там можно протянуть руку и погладить Адмиралтейский Шпиль. Но это могут лишь те, Кто Живет Во Сне... ...А Ангелы поют под гитару "Еллоу Субмарин" и "Мишель". А лазерные красные мухи ползают по их лбам. Потому что каждый - Вечная Живая Мишень. Но пока все живы. И музыка льнет к губам... ...Человек, написавший лучший во Вселенной романс, Там оставил осколки своей разбитой любви. Я нашла один. Хотела спрятать в карман, Пальцами коснулась, глядь - а они в крови... ...Я лежу на крыле ночи. Мой Город опять в огне. Торквемада снова разводит свои костры. Идет Большая Охота на тех, Кто Живет Во Сне. На тех, у кого свои правила Вечной Игры... Дочь Ньерда |
ОРЕЛ
Орел летел все выше и вперед К Престолу Сил сквозь звездные преддверья, И был прекрасен царственный полет, И лоснились коричневые перья. Где жил он прежде? Может быть, в плену, В оковах королевского зверинца, Кричал, встречая девушку-весну, Влюбленную в задумчивого принца. Иль, может быть, в берлоге колдуна, Когда глядел он в узкое оконце, Его зачаровала вышина И властно превратила сердце в солнце. Не все ль равно?! Играя и маня, Лазурное вскрывалось совершенство, И он летел три ночи и три дня И умер, задохнувшись от блаженства. Он умер, да! Но он не мог упасть, Войдя в круги планетного движенья. Бездонная внизу зияла пасть, Но были слабы силы притяженья. Лучами был пронизан небосвод, Божественно-холодными лучами, Не зная тленья, он летел вперед, Смотрел на звезды мертвыми очами. Не раз в бездонность рушились миры, Не раз труба архангела трубила, Но не была добычей для игры Его великолепная могила. Н.Гумилев |
ОСЕННИЙ КРИК ЯСТРЕБА
Северо-западный ветер его поднимает над сизой, лиловой, пунцовой, алой долиной Коннектикута. Он уже не видит лакомый променад курицы по двору обветшалой фермы, суслика на меже. На воздушном потоке распластанный, одинок, все, что он видит - гряду покатых холмов и серебро реки, вьющейся точно живой клинок, сталь в зазубринах перекатов, схожие с бисером городки Новой Англии. Упавшие до нуля термометры - словно лары в нише; стынут, обуздывая пожар листьев, шпили церквей. Но для ястреба, это не церкви. Выше лучших помыслов прихожан, он парит в голубом океане, сомкнувши клюв, с прижатою к животу плюсною - когти в кулак, точно пальцы рук - чуя каждым пером поддув снизу, сверкая в ответ глазною ягодою, держа на Юг, к Рио-Гранде, в дельту, в распаренную толпу буков, прячущих в мощной пене травы, чьи лезвия остры, гнездо, разбитую скорлупу в алую крапинку, запах, тени брата или сестры. Сердце, обросшее плотью, пухом, пером, крылом, бьющееся с частотою дрожи, точно ножницами сечет, собственным движимое теплом, осеннюю синеву, ее же увеличивая за счет еле видного глазу коричневого пятна, точки, скользящей поверх вершины ели; за счет пустоты в лице ребенка, замершего у окна, пары, вышедшей из машины, женщины на крыльце. Но восходящий поток его поднимает вверх выше и выше. В подбрюшных перьях щиплет холодом. Глядя вниз, он видит, что горизонт померк, он видит как бы тринадцать первых штатов, он видит: из труб поднимается дым. Но как раз число труб подсказывает одинокой птице, как поднялась она. Эк куда меня занесло! Он чувствует смешанную с тревогой гордость. Перевернувшись на крыло, он падает вниз. Но упругий слой воздуха его возвращает в небо, в бесцветную ледяную гладь. В желтом зрачке возникает злой блеск. То есть, помесь гнева с ужасом. Он опять низвергается. Но как стенка - мяч, как падение грешника - снова в веру, его выталкивает назад. Его, который еще горяч! В черт-те что. Все выше. В ионосферу В астрономически объективный ад птиц, где отсутствует кислород, где вместо проса - крупа далеких звезд. Что для двуногих высь, то для пернатых наоборот. Не мозжечком, но в мешочках легких он догадывается: не спастись. И тогда он кричит. Из согнутого, как крюк, клюва, похожий на визг эриний, вырывается и летит вовне механический, нестерпимый звук, звук стали, впившейся в алюминий; механический, ибо не предназначенный ни для чьих ушей: людских, срывающейся с березы белки, тявкающей лисы, маленьких полевых мышей; так отливаться не могут слезы никому. Только псы задирают морды. Пронзительный, резкий крик страшней, кошмарнее ре-диеза алмаза, режущего стекло, пересекает небо. И мир на миг как бы вздрагивает от пореза. Ибо там, наверху, тепло обжигает пространство, как здесь, внизу, обжигает черной оградой руку без перчатки. Мы, восклицая "вон, там!" видим вверху слезу ястреба, плюс паутину, звуку присущую, мелких волн, разбегающихся по небосводу, где нет эха, где пахнет апофеозом звука, особенно в октябре. И в кружеве этом, сродни звезде, сверкая, скованная морозом, инеем, в серебре, опушившем перья, птица плывет в зенит, в ультрамарин. Мы видим в бинокль отсюда перл, сверкающую деталь. Мы слышим: что-то вверху звенит, как разбивающаяся посуда, как фамильный хрусталь, чьи осколки, однако, не ранят, но тают в ладони. И на мгновенье вновь различаешь кружки, глазки, веер, радужное пятно, многоточия, скобки, звенья, колоски, волоски - бывший привольный узор пера, карту, ставшую горстью юрких хлопьев, летящих на склон холма. И, ловя их пальцами, детвора выбегает на улицу в пестрых куртках и кричит по-английски "Зима, зима!" И.Бродский |
Я вышел в город погулять
Я вышел в город погулять Однажды вечерком, Народ на улицах шумел, Как рожь под ветерком. Река катила волны вдаль, Сиял закатный свет, А за мостом влюбленный пел: “Любви скончанья нет! Я твой, я твой, любовь моя, Не разлюблю, клянусь, Пока гора не полетит, Пока не свистнет гусь, Пока широкий океан, Как коврик, не свернут, Пока не запоет лосось, Луна не спрыгнет в пруд. Что мне годов мышиный бег, Когда передо мной — Жемчужина Вселенной, Венец любви земной?” Но заскрипели все часы И с хрипом стали бить: “Ты Времени не победишь, Не стоит с ним шутить. Прислушайся в слепой ночи: Ты различишь, дружок, При каждом поцелуе Его сухой смешок. Уходит жизнь, как смутный сон, Мелея день за днем, И Время всё в конце концов Поставит на своем. Оно на яркий летний луг Обрушит снег и лед, Расцепит руки плясунов И розы с губ сотрет. О, погрузи свою ладонь В холодный ток реки; Смотри, смотри, как в нем дрожат Лучи и пузырьки. Тайфун гремит в твоем шкафу, В постели спит война, И в чашке треснувшей сквозит Загробная страна, — Где нищий золотом бренчит, Где Волк с Овечкой мил, Где дружно кувырком летят Под горку Джек и Джил. Вглядись, вглядись в зеркальный мир, Забудь печальный бред; Жизнь обольстительна, как встарь, — Прельщаться мочи нет. Пускай тоска тебя гнетет И слезы очи жгут — Нелепым сердцем полюби Нелепый этот люд”. Умолк тяжелый бой часов, Был поздний, поздний час; Река катила волны вдаль, Закат над ней погас. У.Оден |
Сад
Он весь сверкает и хрустит, Обледенелый сад. Ушедший от меня грустит, Но нет пути назад. И солнца бледный тусклый лик — Лишь круглое окно; Я тайно знаю, чей двойник Приник к нему давно. Здесь мой покой навеки взят Предчувствием беды, Сквозь тонкий лед еще сквозят Вчерашние следы. Склонился тусклый мертвый лик К немому сну полей, И замирает острый крик Отсталых журавлей. А.Ахматова |
x x x
Когда лежит луна ломтем чарджуйской дыни На краешке окна и духота кругом, Когда закрыта дверь, и заколдован дом Воздушной веткой голубых глициний, И в чашке глиняной холодная вода, И полотенца снег, и свечка восковая Горит, как в детстве, мотыльков сзывая, Грохочет тишина, моих не слыша слов, — Тогда из черноты рембрандтовских углов Склубится что-то вдруг и спрячется туда же, Но я не встрепенусь, не испугаюсь даже. Здесь одиночество меня поймало в сети. Хозяйкин черный кот глядит, как глаз столетий, И в зеркале двойник не хочет мне помочь. Я буду сладко спать. Спокойной ночи, ночь. А.Ахматова |
***
Тихо-то как. Свет намечает двери. Где-то не здесь, там далеко – вечность. Шустрая струйка в склянке часов – потери Пересчитает в песочную пыль. Плечи Терпят с трудом - там за окном - холод. Холод такой, что даже простыл вечер. На подоконнике брошен буклет. Сонник? Кто-то забыл. Что же искал? Встречу? Скрип половиц сонный сквозняк лижет. Не шевелясь долго сидеть в кресле Ноги скрестить и подобрать ближе. Если бы кто-то здесь жил. Если б. Дача пустует. Дача живет летом. Дача живет - если в саду - дети, Если чердак, словно дуршлаг, светом Ярким прошит сквозь паутин сети.... Что мне сказать? Завтра придет завтра. Ну а сейчас лишь пустота скворечен. Спать не охота. Тихая ночь – плата. Утром домой. Шелест в ветвях гречнев. Сад неопрятен. Сад перетёк в старость. Тихо вздохнув, в саде утонет ветер. Чем-то щемящим пахнет дерев вялость. Может костром. Может кочевьем бредит. Перехватив горлом земной бездны, Выхватишь, вдруг, неба отрез взглядом. И потечет, бархатом в грудь, нежность Через прорехи в горечи снов сада. Шарфик движеньем знакомым рука ослабит . Молния так неохотно скользнет от шеи. Есть в ожидании вдоха легкая странность Знать, что дано нам больше, чем мы хотели. В.Куприна |
звучат слова...
слова впитали боль и благодать. они звучат повсюду (но не свыше) то слишком тихо, чтоб их не понять, то слишком громко, чтобы их услышать. они несут и сдержанность, и прыть, дробя таких же слов каменоломни, то слишком быстро, чтобы всё забыть, то слишком долго, чтобы всё запомнить. слова хранят и немощность и стать, они звучат в наборе комбинаций то слишком лестно, чтобы их принять, то слишком страшно, чтобы их бояться. мы слышим слово-пряник, слово-плеть. звучат слова в бездонной полусфере то, слишком сладко, чтобы их презреть, то слишком горько, чтобы им поверить. А.Котельников |
***
я не стану молить о бессмертье своём, пусть закончится всё по-земному... по-земному листва загорится огнём, или спрячется ветер в солому. а сегодня стучит по орешнику дождь, одинокая стонет осина, и сосна, ощущая осеннюю дрожь, прячет гордость за хвойной гардиной. под холодной луной мы идем не спеша, разрывая ночИ оболочку, и опять... и опять на изломе ковша раздвоилась зелёная точка. прекращается дождь. под ночным янтарём тихо дремлют блестящие крыши... я не стану молить о бессмертье своём, даже если мой голос услышат. и однажды весной... да, конечно, весной улечу я с полуденной тенью на двойную звезду, где, как в жизни земной, снова стану твоим отраженьем. А.Котельников |
МЕЧТА
Плывут седые облака в лазури высоты. Глядит ребенок, погружен в мечты. И, изменяясь на лету уходят облака в мечту, они плывут, как сны точь-в-точь, прочь, прочь, прочь. Плывут седые паруса, торжественны, чисты. Глядит ребенок, погружен в мечты. И, уменьшаясь на лету, плывут кораблики в мечту, не в силах ветра превозмочь, прочь, прочь, прочь. Плывут миражи вдалеке, плывут из темноты. Глядит ребенок, погружен в мечты. И нагоняет на лету мечта – мечту, мечта – мечту, чтоб кануть в Лету, кануть в ночь, прочь, прочь, прочь. А.Роденбах |
«Колобок»
…Жили-были… старик со старухой… А старуха была отменной стряпухой. Старик, что ни день, обедал по-царски: Трюфеля по-французски, фрикасе по-испански. Если курица, то по японским рецептам, И есть ее надо специальным пинцетом… И вот старик, жертва кулинарного искусства, Обратился к старухе, не скрывая своего чувства: «Слышь, старуха, холера тебе в бок! Ты можешь мне испечь простой колобок? Обычный рецепт возьми у соседки, А то я уже не могу есть на завтрак креветки!» Старуха губы, конечно, поджала, Но к соседке все-таки побежала. Засунуты временно в морозилку омары. Старуха нехотя приготовила опару… Колобок получился пышный и румяный. Старик тут же полез в холодильник за сметаной И съел колобок, как есть, с пылу с жару, Усмехнулся в усы: «Это вам не омары!» И пошел к колодцу, где собиралось культурное общество, Лишив нас произведения народного творчества. А.Игнатова |
«Емеля»
…Жили-были… в одном поселке три брата… Не то чтобы бедно, не то чтоб богато. Самостоятельные были мужчины, Двое умных, третий, как всегда, дурачина. Лежит на печи весь день с балалайкой. О чем размышляет, поди угадай-ка. То ли о толстом ломте каравая, То ли о том, как ходить не вставая… Братья от балалайки слегка очумели… Говорят младшему: «Слушай, Емеля! Сходи за водичкой! Каши наварим… А в придачу тебе что-нибудь подарим!» Емеля-дурак обреченно вздохнул, Нашарил валенки, тулуп натянул И потопал к проруби, зевая со скуки. Черпанул воды – и вытащил щуку! «Вот это номер, разрази меня гром! Живую щуку поймал ведром! Будет на обед не каша, а уха!» Меж тем со щукой происходит чепуха… Щука Емеле ласково кивает, Добрым молодцем его величает. «Отпусти, - говорит, - меня снова в воду. Задыхаюсь я от вашего кислороду. Я, - шепчет, - не останусь в долгу, Любое желание исполнить помогу…» …А Емеля и не слышит, что ему говорят. Он был с рождения слегка глуховат… Шарахнул по щуке концом коромысла, Лишив сказку продолжения и смысла. А.Игнатова |
«Царевна-лягушка»
Жили-были… у царя три сына… Взрослые уже довольно детины. Решил царь женить сыновей, Причем что придумал, старый дуралей… Вывел царевичей на широкий двор И заключил с ними такой уговор: «Пускаете из лука золотые стрелы, Аккуратно, чтоб окна остались целы. В какой дом ваша стрела прилетит, Там и невеста для вас сидит. И вы с ней расписываетесь, не мешкая и не хныча. Таков, дескать, наш старинный обычай!» Подмигнул царь-батюшка сыновьям для куража. Выстрелил старший, внутренне дрожа… Упала стрела на двор купца Митрофана, Прямо у подола дочкиного сарафана… Выстрелил средний на двор дворянина, Угодил его дочке в пудинг с малиной. А младшему то ли жениться было неохота, То ли плохо прицелился, но попал в болото. Второй раз обычай стрелять не велит, Да и стрел наблюдается острый дефицит… Поплелся он к болоту разыскивать суженую. Видит на краю огромную лужину, А в луже со стрелой в боку плавает лягушка, Стрела распорола ей прожорливое брюшко… «Эге, - думает царевич, - неслабо! Хорошо еще не женщина подвернулась, а жаба! Отнесу ее нашему повару покуда, Пускай приготовит заграничное блюдо…» Повезло младшему холостым остаться… Сказка кончилась, не успев начаться. А.Игнатова |
УВЕРТЮРА к т. XII
Пой, менестрель! Пусть для миров воспетья Тебе подвластно все! пусть в песне -- цель! Пой, менестрель двадцатого столетья! Пой, менестрель! Пой, менестрель! Слепец, -- ты вечно зрячий. Старик, -- ты вечно юный, как апрель. Растопит льды поток строфы горячей, -- Пой, менестрель! Пой, менестрель, всегда бездомный нищий, И правду иносказно освирель... Песнь, только песнь -- души твоей жилище! Пой, менестрель! И.Северянин |
ЗВЕЗДЫ
Бессонной ночью с шампанским чаши Мы поднимали и пели тосты За жизни счастье, за счастье наше. Сияли звезды. Вино шипело, вино играло. Пылали взоры и были жарки. "Идеи наши,- ты вдруг сказала,- Как звезды - ярки!" Полились слезы, восторга слезы... Минуты счастья! Я вижу вас ли? Запело утро. Сверкнули грезы. А звезды... гасли. И.Северянин |
ВСЕ ОНИ ГОВОРЯТ ОБ ОДНОМ
С. В. Рахманинову Соловьи монастырского сада, Как и все на земле соловьи, Говорят, что одна есть отрада И что эта отрада - в любви... И цветы монастырского луга С лаской, свойственной только цветам, Говорят, что одна есть заслуга: Прикоснуться к любимым устам... Монастырского леса озера, Переполненные голубым, Говорят: нет лазурнее взора, Как у тех, кто влюблен и любим... И.Северянин |
АБАЖУР
Этот свет уютный (Не в моем окне) Красотою смутной Долетел ко мне И застыл в покое На полу моем, Там, где я с тоскою Заперся вдвоем. И от света к тени И опять назад Проводил виденья Мой дремотный взгляд. Помню... Свет нездешний Улыбался мне... Это было прежде И в иной стране... И по светлой кромке Я к нему плыву, Бередя потемки Снами наяву. Ф.Пессоа |
x x x
О корабли перед тихим портом По возвращении счастливом После невзгод на пути ночном... Спит мое сердце озером мертвым, И над озерным мертвым заливом Рыцарский замок забылся сном. У госпожи в этом замке смутном Бескровны руки, и цвет их матов, И знать не знает она о том, Что где-то порт оживает утром, Когда чернеют борта фрегатов В рассветном мареве золотом... И знать не знает она, что в мире Есть этот замок... Душой черница, Всему на свете она чужда... И, покидая морские шири, Пока впотьмах ей забвенье снится, В средневековье плывут суда... Ф.Пессоа |
СУМЕРКИ В САДУ
Заброшенного сада Цветенье снеговое Печально, как баллада, Где расстаются двое. Осыпанная пеплом, Черешня в отдаленье – Девичьим силуэтом На блеклом гобелене. И бронзою заката За сумраком аллеи Отсвечивают латы – Всё дальше и тусклее. А хмурый запад землю Захлестывает кровью, Меч огненный подъемля Во тьме средневековья. Л.Стафф |
ИЛИАДА
Привередливый книжник, любитель Гомера, Ко всему примеряя былые деянья, Приглядись, как слепой у варшавского сквера "Варшавянку" поет ради крох подаянья. Что Гекуба тебе? Илион с его славой? Подойди к старику с головой непокрытой, Обними и шепни: "Мой Приам седоглавый, Мне все помнится сын твой, в ту осень убитый". И на дне его глаз ты увидишь не рану, А надежда блеснет и вперится незряче: "Я не раз говорил и твердить не устану, Что ошиблась Кассандра! Все будет иначе". Я.Лехонь |
***
Плачет птица об одном крыле. Арс. Тарковский Притихший зал, где правит бал не Бог, но Бах. Здесь, черный выкормыш сирен и лорелей, Рояль – как птица о единственном крыле И трех ногах. В лучах косых – от сих до сих – диктатор гамм, Орфей из Гамельна, лукавый правдоруб. За Ним, ошуюю, поверхностями труб Блестит орган. У этих труб торчать копру б да каланче, Домам, окрашенным в казенные тона, Но одесную от Него парит Она – Виолончель. Об этот час, над Ними мчась, снега легки. Пространство ветрено, как юность, как весна. И так близки Они, что сцена Им тесна. И далеки. Из Их разлук родится звук, а вовсе не Из встреч, от коих – лишь пьянеть за тактом такт, Как будто истина в вине. Должно быть, так. В Его вине. В Его вине Ее венец, Ее тоска. Но время холодно – закончится концерт, И жизнь и музыка замрут на том конце Ее смычка. О.Мишутин |
Вермеер
На руках у дамы умер веер. У кавалера умолкла лютня. Тут и подкрался к ним Вермеер, Тихая сапа, старая плутня. Свет, но как будто не из окошка. Европа на карте перемешалась. Семнадцатый век, но вот эта кошка Утром в отеле моем ошивалась. Как удлинился мой мир, Вермеер, Я в Оостенде жраал уустриц, Видел прелестниц твоих, вернее, Чтения писем твоих искусниц. Что там, в письме? Не мементо ли мори? Все там будем, но серым светом С карты Европы бормочет море: Будем не все там. Будем не все там. В зале твоем я застрял, Вермеер, Как бы баркас, проходящий шлюзы. Мастер спокойный, упрятавший время В имя свое, словно в складки блузы. Утро. Обратный билет уже куплен. Но поезд не скоро, в 16:40. Хлеб надломлен. Бокал пригублен. Нож протиснут меж нежных створок. Л.Лосев |
***
Я говорю, устал, устал, отпусти, не могу, говорю, устал, отпусти, устал, не отпускает, не слушает, снова сжал в горсти, поднимает, смеется, да ты еще не летал, говорит, смеется, снова над головой разжимает пальцы, подкидывает, лети, так я же, вроде, лечу, говорю, плюясь травой, я же, вроде, летел, говорю, летел, отпусти, устал, говорю, отпусти, я устал, а он опять поднимает над головой, а я устал, подкидывает, я устал, а он понять не может, смеется, лети, говорит, к кустам, а я устал, машу из последних сил, ободрал всю морду, уцепился за крайний куст, ладно, говорю, но в последний раз, а он говорит, псих, ты же летал сейчас, ладно, говорю, пусть, давай еще разок, нет, говорит, прости, я устал, отпусти, смеется, не могу, ты меня достал, разок, говорю, не могу, говорит, теперь сам лети, ну и черт с тобой, говорю, Господи, как я с тобой устал, и смеюсь, он глядит на меня, а я смеюсь, не могу, ладно, говорит, давай, с разбега, и я бегу. В.Строчков |
x x x
Опять я, на исходе сил Забыв усталость, Глазами птицу проводил - И сердце сжалось. Как удается на лету По небосклону Себя нести сквозь пустоту Так неуклонно? И почему крылатым быть -синоним воли, Которой нет, но, чтобы жить,Нужна до боли? Душа чужда, и быть собой Еще тоскливей, И страх растет мой, как прибой, В одном порыве - Нет, не летать, о том ли речь, Но от полета В бескрылой участи сберечь Хотя бы что-то. Ф.Пессоа |
***
Знаем эти толстовские штучки: с бородою, окованной льдом, из недельной московской отлучки воротиться в нетопленый дом. "Затопите камин в кабинете. Вороному задайте пшена. Принесите мне рюмку вина. Разбудите меня на рассвете". Погляжу на морозный туман и засяду за длинный роман. Будет холодно в этом романе, будут главы кончаться "как вдруг...", будет кто-то сидеть на диване и посасывать длинный чубук, будут ели стоять угловаты, как стоят мужики на дворе, и, как мост, небольшое тире свяжет две недалекие даты в эпилоге (когда старики на кладбище придут у реки)... .... Л.Лосев |
Призрак
Зажженных рано фонарей Шары висячие скрежещут, Все праздничнее, все светлей Снежинки, пролетая, блещут. И, ускоряя ровный бег, Как бы в предчувствии погони, Сквозь мягко падающий снег Под синей сеткой мчатся кони. И раззолоченный гайдук Стоит недвижно за санями, И странно царь глядит вокруг Пустыми светлыми глазами. А.Ахматова |
***
Была вселенная пуста и холод, /с молчанием мобильных телефонов/ собой наполнил в ночь ушедший город. Дрожал незастеклённостью балконов потухший взгляд двора, а электрички, в железном шуме скрывшись, затихали. Казалось, одиночество статично и отшлифовано до блеска стали и бесконечный ад бетонных джунглей был страшен, но, не местными чертями,- привычкою отсутствия Меджнуна… а впрочем, то ли ещё было с нами… Где воздух чист живущей в нём любовью мы улыбаемся рассвет встречая. И просыпается у изголовья беспечный ангел - проводник до Рая. Н.Д. |
* * *
Черный силуэт в окне, черный страж, он напоминает мне, что пейзаж - лишь осколок бытия, он не цел, он лишь то, что вижу я в свой прицел. Черный, черный силуэт, черный ствол… Взгляд проходит, как ланцет, в узкий створ век и, сузившись хитро (зол, бывал), вырезает из приро- ды овал. Черный ствол не дуло, а за окном клен, качающий ветра. Но о нем я не знаю ничего: я лежу и, как в песне, на него не гляжу. Мне не виден плеч размах, красный чуб - лишь коры шершавой тьма. Я молчу, потому что нету слов - только тишь, потому что мир лилов, выше крыш звезд роится мошкара, но она не видна мне в тесной ра- ме окна. Д.Коломенский |
* * *
Похож на голос головной убор. Верней, похож на головной убор мой голос. Верней, похоже, горловой напор топорщит на моей ушанке волос. Надстройка речи над моим умом возвышенней шнурков на мне самом, возвышеннее мягкого зверька, завязанного бантиком шнурка. Кругом снега, и в этом есть своя закономерность, как в любом капризе. Кругом снега. И только речь моя напоминает о размерах жизни. А повторить еще разок-другой "кругом снега" и не достать рукой до этих слов, произнесенных глухо - вот униженье моего треуха. Придет весна, зазеленеет глаз. И с криком птицы в облаках воскреснут. И жадно клювы в окончанья фраз они вонзят и в небесах исчезнут. Что это: жадность птиц или мороз? Иль сходство с шапкой слов? Или всерьез "кругом снега" проговорил я снова, и птицы выхватили слово, хотя совсем зазеленел мой глаз. Лесной дороги выдернутый крюк. Метет пурга весь день напропалую. Коснулся губ моих отверстый клюв, и слаще я не знаю поцелуя. Гляжу я в обознавшуюся даль, похитившую уст моих печаль взамен любви, и, расправляя плечи, машу я шапкой окрыленной речи. И.Бродский |
По обе стороны тире
Тире разделяет даты, не зная гнева. Ничто для тире не боль, не земная слава. Зеленая зреет плесень на цифрах слева. Покуда ещё неясно, что будет справа. Всё проще и всё банальней слова припева, всё горше и драгоценнее дней отрава... Тире - бесконечно длинно при взгляде слева и кажется малой точкой при взгляде справа. Подъём всё трудней и круче, и день короче. Надежды ушли, взамен появились знаки. И всё, что у нас осталось - лишь тонкий прочерк. Тире. Заострённый лучик в кромешном мраке. А.Габриэль |
***
Волхвы забудут адрес твой. Не будет звезд над головой. И только ветра сиплый вой расслышишь ты, как встарь. Ты сбросишь тень с усталых плеч, задув свечу, пред тем как лечь. Поскольку больше дней, чем свеч сулит нам календарь. Что это? Грусть? Возможно, грусть. Напев, знакомый наизусть. Он повторяется. И пусть. Пусть повторится впредь. Пусть он звучит и в смертный час, как благодарность уст и глаз тому, что заставляет нас порою вдаль смотреть. И молча глядя в потолок, поскольку явно пуст чулок, поймешь, что скупость -- лишь залог того, что слишком стар. Что поздно верить чудесам. И, взгляд подняв свой к небесам, ты вдруг почувствуешь, что сам -- чистосердечный дар. И.Бродский |
Лучио Дала Caruso
Залив у Сорренто, терраса у моря, От берега веет прохладою бриз, И плачет безмолвно девчонка от горя, Рукою в браслете держась за карниз. А рядом мужчина, с седыми висками, Поет о любви в этот сумрачный час, И песня плывет, как туман над волнами, И вторит ей горного эха экстаз. Припев Тебя я люблю, так безумно, так нежно. Как магма беснуется кровь и кипит Но в лед застывает, коль гаснет надежда… А цепь, что сковала меня, все звенит. Америки берег, от пены барашки – Следит его взор за скользящей волной – Морские огни… и бежали мурашки По коже при мысли: «Здесь дом не родной. Здесь люди чужие, и волн блеск мертвящий: Не волны, а тусклый огонь фонарей. Но плена, что тянется цепью звенящей, Сквозь ширь океана, нет в мире сильней». Замшелые камни, у моря терраса, И звуки рояля, щемящие грудь, И месяц ущербный, плывущий баркасом, И в море его чуть колеблемый путь. А девушки взгляд, отражающий волны, Наполненный влагой дрожащею слез. И смерть не страшна, он решимости полон… Но миг пролетел, и решимость унес. Припев Тебя я люблю, так безумно, так нежно. Как магма беснуется кровь и кипит, Но льдом застывает, коль гаснет надежда… А цепь, что сковала меня, все звенит. Великая Опера. Старая драма. О, как же фальшиво в ней страсти кипят! Под гримом тяжелым не видно изъяна И чувства под маской трагической спят. Но Эти глаза так правдивы и близки, Они заставляют забыть все слова, И сердце сжимают, и путают мысли, И вертится кругом от них голова! Все прахом становится сразу, и пылью, Как ночи в той чуждой, далекой стране. И видишь, что жизнь твоя тяжкою былью Уносится прочь на холодной волне. Припев Тебя я люблю, так безумно, так нежно. Как магма беснуется кровь и кипит, Но стынет как лед, если гаснет надежда… А цепь, что сковала меня, все звенит. Замшелые камни и неба мерцанье, А очи – бездонных морей глубина. Мне б в них утонуть! И одно лишь желанье: Лежать бы и слушать, как дышит Она! Поет так надрывно певец за роялем, И катятся слезы из девичьих глаз. А звезды с небес, будто в море упали, И скрылся за тучею лунный баркас. Делеция |
Нынче ветрено и волны с перехлёстом.
Скоро осень, всё изменится в округе. Смена красок этих трогательней, Постум, чем наряда перемена у подруги. Дева тешит до известного предела - дальше локтя не пойдёшь или колена. Сколь же радостней прекрасное вне тела: ни объятье невозможно, ни измена! Посылаю тебе, Постум, эти книги. Что в столице? Мягко стелют? Спать не жёстко? Как там Цезарь? Чем он занят? Всё интриги? Всё интриги, вероятно, да обжорство. Я сижу в своём саду, горит светильник. Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых. Вместо слабых мира этого и сильных - лишь согласное гуденье насекомых. Здесь лежит купец из Азии. Толковым был купцом он - деловит, но незаметен. Умер быстро: лихорадка. По торговым он делам сюда приплыл, а не за этим. Рядом с ним - легионер под грубым кварцем. Он в сражениях империю прославил. Сколько раз могли убить! а умер старцем. Даже здесь не существует, Постум, правил. Пусть и вправду, Постум, курица не птица, но с куриными мозгами хватишь горя. Если выпало в империи родиться, лучше жить в глухой провинции, у моря. И от Цезаря далёко и от вьюги, лебезить не нужно, трусить, торопиться. Говоришь, что все наместники - ворюги? Но ворюги мне милей, чем кровопийцы. Этот ливень переждать с тобой, гетера, я согласен. но давай-ка без торговли: брать сестерций с покрывающего тела - всё равно что дранку требовать у кровли. Протекаю, говоришь? Но где же лужа? Чтобы лужу оставлял я - не бывало. Вот найдёшь себе какого-нибудь мужа, он и будет протекать на покрывало. Вот и прожили мы больше половины. Как сказал мне старый раб перед таверной: "Мы, оглядываясь, видим лишь руины". Взгляд, конечно, очень варварский, но верный. Был в горах. Сейчас вожусь с большим букетом. Разыщу большой кувшин, воды налью им... Как там в Ливии, мой Постум, - или где там? Неужели до сих пор ещё воюем? Помнишь, Постум, у наместника сестрица? Худощавая, но с полными ногами. Ты с ней спал ещё...Недавно стала жрица. Жрица, Постум, и общается с богами. Приезжай, попьём вина, закусим хлебом. Или сливами. Расскажешь мне известья. Постелю тебе в саду под чистым небом и скажу, как называются созвездья. Скоро, Постум, друг твой, любящий сложенье, долг свой давний вычитанию заплатит. Забери из под подушки сбереженья, там немного, но на похороны хватит. Поезжай на вороной своей кобыле в дом гетер под городскую нашу стену. Дай им цену за которую любили, чтоб за ту же и оплакивали цену. Зелень лавра, доходящая до дрожи. Дверь распахнутая, пыльное оконце. Стул покинутый, оставленное ложе. Ткань, впитавшая полуденное солнце. Понт шумит за чёрной изгородью пиний. Чьё-то судно с ветром борется у мыса. На рассохшейся скамейке - Старший Плиний. Дрозд щебечет в шевелюре кипариса. Иосиф Бродский |
Вьюга
«Верни меня, верни меня, верни…» - стонала обездоленная вьюга, вальсируя… по замкнутому кругу раскачивая сонные огни. А город был затянут - как в корсет - в шнуры дорог и ленты тротуаров... неспешно доставал он из футляра витрин своих изысканный лорнет. Казалось, этот вечер отыграл: не дышит… и согласен зваться прошлым. Но кто-то, вьюге локоны взъерошив, усилил вдруг простуженный вокал… Два – ведомо ль откуда? - башмачка спешили... и будили перекрёсток… И вьюга позабыла норов хлёсткий, у лунного танцуя ночника... Взлетала, словно падала - на бис! - без боли, без холодного испуга. И пела зачарованная вьюга «люби меня, люби меня, люби…» ***** К утру в чернильном небе, в мягких снах Селена застывала каплей воска. А кто-то долго мучился вопросом: виновен ли февраль… и Пастернак… Свет Мой |
...............памяти Е.Ф.Орловой
Мы в этот дом пришли на юбилей – хозяйке исполнялось девяносто – и в миг, когда застольный гул гостей притих в преддверье праздничного тоста, она приподнялась не без труда, в руке – не рюмка полная, а спички: «Не будем давней изменять привычке. Я три свечи поставила сюда». И загорелась первая свеча - за тех, кто нас покинул в мире этом, она была жива и горяча, и мрак забвенья озаряла светом. За тех, кто оказался вдалеке, и сесть за стол не смог в тот вечер с нами, зажгла свое трепещущее пламя свеча вторая в старческой руке. А третья жарко вспыхнула за нас – счастливчиков, вошедших в эти двери, где доброты и мудрости запас на всех распространялся в равной мере. Светилось лиц волшебное кольцо, по стенам тени двигались согласно, и было удивительно прекрасно прекрасной именинницы лицо. «Всему свой срок, - она произнесла, в задумчивости глядя на огарки. – Я всех родных давно пережила, и м о й черед дарить сейчас подарки. Судьбу не обмануть - как ни крои, всему свой срок», - еще раз повторила, и всем, кто был в тот вечер, раздарила фамильные реликвии свои. И так дарила просто и светло, что угрызений не было извечных - картины, книги, золото-стекло, а мне достался бронзовый подсвечник. Нечасто я в руках его верчу, но в час, когда судьбе ответить нечем, я вспоминаю тот далекий вечер и зажигаю первую свечу… А.Моисеев |
С Новым Годом, Лиза!
|
С Новым годом :agree:
|
САД И НЕБО
От души открыт вечерний сад. В нем высокий соловьиный воздух, где сердца на ниточке висят, а птенцы, теплея, дремлют в гнездах. Всем умом молчит небесный свод, в откровеньях тишины темнея, ждет студеной тьмы круговорот, и повисли звезды, цепенея. Что же купы ночи ворошить, что кусты ерошить и ершиться? Можно жить, про счастье ворожить, а в вершинах вечное вершится. Кто я? Птенчик, павший из гнезда, хилый писк без стона и рыданья? Или запоздалая звезда на морозной тризне мирозданья? С.Петров |
* * *
B.L. Цветок прощаний и разлук, не прячась, но и не казотясь, глядит на разливанный луг голубоглазый миозотис. Он вечно свежий, как роса, готов пробраться и песками, и крохотные небеса придерживает лепестками. И путешествует меж трав с откоса и до водной глади, цветок без долга и без прав с единой крапинкой во взгляде. В оконце памяти моей еще звенит он, как побудка. Вот так и ты, forgetmigei, моя большая незабудка. С.Петров |
НА РОЖДЕСТВО
Я лягу, взгляд расфокусирую, звезду в окошке раздвою и вдруг увижу местность сирую, сырую родину свою. Во власти оптика-любителя не только что раздвои и - сдвой, а сдвой Сатурна и Юпитера чреват Рождественской звездой. Вослед за этой, быстро вытекшей и высохшей, еще скорей всходили над Волховом и Вытегрой звезда волхвов, звезда царей. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Звезда взойдет над зданьем станции, и радио в окне сельпо программу по заявкам с танцами прервет растерянно и, по- медлив малость, как замолится о пастухах, волхвах, царях, о коммунистах с комсомольцами, о сброде пьяниц и нерях. Слепцы, пророки трепотливые, отцы, привыкшие к кресту, как эти строки терпеливые, бредут по белому листу. Где розовою промокашкою вполнеба запад возникал, туда за их походкой тяжкою Обводный тянется канал. Закатом наскоро промокнуты, слова идут к себе домой и открывают двери в комнаты, давно покинутые мной. Л.Лосев |
***
Вообрази, что ты проснулась в восемь, а в комнате твоей – чужая осень, она зашла к тебе среди апреля. Ты еле-еле встаешь с прямоугольника постели. Вообрази, в твоём размякшем теле идут дожди и образуют лужи в душе. Снаружи всё это смахивает на похмелье, что плохо, а особенно в апреле. Идешь на кухню, скинув одеяло, зеваешь вяло, пьешь воду вкуса хлорки из-под крана и слушаешь осеннее сопрано, что, в принципе, тебе потребно так же, как мыло саже. Вообрази, как листья опадают внутри, а за окном – сугробы тают. Ты думаешь, ну кто тебе подбросил чужую осень – тебе и без неё проблем хватает! Она сидит тут, глазками моргает и пахнет грустью, смешанной с тревогой… Ты одинока? В таком случае… …вообрази себе, что эта осень, она – твоя, а не чужая вовсе, она твоя, уставшая от странствий… скажи ей: «Здравствуй!». И.Тишин |
Своими словами (пересказ)
Ф. П., владелец вислых щёчек, поставил сына, блин, на счётчик! Вся эта хрень произошла там из-за бабы, не бабла. A C. был полный отморозок, немало ругани и розог он сызмалетства получил. Сработал план дегенерата: он разом и подставил брата, и батю на фиг замочил. Всё, повторяю, из-за суки. Тут у другого брата глюки пошли, а младший брат штаны махнул на хиповый подрясник и в монастырь ушёл под праздник. Ну, вы даёте, братаны! Л.Лосев |
особое мнение
опять не в духе в живые лица вонзает когти неукротимый директор мира верховный хрен сам слезая утром спеша к престолу с небесной койки и трупный запах ему приятен над порт-о-пренсом мы состоим из кровавых пятен мясных волокон в разверстый гравий рожаем в муках кривых потомков от слез и лимфы ему лишь ярче лазурный кокон когда мы смертным исходим криком из-под обломков слаба в разлитых мозгах на грунте тверда в граните земная память прибоем крови гробы отпеты пора припомнить когда на карте горит гаити кто автор смерти и нашей мнимой над ней победы А.Цветков |
Видение варвара
чуть не шерсть до ушей но возник изнутри как живой всей изнанкой вникая пространству в надрез ножевой в протоплазменный паз роговицы под створками ока вертикальные ноги и полый мешок пищеблока саблезубому племени леса поверить смешно в человеческий мрамор и башен его большинство как пришелец с периметра в рим озверел озирая сам вестимо с охоты в зубах землеройка сырая говорил им один что любите друг друга всегда остальное на свете фактически секс и еда но гвоздями к кресту и в пещеру молчать поместили вот такое однажды случилось у них в палестине если жить как живут умножая зарплату на труд перемелется мрамор а стражи на башнях умрут вспыхнет воздух пустой где пузырился в зареве замок унаследуем без суеты всю скотину и самок оставайся без тормоза время пока пищеблок потребляет внутри углеводы свои и белок и вчерашнее кроет пожарище пологом вьюга и под камнем того кто учил что любите друг друга А.Цветков |
х х х
Поговорим по телефону, Предпочитав иную связь: Голосовому марафону – Беседы трепетную вязь. Поговорим по телефону Не потому, что предпочли Искусству – спорт, свечу – плафону, А небу – технику земли. Поговорим по телефону Не потому, что недосуг. – Возврат к тому, ночному фону: Не в суть, но всё же – не на суд... Там перекаты к баритону По проводам – как по годам... Поговорим по телефону, Неузнаваемый Адам. Не семь чудес в эпоху ону, Но всё же есть, но всё же есьмь! Поговорим по телефону В один из дней, которых – семь. Рука – к Брокгаузу-Эфрону, А сердце – к пяткам не скользи. Поговорим по телефону Вне всякой связи, но в связи... Безликий диск, он рядом, вот он: (Кружок спасательный притом) Поговорим по телефону Потом когда-нибудь. Потом... О.Бешенковская |
.................................................. ...........................
Как виртуозны руки при луне... Не оттого ль, что действия простые Обрамлены сиянием извне И тем, во мне - две лунные пустыни Скрестили свет... Колышется рука... Мотив строки, паря, живописует... Сжимает рюмку (в блеске родника – круженье птицы...) Жгут воротника... Застёгивает пуговку. Тасует: Какой пасьянс: Две дамы - и един Король крестовый... По боку - валеты: Поэты, и атлеты, и дуплеты, О, как слетают ваши эполеты, А следом наши головы... Едим. Закусывает речи короля, И так прозрачны принца мемуары, Как пуст сосуд... Запутаться в муары: Ах, не на бал - так за борт корабля!.. Качает, но Уже смелее роль... Втирая соль, ещё покаламбурю, Пересолю, оттягивая бурю - Боится голой истины король... О, как бы он хотел остаться в маске И скинуть всё... О, как издалека Увечные мучительные ласки Строкой, где не дотянется рука, Светясь из ночи как из-под земли Всё в том же круге медленном и лунном... ...Как беззащиты короли Перед лицом насмешливым и юным Своей судьбы и памяти... В тени На всех - один... Столетие скупое? Свобода рая? Логика запоя: до лужи ближе, чем до простыни? И не такое списывает ночь... Но хочет, чтоб в глазах его двоилось Как будто пьян? Окажем эту милость. (Кому, ему?!) Попробуем помочь (Ему ли? Ох...) Над бездной - только шаг До... до чего? Последняя отвага... ...О, как он трезв! Но молод, зол и наг Для вашего сиятельства, бумага! .................................................. ....... Луна в окне, И тени на стене... Обои - как распластанные тигры. Миролюбивы титры при луне, Но жарко дышат вкрадчивые игры... .................................................. ......... Остановись, мгновение, - пора: Телесен свет ночных аудиенций... Идёт по трём сценариям игра, И первый - совращение младенца. Ох, не она, а он пред ней - дитя... Очками - в прятки, пальцами - в пятнашки... Остановись, Ему нельзя шутя! (Кто примет смерть - не вытерпит нанашки) Как скучно жить: всё зная наперёд: Предвиденьем... Предчувствием... Предплачем... Ах, этот кроткий полуоборот, А на губах усмешкой обозначен Исход игры: „держитесь, мэтр - отсель Бессонной голографии начало... Отнюдь не все бесформенный кисель, Что бьётся в доски вашего причала!“ Нет, не затейник - младший компаньон... Остановись, достаточно, слезаем! Повержен Сам. Подвержен. Полонён В щекотных играх, смоченных слезами. Так, презиравший зайчика, удав Запутан в узел гордиев - не гордый. ...И содрогнётся сердце, угадав В прелюдии - последние аккорды... .................................................. .................. Всё уже золотая полоса, А приглядеться - всё же восковая... Вот-вот напротив грянет войсковая: Шаги... Затворы... Миски... Голоса... День предрешён и Господом храним; И всё, что будет - кажется, что было: ...Она его за муки полюбила, А он её за состраданье к ним Растопчет, - заподозрив не любовь, А дружбы унизительную жалость. И в чём-то прав... Подвыпившая шалость - Когда добро пожаловать любой? ...По трём волнам петляют поппури. И что-то в них останется загадкой. Но тщетно ждать ухмылкой и украдкой: „Ну, подеритесь, чёрт вас подери...“ Презренный бокс... Фехтующие остры Надменные уколы благородства. Мне только так: Брататься и бороться, Не нарушая правила игры. .................................................. .................. Я Вас люблю банально как в романсе, Но зная, что июли - к холодам, И рассуждая, есть ли жизнь на Марсе, Любой и всем безропотно отдам Так светел взгляд, когда по ней скользит он, Что дай-то Бог... Но чувствую: не даст Ни Вам - земным утешиться визитом, Ни мне - сверкнув зубной рекламой паст, Сдержаться от рассверленного стона, Ни ей - не уколоться о жнивье... Светает... И за форточкой просторно, Как за табличкой „Каждому - своё“... О.Бешенковская |
* * *
Тебе, когда мой голос отзвучит настолько, что ни отклика, ни эха, а в памяти — улыбку заключит затянутая воздухом прореха, и жизнь моя за скобки век, бровей навеки отодвинется, пространство зрачку расчистив так, что он, ей-ей, уже простит (не верность, а упрямство), — случайный, сонный взгляд на циферблат напомнит нечто, тикавшее в лад невесть чему, сбивавшее тебя с привычных мыслей, с хитрости, с печали, куда—то торопясь и торопя настолько, что порой ночами хотелось вдруг его остановить и тут же — переполненное кровью, спешившее, по-твоему, любить, сравнить — его любовь с твоей любовью. И выдаст вдруг тогда дрожанье век, что было не с чем сверить этот бег,— как твой брегет — а вдруг и он не прочь спешить? И вот он в полночь брякнет... Но темнота тебе в окошко звякнет и подтвердит, что это вправду — ночь. И.Бродский |
***
Теперь, зная многое о моей жизни - о городах, о тюрьмах, о комнатах, где я сходил с ума, но не сошел, о морях, в которых я захлебывался, и о тех, кого я так-таки не удержал в объятьях, - теперь ты мог бы сказать, вздохнув: "Судьба к нему оказалась щедрой", и присутствующие за столом кивнут задумчиво в знак согласья. Как знать, возможно, ты прав. Прибавь к своим прочим достоинствам также и дальнозоркость. В те годы, когда мы играли в чха на панели возле кинотеатра, кто мог подумать о расстоянии больше зябнущей пятерни, растопыренной между орлом и решкой? Никто. Беспечный прощальный взмах руки в конце улицы обернулся первой черточкой радиуса: воздух в чужих краях чаще чем что-либо напоминает ватман, и дождь заштриховывает следы, не тронутые голубой резинкой. Как знать, может, как раз сейчас, когда я пишу эти строки, сидя в кирпичном маленьком городке в центре Америки, ты бредешь вдоль горчичного здания, в чьих отсыревших стенах томится еще одно поколенье, пялясь в серобуромалиновое пятно нелегального полушарья. Короче - худшего не произошло. Худшее происходит только в романах, и с теми, кто лучше нас настолько, что их теряешь тотчас из виду, и отзвуки их трагедий смешиваются с пеньем веретена, как гуденье далекого аэроплана с жужжаньем буксующей в лепестках пчелы. Мы уже не увидимся - потому что физически сильно переменились. Встреться мы, встретились бы не мы, но то, что сделали с нашим мясом годы, щадящие только кость, и собаке с кормилицей не узнать по запаху или рубцу пришельца. Щедрость, ты говоришь? О да, щедрость волны океана к щепке. Что ж, кто не жалуется на судьбу, тот ее не достоин. Но если время узнаёт об итоге своих трудов по расплывчатости воспоминаний то - думаю - и твое лицо вполне способно собой украсить бронзовый памятник или - на дне кармана - еще не потраченную копейку. И.Бродский |
* * *
Это было плаванье сквозь туман. Я сидел в пустом корабельном баре, пил свой кофе, листал роман; было тихо, как на воздушном шаре, и бутылок мерцал неподвижный ряд, не привлекая взгляд. Судно плыло в тумане. Туман был бел. В свою очередь, бывшее также белым судно (см. закон вытесненья тел) в молоко угодившим казалось мелом, и единственной черною вещью был кофе, пока я пил. Моря не было видно. В белесой мгле, спеленавшей со всех нас сторон, абсурдным было думать, что судно идет к земле — если вообще это было судном, а не сгустком тумана, как будто влил кто в молоко белил. И.Бродский |
ПРОЗРАЧНЫЙ ДОМ
Наверное, налогов не платили, и оттого прозрачен был насквозь дом, где детей без счету наплодили, цветов, собак и кошек развелось. Но, видимо, пришел за недоимкой - инспектор ли, посланец ли небес, и мир внутри сперва оделся дымкой, потом и вовсе из виду исчез. Не видно ни застолий, ни объятий, лишь изредка мелькают у окна он (все унылее), она (чудаковатей), он (тяжелей), (бесплотнее) она. А может быть, счета не поднимались, бог-громобой не посылал орла, так - дети выросли, соседи поменялись, кот убежал, собака умерла. Теперь там тихо. Свет горит в прихожей. На окнах шторы спущены на треть. И мимо я иду себе, прохожий, и мне туда не хочется смотреть. Л.Лосев |
To Columbo
Научи меня жить напоследок, я сам научиться не мог. Научи, как стать меньше себя, в тугой уплотнившись клубок, как стать больше себя, растянувшись за полковра. Мяумуары читаю твои, мемурра о презрении к тварям, живущим посредством пера, но приемлемым на зубок. Прогуляйся по клавишам, полосатый хвостище таща, ибо лучше всего, что пишу я, твое шшшшшшщщщщщщ. Ляг на книгу мою - не последует брысь: ты лиричней, чем Анна, Марина, Велимир, Иосиф, Борис. Что у них на бумаге - у тебя на роду. Спой мне песню свою с головой Мандельштама во рту. Больше нет у меня ничего, чтобы страх превозмочь в час, когда тебя заполночь нет и ощерилась ночь. Л.Лосев |
* * *
Снова месяц висит ятаганом, На ветру догорает лист. Утром рано из Зурбагана Корабли отплывают в Лисс. Кипарисами машет берег. Шкипер, верящий всем богам, Совершенно серьезно верит, Что на свете есть Зурбаган. И идут паруса на запад, Через море и через стих, Чтоб магнолий тяжелый запах Грустной песенкой донести. В час, когда догорает рябина, Кружит по ветру желтый лист, Мы поднимем бокал за Грина И тихонько выпьем за Лисс. П.Коган |
Звук и цвет
Осень — время жёлтых, красных гласных. Нет, на всё — согласных, шелестящих деловито на задворках алфавита звуков жалости, печали и ухода. «Вы слыхали? Он оделся, он обулся, он ушёл и не вернулся. Был, как не был, человек». Вороватый шелест пульса. красный свет под синью век. Л.Лосев |
Дежа вю
... а в спину - гомон многоликий: смесь эпатажа и тоски… Погодой?.. - сдавлены виски, и deja vu роняет блики на имитации сердец. Интерференция событий: то крах надежд, то взрыв открытий. И свет на тонкий изразец ложится вязью арабески... И сердце верит, что оно для чьей-то памяти важ…но! - недолог век у зыбкой фрески… Осеннее Небо |
|
|
К сожалению, Лиза, передать всю прелесть акварелей Волошина в интернете нельзя.
|
Скорее всего да. Вы видели настоящие?
|
Мне повезло. Это было очень давно - в Москве была выставка , кажется в 60-х годах. Кажется. в центральном шахматном клубе, на Гоголевском бульваре. Осенью 1967 мы с женой и четырёхлетним сыном месяц провели дикарями в Коктебеле. Ну и есть неплохой альбом из 12 акварелей выпуска 70-х годов.
|
* * *
...На луне не растет ни одной былинки. На луне весь народ Делает корзинки, Из соломы плетет Легкие корзинки. На луне полутьма И дома опрятней. На луне не дома - Просто голубятни, Голубые дома, Чудо-голубятни... О.Мандельштам |
* * *
Я пью за военные астры, за все, чем корили меня, За барскую шубу, за астму, за желчь петербургского дня. За музыку сосен савойских, Полей Елисейских бензин, За розу в кабине рольс-ройса и масло парижских картин. Я пью за бискайские волны, за сливок альпийских кувшин, За рыжую спесь англичанок и дальних колоний хинин. Я пью, но еще не придумал - из двух выбираю одно: Веселое асти-спуманте иль папского замка вино. О.Мандельштам |
Она ему была...
Она ему была, как выстрел в темя, Как инсталляция больного мозга… «Смотри, со мною происходит время, Я истекаю вечностью, как воском, Я весь тобой, как кожей зарастаю. Любить в такой замысловатый способ – Я ничего безумнее не знаю». Она ему была, как наважденье, И вся росла в него, как метастазы. Презрев инстинкты самосохраненья, Он так не умирал ещё ни разу. За эту смелость время их запомнит, Но чёрта с два оно их пощадит. Она всё чертит на его ладони: «Происходи со мной… происходи…» Е.Касьян |
Повезу тебя на саночках
Повезу тебя на саночках, на саночках - Только змейки от полозьев на снегу. Посмотри, как изменился город за ночь, Я тебя ему оставить не могу. Повезу тебя по горочкам, по горочкам, И все пальцы о верёвочку сотру, В этом воздухе рассветном столько горечи, Что глаза мои слезятся на ветру… Повезу тебя тихонечко, тихонечко, Ни кровинки в запрокинутом лице, Только музыка трамвайных колокольчиков, Только гаснущий фонарик на крыльце, Только снег метёт, и город словно сказочный - То ли сверху небеса, то ли внизу. Повезу тебя на саночках, на саночках, Прямо к Богу на крылечко повезу. Е.Касьян |
ЮБИЛЕЙНОЕ
(Маяковскому) О, как хороша графоманная поэзия слов граммофонная: "Поедем на лодке кататься..." В пролетке, расшлепывать грязь! И слушать стихи святотатца, пугаясь и в мыслях крестясь Сам под потолок, недотрога, он трогает, рифмой звеня, игрушечным ножиком Бога, испуганным взглядом меня. Могучий борец с канарейкой, приласканный нежной еврейкой, затравленный Временем-Вием, катает шары и острит. Ему только кажется кием нацеленный на смерть бушприт. Кораблик из старой газеты дымит папиросной трубой. Поедем в "Собаку", поэты, возьмем бедолагу с собой. Закутанный в кофточку желтую, он рябчика тушку тяжелую, знаток сладковатого мяса, волочит в трагический рот. Отрежьте ему ананаса за то, что он скоро умрет. Л.Лосев |
ИЗ БЛОКА
1 ...А в избе собрались короли. Выпиватель водки. Несъедатель ни крошки. Отрепьем брюк подметатель панелей. Он прежде жил у старушки в сторожке в оледенелой стране оленей. Он одышлив. Щеки его толстомясы. Но когда ему водка слепит ресницы, голубые песцы, золотые лисицы перебирают в небе алмазы. 2 ...У сонной вечности в руках .................................................. .. * * См. "Итальянские стихи" (2). 3 ...Черную розу в бокале... Очи черные, ночи белые, вполнакала электричество, речи вздорные, полбокала недопитого бледно-желтого, как знак вопроса – черенок в пузырьках – поникшая черная роза. Я пьяней вина, пьяней вина, пьяней водки. Очи черные, ноги голые идиотки- красотки, повизгивающий цыганский голос, широкошуршащий, как санный полоз. То во мгле игла, во мгле игла чешет пластинку. Кошка черная вылизывает каждую шерстинку черную, во мраке мурлычет мурлыка, как Блок не вяжущий лыка. Скатерть белая, вином залитая, а заря за окном – золотая. Где там мой стакан недопитый? На душе океан ледовитый. 4 Отвяжись ты, шелудивый... Записки фокстерьера о хозяйке: однажды на прогулке сполз чулок, роняла крошки, если ела сайки, была строга, а он служил чем мог. Вся правда исподнизу без утайки, вот только псиной отдает чуток. Собачья старость. Пожелтели зубки, и глазки затянула пелена, и ноздри позабыли запах юбки и ушки шорох узкого сукна. Звенит звонок, и в колбочку по трубке стекает безусловная слюна. Над памятью, как над любимой костью, он трудится, самозабвенно тих, он на чужих рычит с привычной злостью и молча сзади цапает своих, скулит, когда наказывают тростью, и лижет руки бью... Да сколько их! Собачий мир, заливистый виварий. Клац-клац чемпионат по ловле блох. У-у-у-у-у-у подлунных арий. Трагический и тенорковый Блок. И вот, Иван Петрович бедных тварей, в халате белоснежном входит Бог. Он в халате белоснежном, в белом розовом венце, с выраженьем безнадежным на невидимом лице. Л.Лосев |
Пушкин
Собираясь в дальнюю дорожку, жадно ел моченую морошку. Торопился. Времени в обрез. Лез по книгам. Рухнул. Не долез. Книги - слишком шаткие ступени. Что еще? За дверью слёзы, пени. Полно плакать. Приведи детей. Подведи их под благословенье. Что еще? Одно стихотворенье. Пара незаконченных статей. Не отправленный в печатню нумер. Письмецо, что не успел прочесть. В общем, сделал правильно, что умер. Все-таки, всего важнее честь. Л.Лосев |
"
Вы не можете отправить сообщение Liza, поскольку он(а) не разрешил(а) принимать личные сообщения, либо ему(ей) не разрешено это делать" Тогда публично! Лиза! Демонстрирую флаг и подтверждаю уважение. ------- Рад видеть. |
Здравствуйте, Ху :).
|
Батюшков (Der Russische Waltzer)
Ты мне скажешь - на то и зима, в декабре только так и бывает. Но не так ли и сходят с ума, забывают, себя убивают? На стекле заполярный пейзаж, балерин серебристые пачки. Ах, не так ли и Батюшков наш погружался в безумие спячки? Бормотал, что мол что-то сгубил, признавался, что в чем-то виновен. А мороз между прочим дубил, промораживал стены из бревен. Замерзало дыханье в груди. Толстый столб из трубы возносился. Декоратор Гонзаго, гляди, разошелся, старик, развозился. С мутной каплей на красном носу лез на лесенки, снизу елозил, и такое устроил в лесу, что и публику всю поморозил. Кисеей занесенная ель. Итальянские резкости хвои. И кружатся, кружатся досель в русских хлопьях Психеи и Хлои. Л.Лосев |
ОДИССЕЙ ТЕЛЕМАКУ
Мой Tелемак, Tроянская война окончена. Кто победил - не помню. Должно быть, греки: столько мертвецов вне дома бросить могут только греки... И все-таки ведущая домой дорога оказалась слишком длинной, как будто Посейдон, пока мы там теряли время, растянул пространство. Мне неизвестно, где я нахожусь, что предо мной. Какой-то грязный остров, кусты, постройки, хрюканье свиней, заросший сад, какая-то царица, трава да камни... Милый Телемак, все острова похожи друг на друга, когда так долго странствуешь; и мозг уже сбивается, считая волны, глаз, засоренный горизонтом, плачет, и водяное мясо застит слух. Не помню я, чем кончилась война, и сколько лет тебе сейчас, не помню. Расти большой, мой Телемак, расти. Лишь боги знают, свидимся ли снова. Ты и сейчас уже не тот младенец, перед которым я сдержал быков. Когда б не Паламед, мы жили вместе. Но может быть и прав он: без меня ты от страстей Эдиповых избавлен, и сны твои, мой Телемак, безгрешны. И.Бродский |
ВАЛЕРИК
Иль башку с широких плеч У татарина отсечь. А.С.Пушкин Вот ручка, не пишет, холера, хоть голая баба на ней. С приветом, братишка Валера, ну, как там - даёшь трудодней? Пока нас держали в Кабуле, считай до конца января, ребята на город тянули, а я так считаю, что зря. Конечно, чечмеки, мечети, кино подходящего нет, стоят, как надрочены, эти... ну, как их... минет, не минет... трясутся на них "муэдзины" не хуже твоих мандавох... Зато шашлыки, магазины - ну, нет, городишко не плох. Отличные, кстати, базары. Мы как с отделённым пойдём, возьмём у барыги водяры и блок сигарет с верблюдом; и как они тянутся, тёзка, кури хоть полпачки подряд. Но тут началась переброска дивизии нашей в Герат. И надо же как не поперло - с какой-то берданки, с говна, водителю Эдику в горло чечмек лупанул - и хана. Машина крутнулась направо, я влево подался, в кювет, а тут косорылых орава, втащили в кусты - и привет. Фуражку, фуфайку забрали. Ну, думаю, точка. Отжил. Когда с меня кожу сдирали, я сильно сначала блажил. Ну, как там папаня и мама? Пора. Отделённый кричит. Отрубленный голос имама из красного уха торчит. Л.Лосев |
Рота Эрота
Нас умолял полковник наш, бурбон, пропахший коньяком и сапогами, не разлеплять любви бутон нетерпеливыми руками. А ты не слышал разве, блядь - не разлеплять. Солдаты уходили в самовол и возвращались, гадостью налившись, в шатер, где спал, как Соломон гранотометчик Лева Лившиц. В полста ноздрей сопели мы - он пел псалмы. "В ланшафте сна деревья завиты, вытягивается водокачки шея, две безымянных высоты, в цветочках узкая траншея". Полковник головой кивал: бряцай, кимвал! И он бряцал: "Уста-гранаты, мёд- её слова. Но в них сокрыто жало...": И то, что он вставлял в гранатомёт, летело вдаль, но цель не поражало. Л.Лосев |
* * * *
Пастырь наш, иже еси, и я - немножко еси: вот картошечка в маслице и селедочка иваси, монастырский, слегка обветренный, балычок, вот и водочка в рюмочке, чтоб за здравие – чок. Чудеса должны быть съедобны, а жизнь – пучком, иногда – со слезой, иногда - с чесночком, лучком, лишь в солдатском звякает котелке - мимолетная пуля, настоянная на молоке. Свежая человечина, рыпаться не моги, ты отмечена в кулинарной книге Бабы-Яги, но, и в кипящем котле, не теряй лица, смерть – сочетание кровушки и сальца. Нет на свете народа, у которого для еды и питья столько имен ласкательных припасено, вечно голодная память выныривает из забытья - в прошлый век, в 33-й год, в поселок Емельчино: выстуженная хата, стол, огрызок свечи, бабушка гладит внучку: «Милая, не молчи, закатилось красное солнышко за леса и моря, сладкая, ты моя, вкусная, ты моя…» Хлеб наш насущный даждь нам днесь, Господи, постоянно хочется есть, хорошо, что прячешься, и поэтому невредим - ибо, если появишься – мы и Тебя съедим. А.Кабанов |
* * *
Вот кузнечик выпрыгнул из скобок в палиндром аквариумных рыбок. Я предпочитаю метод пробок, винных пробок и своих ошибок. Сизая бетонная мешалка, а внутри нее – оранжерея, этот мир любить совсем не жалко – вот Господь и любит, не жалея. А.Кабанов |
* * * *
Знаю: если б да кабы - во рту выросли грибы: сыроежки и опята, грузди и боровики, я бы взял швейцарский ножик, как подарок от судьбы, я бы рот открыл пошире, аж на всю длину строки, чтоб удобней было этот - щедрый урожай срезать (революционный метод надо запатентовать). Вот бы не писал фигни, вряд ли б выросли они, и теперь, любые споры, для меня - грибные споры, смех – веселые лисички, огорченье – мухоморы, Но, профессию иную у судьбы не попрошу: всех съедобных - мариную, ядовитые – сушу. Если украинский уряд не умерит аппетит, пусть мои грибы покурит, и нирвану ощутит. Что не дождевик – то кореш, да червивое нутро, только лезвие отмоешь, а они растут шустро. Поцелуй меня, и вскоре - будет наш удвоен вес: губы, как маслята, в хвое, будущее – темный лес. А.Кабанов |
Цифровые стихи.
(читать вслух, с выражением):scenic: Пушкин 17 30 48 140 10 01 126 138 140 3 501 Маяковский 2 46 38 1 116 14 20! 15 14 21 14 0 17 Есенин 14 126 14 132 17 43. 16 42... 511 704 83. 170! 16 39 514 700 142 612 349 17 114 02 Веселые: 2 15 42 42 15 37 08 5 20 20 20! 7 14 105 2 00 13 37 08 5 20 20 20! Грустные: 511 16 5 20 337 712 19 2247 Частушки: 117 117 19 9 5! 117 117 48 35 |
Ностальгия по дивану
На дива... эх, на дива... эх, на диване... Г. Горбовский Осетринка с хренком уплыла вниз по батюшке, по пищеводу. Волосатая пасть уплела винегрет, принялась за зевоту с ароматцем лучка да вина, да с цитатами из Ильина. Милой родины мягкий диван! Это я, твой Илюша Обломов. Где Захар, что меня одевал? Вижу рожи райкомов, обкомов образины, и нету лютей, чем из бывших дворовых людей. Это рыбка с душком тянет вниз. Тяжкий сон. Если что мне и снится, то не детства святой парадиз, а в кровавой телеге возница да бессвязная речь палача, да с цитатами из Ильича. Не в коня, что ли, времени корм, милый Штольц. Только нету и Штольца, комсомольца эпохи реформ, всем всегда помогать добровольца. Лишь воюют один на один за окошком Ильич и Ильин. Где диван? Кем он нынче примят? Где пирог, извините, с вязигой? Где сиреней ночной аромат? Где кисейная барышня с книгой? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . В тусклом зеркале друг-собутыльник, не хочу я глядеть ни на что. Я в урыльник роняю будильник. Разбуди меня лет через сто. Л.Лосев |
Пиликает скрипка, гудит барабан,
И флейта свистит по-эльзасски, На сцену въезжает картонный рыдван С раскрашенной куклой из сказки. Оттуда ее вынимает партнер, Под ляжку подставив ей руку, И тащит силком на гостиничный двор К пиратам на верную муку. Те точат кинжалы, и крутят усы, И топают в такт каблуками, Карманные враз вынимают часы И дико сверкают белками,- Мол, резать пора! Но в клубничном трико, В своем лебедином крахмале, Над рампою прима взлетает легко, И что-то вибрирует в зале. Сценической чуши магический ток Находит, как свист соловьиный, И пробует волю твою на зубок Холодный расчет балерины. И весь этот пот, этот грим, этот клей, Смущавшие вкус твой и чувства, Уже завладели душою твоей. Так что же такое искусство? Наверно, будет угадана связь Меж сценой и Дантовым адом, Иначе откуда бы площадь взялась Со всей этой шушерой рядом? А. Тарковский |
С праздником, Стас! :agree2:
|
ПЕСНЯ ДЕСАНТНОГО ПОЛКА
Кончаюсь в зверских горах в шоке, крови, тоске, под матюги санитаров и перебранку раций. Сладко, как шоколадка, и почетно, как на доске, умереть за отчизну, говорит Гораций. Здесь, за зверским хребтом, мне перебили хребет, плюс полостное ранение, но это я не заметил. Мне в ухо хрипит по-русски отчизна, которой нет: дескать, держись, и Высоцкого, и новости, и хеви метал. Кончаюсь в зверских горах. Звери друг дружку рвут, у не своих щенят внутренности выедают. Я кончился, но по инерции: "Вот-вот, – рации врут, – вот-вот вертолеты вылетают" Л.Лосев |
Спасибо.
Кто может умереть — умрет, Кто выживет — бессмертен будет, Пойдет греметь из рода в род, Его и правнук не осудит. На предпоследнюю войну Бок о бок с новыми друзьями Пойдем в чужую сторону. Да будет память близких с нами! Счастливец, кто переживет Друзей и подвиг свой военный, Залечит раны и пойдет В последний бой со всей Вселенной. И слава будет не слова, А свет для всех, но только проще, А эта жизнь — плакун-трава Пред той широкошумной рощей. |
"ВСЁ ВПЕРЕДИ"
Сексологи пошли по Руси, сексологи! В.Белов Где прежде бродили по тропам сексоты, сексолог, сексолог идет! Он в самые сладкие русские соты залезет и вылижет мед. В избе неприютно, на улице грязно, подохли в пруду караси, все бабы сбесились – желают оргазма, а где его взять на Руси! Л.Лосев |
Цитата:
Никогда раньше с таким "прочтением" поэта не встречалась, но - насмешила! |
* * *
Дано мне тело - что мне делать с ним, Таким единым и таким моим? За радость тихую дышать и жить Кого, скажите, мне благодарить? Я и садовник, я же и цветок, В темнице мира я не одинок. На стекла вечности уже легло Мое дыхание, мое тепло. Запечатлеется на нем узор, Неузнаваемый с недавних пор. Пускай мгновения стекает муть Узора милого не зачеркнуть. О.Мандельштам |
***
Как тельце маленькое крылышком По солнцу всклянь перевернулось И зажигательное стеклышко На эмпирее загорелось. Как комариная безделица В зените ныла и звенела И под сурдинку пеньем жужелиц В лазури мучилась заноза: -- Не забывай меня, казни меня, Но дай мне имя, дай мне имя! Мне будет легче с ним, пойми меня, В беременной глубокой сини. О.Мандельштам |
1937-1947-1977
На даче спят. В саду до пят закутанный в лихую бурку старик-грузин, присев на чурку, палит грузинский самосад. Он недоволен. Он объят тоской. Вот он растил дочурку, а с ней теперь евреи спят. Плакат с улыбкой Мамлакат. И Бессарабии ломоть, и жидкой Балтики супешник его прокуренный зубешник всё, всё сумел перемолоть. Не досчитаться дядь и тёть. В могиле враг. Дрожит приспешник. Есть пьеса - "Таня". Книга - "Соть". Господь, Ты создал эту плоть. Жить стало лучше. Веселей. Ура. СССР на стройке. Уже отзаседали тройки. И ничего, что ты еврей. Суворовцев, что снегирей. Есть масло, хлеб, икра, настойки. "Возьми с собою сто рублей." И по такой грущу по ней. "Под одеяло рук не прячь, и вырастешь таким, как Хомич. Не пизди у мамаши мелочь. Не плачь от мелких неудач." "Ты все концы в войну не прячь." /"Да и была ли, Ерофеич?" "Небось приснилась, Спотыкач."/ Мой дедушка - военный врач. Воспоминаньем озарюсь. Забудусь так, что не опомнюсь. Мне хочется домой - в огромность квартиры, наводящей грусть. Л.Лосев |
ЦИТАТНИК
"Покойник из царского дома бежал!" Н.А.Заболоцкий Как ныне прощается с телом душа. Проститься, знать, время настало. Она - еще, право, куда хороша. Оно - пожило и устало. "Прощай, мой товарищ, мой верный, нога, проститься настало нам время. И ты, ненадежный, но добрый слуга, что сеял зазря свое семя. И ты, мой язык, неразумный хазар, умолкни навеки, окончен базар." .............................................. У князя испуганно ходит кадык. Волхвы не боятся могучих владык, и дар им не нужен. Они молодцы. Их отроки-други ведут под уздцы. .............................................. Князь Игорь-и-Ольга на холме сидят. Дружина у брега пирует. И конского черепа жалящий взгляд у вечности что-то ворует. Л.Лосев |
Вот и кончились букеты, смс, понты, конфеты,
Поздравленья, пожеланья,ссоры, крики, расставанья, Почему не позвонил? Сволочь ты меня забыл? Гад не любишь ты меня! Как гвоздики? Что за хня? Шуба где? Ты обещал! Клавку тоже поздравлял? Ты кому звонил весь вечер? Да какая нафиг встреча? Я хочу как тот, в рекламе! Ну и где подарок маме? Обошлося без инфаркта? Мужики с 9-м Марта! :agree: |
Сонет 75
Ты для меня, что пища для людей, Что летний дождь для жаждущего стада. Из-за тебя разлад в душе моей, И я, как скряга, обладатель клада, То радуюсь, что он достался мне, То опасаюсь вора-лиходея, То быть хочу с тобой наедине, То жажду показать, чем я владею; Порою сердце радости полно, Порой гляжу в глаза твои с мольбою, Я знаю в жизни счастье лишь одно - Лишь то, что мне подарено тобою. Так день за днем - то слаб я, то силен, То всем богат, а то всего лишен. У.Шекспир |
Сонет 74
Когда меня отправят под арест Без выкупа, залога и отсрочки, Не глыба камня, не могильный крест - Мне памятником будут эти строчки. Ты вновь и вновь найдешь в моих стихах Все, что во мне тебе принадлежало. Пускай земле достанется мой прах, - Ты, потеряв меня, утратишь мало. С тобою будет лучшее во мне. А смерть возьмет от жизни быстротечно Осадок, остающийся на дне, То, что похитить мог бродяга встречный, Ей - черепки разбитого ковша, Тебе - мое вино, моя душа. У.Шекспир |
Сонет 73
То время года видишь ты во мне, Когда из листьев редко где какой, Дрожа, желтеет в веток голизне, А птичий свист везде сменил покой. Во мне ты видишь бледный край небес, Где от заката памятка одна, И, постепенно взявши перевес, Их опечатывает темнота. Во мне ты видишь то сгоранье пня, Когда зола, что пламенем была, Становится могилою огня, А то, что грело, изошло дотла. И, это видя, помни: нет цены Свиданьям, дни которых сочтены. У.Шекспир |
Сонет 65
И медь, и камень, и морской простор Прейдут, столь смерти сила велика, Как прелести с ней ввязываться в спор, Чья мощь не более, чем у цветка? Как летняя пребудет тишина, Когда в стене осадный брус трещит Когда скала защиты лишена, Стальной портал от времени не щит? О, горький рок! Увы, куда укрыть От времени его бесценный дар? Чем быстрый бег судьбы остановить? Кто красоту из тленных вырвет чар? Лишь чудо — чтобы вечно свет светил Моей любви из черной мглы чернил. У.Шекспир |
На пути обратном
Стало страшно — Сзади хрипело, свистело, Хрюкало, кашляло. Эвридика: — По сторонам не смотри, не смей, Край — дикий. Орфей: — Не узнаю в этом шипе голос своей Эвридики. Эвридика: — Знай, что пока я из тьмы не вышла, — Хуже дракона. Прежней я стану когда увижу Синь небосклона. Прежней я стану — когда задышит Грудь — с непривычки больно. Кажется, близко, кажется, слышно — Ветер и море. Голос был задышливый, дикий, Шелестела в воздухе борода. Орфей: — Жутко мне — вдруг не тебя, Эвридика, К звездам выведу, а… Он взял — обернулся, сомненьем томим — Змеища с мольбою в глазах, С бревно толщиною, спешила за ним, И он отскочил, объял его страх. Из мерзкого брюха Тянулись родимые тонкие руки Со шрамом родимым — к нему. Он робко ногтей розоватых коснулся. — Нет, сердце твое не узнало, Меня ты не любишь, — С улыбкою горькой змея прошептала. Не надо! не надо! — И с дымом растаяла в сумерках ада. Елена Шварц |
Гонец исчезнувших Миров
Упала в озеро звезда, Перечеркнув ночное небо. Она явилась к нам сюда Из тех пространств, где мы – лишь небыль. Гонец исчезнувших Миров, На небе вспыхнувший, как чудо, Прорвав таинственный покров, Принес нам весть из ниоткуда. Сквозь темноту и пустоту, Неслась к неведомой ей цели… А мы, увидев вдруг звезду, «На счастье» загадать успели. Делеция |
морской бой
В этом краю безнадёжных прогнозов Льет третий день и болит голова. Я тут пишу. Разумеется, прозу. Тонет двухтрубный — подбит на Е2. Тонет двухтрубный — такая вот фишка, Я в сентябре очень даже моряк, И ничего получается книжка: Главка «Кореец» и главка «Варяг». Переползает дымок в поднебесье, Был предсказуем плачевный итог — Снова подбит броненосный мой крейсер — В крестиках синих тетрадный листок. Рубку снесло, значит, точно мы тонем, Глянешь с балкона — не видно земли, Славное дело — спиваться тихонько, Книжку писать и топить корабли. А.Григорьев |
Мандельштам
Ах, если бы игрушечные волки В стране, где отщепенцы валят ёлки, Тифозную воспитывали вошь! «Ты выронишь меня или вернёшь…» Под крышечкой небесного бисквита Кипит себе в кастрюльке общепита Теплушечный удушливый мирок, Да жидкий чай, да чёрный уголёк, Да рыбий жир, замешанный на грязи. Эх, некому подчас ввернуть «фуясе». Купает птиц в лохани кислых щей Воронеж ненавистный и ничей, Где бытность удивительнее сказки… Где опер на допросе строит глазки, Где ворон носит чёрный макинтош. «Воронеж –– блажь, Воронеж –– ворон, нож…» «Пусти меня, отдай меня, Воронеж: Уронишь ты меня иль проворонишь...» Какое там! Не пустит, не вернёт: Воронеж –– вор, Воронеж –– сторож, лёд. А.Григорьев |
Встречное предложение
я вам вот что скажу сюцай хоть предвижу смешной ответ как нам в лица свет ни мерцай за мерцанием мира нет жизнь с убогим комплектом благ и созвездий небесный круг только видимость полый лак сердцевину повыгрыз жук прочен кол да в гнилое вбит так что впредь не делайте вид или вот что сенсей скажу где весенний лесов убор я давно на него гляжу я не вижу его в упор самой что ни на есть луны блеск лишь быстрая соль в воде не настолько же мы глупы и самих-то нас нет нигде годы пота пуды труда смысла нет объяснять куда разотрите мне лучше тушь аккуратно вымойте кисть вместо оборотней и душ обреченных в геенне грызть гной и купленных на корню мертвецов за пук по грошу я вам ярче свет сочиню я вам лучше мир напишу ради радости этой всей помолчите в ответ сенсей А.Цветков |
Liza
:ax: |
Спасибо.
|
МЕСТОИМЕНИЯ
Предательство, которое в крови. Предать себя, предать свой глаз и палец, предательство распутников и пьяниц, но от иного, Боже, сохрани. Вот мы лежим. Нам плохо. Мы больной. Душа живет под форточкой отдельно. Под нами не обычная постель, но тюфяк-тухляк, больничный перегной. Чем я, больной, так неприятен мне, так это тем, что он такой неряха: на морде пятна супа, пятна страха и пятна черт чего на простыне. Еще толчками что-то в нас течет, когда лежим с озябшими ногами, и все, что мы за жизнь свою налгали, теперь нам предъявляет длинный счет. Но странно и свободно ты живешь под форточкой, где ветка, снег и птица, следя, как умирает эта ложь, как больно ей и как она боится. Л.Лосев |
Я зовусь Горбатою Принцессой,
Мне ни лжи, ни жалости не надо! Всем плевать, что голос мой чудесен, Что умна я, но, увы, - горбата! Не со мной танцуют полонезы, И не мне свиданья назначают. Что мне пользы в том, что я - принцесса, Раз не ждут, не любят, не скучают?! Кавалеры - милы и пригожи, Мне в лицо умея улыбаться, За моей спиною корчат рожи, И на горб мой мерзкий тычут пальцем. Полюбила я бродить по лесу, Подружилась с бабкою-ведуньей. Ей плевать на то, что я -принцесса, И вдвойне - на то,что я -горбунья. Часто, сказки слушая её, Я, в тулуп ей ткнувшись, лила слёзы, И уже не вспомню в день какой, Сказку услыхала про утёсы. "После полнолунья, на рассвете, Волшебством наделены утёсы! И тому кто чист, душою светел, Будет дан ответ на все вопросы!" Потому-то я стою под ветром На утёсе, над бурлящей бездной, Словно жениха, я жду рассвета, И меня терзает неизвестность. Брызгами покрыта, точно пылью, Вся дрожа, я встретила восход... В то мгновенье в сложенные крылья Превратился мой проклятый горб. Я шагнула - в небо, а не в пропасть! Ветер, солнце встретили меня... Взмахи крыльев...А по телу - лёгкость! А над миром - алая заря! Я летала чайкой над волнами, Я парила в небесах орлом... После, спрятав крылья за плечами, Возвратилась во дворец - в свой дом. И с тех пор живу! Пою - не плачу! Бережно свою лелею тайну... А насмешникам-красавцам сдачи Я даю улыбкой лучезарной. Тот. кто смотрит сердцем - не глазами, Замечал. как после полнолунья Поутру летают над волнами Добрые уродцы и горбуньи. Прячет звёзды в глубине колодец, Штукатурка - красочные фрески... Так порой скрывает горб-уродец Два крыла - трепещущих и дерзких! 2009 Капаленшвили |
Я ПИШУ ИСТОРИЧЕСКИЙ РОМАН
В. Аксенову В склянке темного стекла из-под импортного пива роза красная цвела гордо и неторопливо. Исторический роман сочинял я понемногу, пробиваясь как в туман от пролога к эпилогу. Были дали голубы, было вымысла в избытке, и из собственной судьбы я выдергивал по нитке. В путь героев снаряжал, наводил о прошлом справки и поручиком в отставке сам себя воображал. Вымысел – не есть обман. Замысел – еще не точка. Дайте дописать роман до последнего листочка. И пока еще жива роза красная в бутылке, дайте выкрикнуть слова, что давно лежат в копилке: Каждый пишет, как он слышит. Каждый слышит, как он дышит. Как он дышит, так и пишет, не стараясь угодить... Так природа захотела. Почему? Не наше дело. Для чего? Не нам судить. Б.Окуджава |
************************************************** ***********
О стены клетки бьется испуганная птица: опущенны решетки, захлопнулась темница. О, только б не смириться, вкусив от плена манны! О, только б не застыла душа поэта. AMEN! Недотыкомка ************************************************** ************** |
* * *
Воскресенье. Тепло. Кисея занавески полна восклицаньями грузчика, кои благопристойны и кратки, мягким стуком хлебных лотков, т.е. тем, что и есть тишина. Спит жена. Ей деревья снятся и грядки. Бесконечно начало вовлечения в эту игру листьев, запаха хлеба, занавески кисейной, солнца, синего утра, когда я умру, воскресенья. Л.Лосев |
***
Он не пишет стихов, будто высохший глянцевый Parker. Он давно не смотрел в это небо без рамок окна… Узнавая тебя на аллее осеннего парка, Он не скажет «Красива!..», а грустно отметит «Одна…» А когда-то Он мог… даже глупости были с-т-и-х-а-м-и, даже сердце легко отбивало упрямый хорей… Но белеет блокнот, будто поле - большими снегами, и нетронутый лист спит под взглядом ночных фонарей… Ты его разбуди яркой кляксой, похожей на осень! Влей рябиновый сок вместо скучных, унылых чернил… И смешную листву заплети в благородную проседь - эту рыжую страсть строгим прядям поэта верни! *** Он пройдёт, не спеша, по аллеям осеннего парка, промурлыкав о том, как скучны нам форматы окна… и напишет стихи, будто новенький глянцевый Parker… Он узнает тебя… и уверенно скажет - «Она!!..» Свет Мой http://www.stihi.ru/avtor/svetlanaa |
Песни счастливой зимы
Песни счастливой зимы на память себе возьми, чтоб вспоминать на ходу звуков их глухоту; местность, куда, как мышь, быстрый свой бег стремишь, как бы там не звалась, в рифмах их улеглась. Так что, вытянув рот, так ты смотришь вперед, как глядит в потолок, глаз пыля, ангелок. А снаружи -- в провал -- снег, белей покрывал тех, что нас занесли, но зимы не спасли. Значит, это весна. То-то крови тесна вена: только что взрежь, море ринется в брешь. Так что -- виден насквозь вход в бессмертие врозь, вызывающий грусть, но вдвойне: наизусть. Песни счастливой зимы на память себе возьми. То, что спрятано в них, не отыщешь в иных. Здесь, от снега чисты, воздух секут кусты, где дрожит средь ветвей радость жизни твоей. И.Бродский |
Стихи в апреле
В эту зиму с ума я опять не сошел, а зима глядь и кончилась. Шум ледохода и зеленый покров различаю -- и значит здоров. С новым временем года поздравляю себя и, зрачок о Фонтанку слепя, я дроблю себя на сто. Пятерней по лицу провожу -- и в мозгу, как в лесу, оседание наста. Дотянув до седин, я смотрю, как буксир среди льдин пробирается к устью. Не ниже поминания зла превращенье бумаги в козла отпущенья обид. Извини же за возвышенный слог; не кончается время тревог, не кончаются зимы. В этом -- суть перемен, в толчее, в перебранке Камен на пиру Мнемозины. апрель 1969 И.Бродский |
ОСТАНОВКА В ПУСТЫНЕ
Теперь так мало греков в Ленинграде, что мы сломали Греческую церковь, дабы построить на свободном месте концертный зал. В такой архитектуре есть что-то безнадежное. А впрочем, концертный зал на тыщу с лишним мест не так уж безнадежен: это - храм, и храм искусства. Кто же виноват, что мастерство вокальное дает сбор больший, чем знамена веры? Жаль только, что теперь издалека мы будем видеть не нормальный купол, а безобразно плоскую черту. Но что до безобразия пропорций, то человек зависит не от них, а чаще от пропорций безобразья. Прекрасно помню, как ее ломали. Была весна, и я как раз тогда ходил в одно татарское семейство, неподалеку жившее. Смотрел в окно и видел Греческую церковь. Все началось с татарских разговоров; а после в разговор вмешались звуки, сливавшиеся с речью поначалу, но вскоре - заглушившие ее. В церковный садик въехал экскаватор с подвешенной к стреле чугунной гирей. И стены стали тихо поддаваться. Смешно не поддаваться, если ты стена, а пред тобою - разрушитель. К тому же экскаватор мог считать ее предметом неодушевленным и, до известной степени, подобным себе. А в неодушевленном мире не принято давать друг другу сдачи. Потом туда согнали самосвалы, бульдозеры... И как-то в поздний час сидел я на развалинах абсиды. В провалах алтаря зияла ночь. И я - сквозь эти дыры в алтаре - смотрел на убегавшие трамваи, на вереницу тусклых фонарей. И то, чего вообще не встретишь в церкви, теперь я видел через призму церкви. Когда-нибудь, когда не станет нас, точнее - после нас, на нашем месте возникнет тоже что-нибудь такое, чему любой, кто знал нас, ужаснется. Но знавших нас не будет слишком много. Вот так, по старой памяти, собаки на прежнем месте задирают лапу. Ограда снесена давным-давно, но им, должно быть, грезится ограда. Их грезы перечеркивают явь. А может быть, земля хранит тот запах: асфальту не осилить запах псины. И что им этот безобразный дом! Для них тут садик, говорят вам - садик. А то, что очевидно для людей, собакам совершенно безразлично. Вот это и зовут: "собачья верность". И если довелось мне говорить всерьез об эстафете поколений, то верю только в эту эстафету. Вернее, в тех, кто ощущает запах. Так мало нынче в Ленинграде греков, да и вообще - вне Греции - их мало. По крайней мере, мало для того, чтоб сохранить сооруженья веры. А верить в то, что мы сооружаем, от них никто не требует. Одно, должно быть, дело нацию крестить, а крест нести - уже совсем другое. У них одна обязанность была. Они ее исполнить не сумели. Непаханое поле заросло. "Ты, сеятель, храни свою соху, а мы решим, когда нам колоситься". Они свою соху не сохранили. Сегодня ночью я смотрю в окно и думаю о том, куда зашли мы? И от чего мы больше далеки: от православья или эллинизма? К чему близки мы? Что там, впереди? Не ждет ли нас теперь другая эра? И если так, то в чем наш общий долг? И что должны мы принести ей в жертву? И.Бродский |
Лада
Как славно улыбается собака, восточно-европейская овчарка! Хоть эта раса очень схожа с волком, и морды их - ну, на одно лицо... Как честно улыбается собака, чистейшего чепрачного окраса, - приветливая преданная Лада на стройных золотящихся ногах! Как умно улыбается собака, с клыков язык потешно свесив набок! Её глаза доверием лучатся и многое умеют говорить... И сказано в глазах: "Я понимаю не только "фас", "апорт", "вперёд" и "рядом". Мне ведомо и большее - иное... Но главное, я очень вас люблю! А ведома мне времени жестокость - всего десяток лет живут собаки. И хворую дряхлеющую суку хозяевам в квартире не стерпеть. И потому приходит мрачный доктор и в душном "чёрном вороне" казённом смердящую от хвори животину увозит - по науке усыплять... Как верно то, что в школе будут дети, к которым я за долгий век привыкла. И ваш укол в бедро иглой гуманной - бесспорно мудр... Я очень вас люблю." С.Шелковой |
Пастух
Пёс бело-рыжий по имени Норд - нету на свете приветливей морд. Колли шотландский, овечий пастух, горного луга улыбчивый дух. Звонки служивого лая слова. Красно-зелёная клетка жива, ведь на дубовой осенней горе красно-зелёное - в спелой поре! А под другою, еловой, горой скачет на лошади дерзкий Роб Рой. Он благородный разбойник. И он - смелая явь, ибо смерть - только сон. Ворон-бродяга уселся на ель, в узком ручье проблеснула форель. Колли, рачительный пастырь-отец, в купу сгоняет вечерних овец. Смерклось. Свобода - чиста, холодна. Клетчатым пледом укрыта страна. Сонное стадо сползает с горы. Очи овчарки. Созвездий миры. С.Шелковой |
Говори...
Говори о столетиях, словно о прожитом дне на скалистых отрогах, где небо всегда голубое, где бездомные ветры разносят молитву гобоя и противно хихикают скрипки при полной луне. Говори, чтоб земля под ногами куда-то плыла, чтобы звёзды - шальные детишки синьора заката колыбельку луны не сменяли на яркое злато - в жарких лапах земного огня очень мало тепла. Говори, словно тысяча юношей разом поёт о немыслимо страшной, отчаянной девушке-боли, что в театре подлунном играет заглавные роли - твёрдый знак, неумело себя выдающий за йот. Говори, даже если крикливым земным языкам не обучен, скитаясь по гаваням, докам, причалам, чтобы время немое, что тысячи вёсен молчало прошептало: «Люблю... никогда... никому... не отдам...» Т.Раджабов |
Почерк Достоевского
С детских лет отличался от прочих Достоевского бешеный почерк — бился, дёргался, брызгался, пёр за поля. Посмотрите-ка письма с обличеньем цезаропапизма, нигилизма, еврейских афёр, англичан, кредиторов, поляков — частокол восклицательных знаков!!! Не чернила, а чернозём, а под почвой, в подпочвенной черни запятых извиваются черви и как будто бы пена на всём. Как заметил со вздохом графолог, нагулявший немецкий жирок, книги рвутся и падают с полок, оттого что уж слишком широк этот почерк больной, allzu russisch... Ну, а что тут поделать — не сузишь. Л.Лосев |
Слова для романса «Слова» № 2
Чего их жалеть — это только слова! Их просто грамматика вместе свела, в случайную кучу свалила. Какая-то женщина к ним подошла, нечаянной спичкой слова подожгла, случайно спалила. И этим мгновенным, но сильным огнём душа озарилась. Не то что как днём — как ночью, но стало судьбою, что выросла тень моя и, шевелясь, легла на деревьев ветвистую вязь, на тучи, на звёзды, пока не слилась со тьмою. Л.Лосев |
Среди звезд
Пусть мчитесь вы, как я покорны мигу, Рабы, как я, мне прирожденных числ, Но лишь взгляну на огненную книгу, Не численный я в ней читаю смысл, В венцах, лучах, алмазах, как калифы, Излишние средь жалких нужд земных, Незыблемой мечты иероглифы, Вы говорите: "Вечность - мы, ты - миг. Нам нет числа. Напрасно мыслью жадной Ты думы вечной догоняешь тень; Мы здесь горим, чтоб в сумрак непроглядный К тебе просился беззакатный день. Вот почему, когда дышать так трудно, Тебе отрадно так поднять чело С лица земли, где всё темно и скудно, К нам, в нашу глубь, где пышно и светло". А.Фет |
***
Страницы милые опять персты раскрыли; Я снова умилен и трепетать готов, Чтоб ветер иль рука чужая не сронили Засохших, одному мне ведомых цветов. О, как ничтожно всё! От жертвы жизни целой, От этих пылких жертв и подвигов святых - Лишь тайная тоска в душе осиротелой Да тени бледные у лепестков сухих. Но ими дорожит мое воспоминанье; Без них все прошлое - один жестокий бред, Без них - один укор, без них - одно терзанье, И нет прощения, и примиренья нет! А.Фет |
На столетие Анны Ахматовой
Страницу и огонь, зерно и жернова, секиры острие и усеченный волос - Бог сохраняет все; особенно - слова прощенья и любви, как собственный свой голос. В них бьется рваный пульс, в них слышен костный хруст, и заступ в них стучит; ровны и глуховаты, затем что жизнь - одна, они из смертных уст звучат отчетливей, чем из надмирной ваты. Великая душа, поклон через моря за то, что их нашла, - тебе и части тленной, что спит в родной земле, тебе благодаря обретшей речи дар в глухонемой вселенной. И.Бродский |
Ах какая была Держава,
Ах какие в ней люди были... Как торжественно-величаво Звуки гимна над миром плыли! Ах, как были открыты лица, Как наполнены светом взгляды! Как красива была столица! Как величественны парады! Проходя триумфальным маршем, Безупречно красивым строем, Молодежь присягала старшим, Закаленным в боях героям - Не деляги и прохиндеи Попадали у нас в кумиры... Ибо в людях жила - идея! Жажда быть в авангарде мира Что же было такого злого В том, что мы понимали твердо, Что "товарищ" - не просто слово, И звучит это слово гордо? В том, что были одним народом, Крепко спаянным общей верой, Что достоинства - не доходом, А иной измеряли мерой? В том, что пошлости на потребу Не топили в грязи искусство? Что мальчишек манило небо? Что у девушек были чувства? Ах, насколько все нынче гаже, Хуже, ниже и даже реже: Пусть мелодия гимна - та же, Но порыв и идея - где же? И всего нестерпимей горе В невозможности примирений Не с утратою территорий, Но с потерею поколений! Как ни пыжатся эти рожи, Разве место при них надежде? Ах, как все это непохоже На страну, что мы знали прежде! Что была молода, крылата, Силы множила год за годом, Где народ уважал солдата И гордился солдат народом. Ту, где светлыми были дали, Ту, где были чисты просторы... А какое кино снимали Наши лучшие режиссеры! А какие звенели песни! Как от них расправлялись плечи! Как под них мы шагали вместе Ранним утром заре навстречу! Эти песни - о главном в жизни: О свободе, мечте, полете, О любви к дорогой отчизне, О труде, что всегда в почете, И о девушках, что цветами Расцветают под солнцем мая, И о ждущей нас дома маме, И о с детства знакомом крае, И о чести, и об отваге, И о верном, надежном друге... И алели над нами флаги С черной свастикой в белом круге. Автор - Юрий Нестеренко |
дорога в небо
Этот след на заброшенной всеми дороге запорошило снегом, который растаял, не дождавшись апреля... Промокшие ноги- не причина забыть про родные пороги и вернуться Домой с ускользающей стаей Белых Птиц... Одиночество старых конвертов лишь на время заполнят тактичные смайлы, но прохладной весной затеряются с ветром даже Те, что не знали цепей-километров, и в надежде на Лето, довольствуясь малым, берегли отпечатки в желтеющих дюнах. Шла реальность, дорогу считала шагами, осторожной рукою гадала на рунах, где остатки веревочных лестниц - причудой затерялись средь бурь, снегопадов, цунами... Этот след - как дорога в уставшее небо, васильковая пустынь в закладках у Бога... _________Где-то в травах кузнечик стрекочет нелепо, _________будто в силах построить он Счастье из веток, _________и продлить ощущения сна ненадолго... Н Д |
С. К.
И, наконец, остановка "Кладбище". Нищий, надувшийся, словно клопище, в куртке-москвичке сидит у ворот. Денег даю ему - он не берет. Как же, твержу, мне поставлен в аллейке памятник в виде стола и скамейки, с кружкой, поллитрой, вкрутую яйцом, следом за дедом моим и отцом. Слушай, мы оба с тобой обнищали, оба вернуться сюда обещали, ты уж по списку проверь, я же ваш, ты уж, пожалуйста, ты уж уважь. Нет, говорит, тебе места в аллейке, нету оградки, бетонной бадейки, фото в овале, сирени куста, столбика нету и нету креста. Словно я Мистер какой-нибудь Твистер, не подпускает на пушечный выстрел, под козырек, издеваясь, берет, что ни даю -- ничего не берет. Лев Лосев |
ОДИН ДЕНЬ ЛЬВА ВЛАДИМИРОВИЧА
Перемещен из Северной и Новой Пальмиры и Голландии, живу здесь нелюдимо в Северной и Новой Америке и Англии. Жую из тостера изъятый хлеб изгнанья и ежеутренне взбираюсь по крутым ступеням белокаменного зданья, где пробавляюсь языком родным. Развешиваю уши. Каждый звук калечит мой язык или позорит. Когда состарюсь, я на старый юг уеду, если пенсия позволит. У моря над тарелкой макарон дней скоротать остаток по-латински, слезою увлажняя окоем, как Бродский, как, скорее, Баратынский. Когда последний покидал Марсель, как пар пыхтел и как пилась марсала, как провожала пылкая мамзель, как мысль плясала, как перо писало, как в стих вливался моря мерный шум, как в нем синела дальняя дорога, как не входило в восхищенный ум, как оставалось жить уже немного, Однако что зевать по сторонам. Передо мною сочинений горка. "Тургенев любит написать роман Отцы с Ребенками". Отлично, Джо, пятерка! Тургенев любит поглядеть в окно. Увидеть нив зеленое рядно. Рысистый бег лошадки тонконогой. Горячей пыли пленку над дорогой. Ездок устал, в кабак он завернет. Не евши, опрокинет там косушку... И я в окно -- а за окном Вермонт, соседний штат, закрытый на ремонт, на долгую весеннюю просушку. Среди покрытых влагою холмов каких не понапрятано домов, какую не увидишь там обитель: в одной укрылся нелюдимый дед, он в бороду толстовскую одет и в сталинский полувоенный китель. В другой живет поближе к небесам кто, словеса плетя витиевато, с глубоким пониманьем описал лирическую жизнь дегенерата. Задавши студиозусам урок, берем газету (глупая привычка). Ага, стишки. Конечно, "уголок", "колонка" или, сю-сю-сю, "страничка". По Сеньке шапка. Сенькин перепрыг из комсомольцев прямо в богомольцы свершен. Чем нынче потчуют нас в рыг- аловке? Угодно ль гонобольцы? Все постненькое, Божий рабы? Дурные рифмы. Краденые шутки. Накушались. Спасибо. Как бобы шевелятся холодные в желудке. Смеркается. Пора домой. Журнал московский, что ли, взять как веронал. Там олух размечтался о былом, когда ходили наши напролом и сокрушали нечисть помелом, а эмигранта отдаленный предок деревню одарял полуведром. Крути, как хочешь, русский палиндром барин и раб, читай хоть так, хоть эдак, не может раб существовать без бар. Сегодня стороной обходим бар. . Там хорошо. Там стелется, слоист, сигарный дым. Но там сидит славист. Опасно. До того опять допьюсь, что перед ним начну метать свой бисер и от коллеги я опять добьюсь, чтоб он опять в ответ мне пошлость ....: "Ирония не нужно казаку, you sure could use some domestication *, недаром в вашем русском языку такого слова нет--sophistication"**. Есть слово "истина". Есть слово "воля". Есть из трех букв--"уют". И "хамство" есть. Как хорошо в ночи без алкоголя слова, что невозможно перевесть, бредя, пространству бормотать пустому. На слове "падло" мы подходим к дому. Дверь за собой плотней прикрыть, дабы в дом не прокрались духи перекрестков. В разношенные шлепанцы стопы вставляй, поэт, пять скрюченных отростков. Еще проверь цепочку на двери. Приветом обменяйся с Пенелопой. Вздохни. В глубины логова прошлепай. И свет включи. И вздрогни. И замри ... А это что еще такое? А это--зеркало, такое стеклецо, чтоб увидать со щеткой за щекою судьбы перемещенное лицо. ----------- * "you sure could use some domestication",-- "уж вам бы пошло на пользу малость дрессировки" (англ.). ** sophistication -- очень приблизительно: "изысканность" (англ.). Лев Лосев |
Датская легенда
Немцы заняли город без боя, легко, на бегу, и лишь горстка гвардейцев, свой пост у дворца не покинув, в черных шапках медвежьих открыла огонь по врагу из нелепых своих, из старинных своих карабинов. Копенгаген притих. Вздорожали продукты и газ. В обезлюдевший порт субмарины заходят во мраке. Отпечатан по форме и за ночь расклеен приказ: всем евреям надеть нарукавные желтые знаки. Это было для них, говорили, началом конца. И в назначенный день, в тот, что ныне становится сказкой, на прогулку по городу вышел король из дворца и неспешно пошел с нарукавною желтой повязкой. Копенгагенцы приняли этот безмолвный сигнал. Сам начальник гестапо гонял неприметный "фольксваген" по Торговой, на площадь, за ратушу, в порт, на канал - с нарукавной повязкой ходил уже весь Копенгаген! Может, было такое, а может быть, вовсе и нет, но легенду об этом я вам рассказал не напрасно, ибо светится в ней золотой андерсеновский свет и в двадцатом столетье она, как надежда, прекрасна. В.Лифшиц |
ОТСТУПЛЕНИЕ В АРДЕННАХ
Ах как нам было весело, Когда швырять нас начало! Жизнь ничего не весила, Смерть ничего не значила. Нас оставалось пятеро В промозглом блиндаже. Командованье спятило И драпало уже. Мы из консервной банки По кругу пили виски, Уничтожали бланки, Приказы, карты, списки, И, отдаленный слыша бой, Я - жалкий раб господен - Впервые был самим собой, Впервые был свободен! Я был свободен, видит бог, От всех сомнений и тревог, Меня поймавших в сети, Я был свободен, черт возьми, От вашей суетной возни И от всего на свете!.. Я позабуду мокрый лес, И тот рассвет, - он был белес, И как средь призрачных стволов Текло людское месиво, Но не забуду никогда, Как мы срывали провода, Как в блиндаже приказы жгли, Как все крушили, что могли, И как нам было весело! В.Лифшиц |
МНЕ СТАЛО ИЗВЕСТНО
Мне стало известно, что я никогда не умру. О нет, не в стихах - понимать меня нужно буквально. Был вечер. Темнело. И дуб на холодном ветру Угрюмые ветви качал тяжело и печально. От всех навсегда отделен я незримой стеной. Вы все - не на век, а мои бесконечны ступени. Останутся тени от тех, кто сегодня со мной, А время пройдет - постепенно исчезнут и тени. И ты, дорогая, ты тоже покинешь меня. И, все испытав и уж сердца ничем не согрея, Пойду по земле - никому на земле не родня, Ни к чему не стремясь, никого не любя, не старея. Мне как-то приснилось, что я никогда не умру, И помнится мне, я во сне проклинал эту милость. Как бедная птица, что плачет в осеннем бору, Сознаньем бессмертья душа моя тяжко томилась. Д.Клиффорд |
ПРОЩАНИЕ С КЛИФФОРДОМ
Good bye, my friend!.. С тобой наедине Ночей бессонных я провел немало. Ты по-британски сдержан был сначала И неохотно открывался мне. Прости за то, что по моей вине Не в полный голос речь твоя звучала О той, что не ждала и не встречала, О рухнувших надеждах и войне. Мы оба не стояли в стороне, Одною непогодой нас хлестало, Но хвастаться мужчинам не пристало. Ведь до сих пор устроен не вполне Мир, о котором ты поведал мне, Покинувший толкучку зазывала. В. Лифшиц |
Час придет, и я умру,
И меня не будет. Будет солнце поутру, А меня не будет. Будет свет и будет тьма, Будет лето и зима, Будут кошки и дома, А меня не будет. Но явлений череда, Знаю, бесконечна, И когда-нибудь сюда Я вернусь, конечно. Тех же атомов набор В сочетанье прежнем. Будет тот же самый взор, Как и прежде, нежным. Так же буду жить в Москве, Те же видеть лица. Те же мысли в голове Станут копошиться. Те же самые грехи Совершу привычно. Те же самые стихи Напишу вторично. Ничего судьба моя В прошлом не забудет. Тем же самым буду я... А меня не будет. Владимир Лившиц |
Когда моя любовь просила хлеба
Под окнами другой - твоей - любви, Ты медный грошик в пасмурное небо Смеясь, подбросил и сказал: "Лови!" В тот миг судьба, пригревшаяся где-то, Сентиментально всхлипнула во сне - И тусклою, истертою монетой Твоя душа в ладонь скользнула мне. И понеслись года в мельканье спором... Среди невзгод - в нужде, порой в бреду - Мне было слаще сдохнуть под забором, Чем на медяк тот выменять еду. Когда же мною жизнь вертеть устала И в дом ввела, где шелк и зеркала, Твоя душа - простой кусок металла - На дно шкатулки бронзовой легла. Менялся мир, скрипя остовом ржавым. Покой мой креп. Яснел небесный свод. Все дальше рубежи моей державы Отодвигались от моих ворот. Сверкали шпили так, что больно глазу, И ветер белый тюль трепал в окне... Прости, что я припомнила не сразу Тебя, когда ты сам пришел ко мне. Но что с тобой? Дрожишь, неровно дышишь... Как? Любишь?! Что? Клянешься на крови... - Верни мне душу! Душу, ведьма, слышишь? - Да слышу, слышу... Вот она. Лови! М? |
море качается
море качается раз море кончается два море смерзается три нас стерегут декабри горько к зимовью причаливать голос поднять до молчания где ты волнуется раз где ты волнуется два голос себя перерос солнце откинуло хвост где же мы как же мы кто же мы больше весны не положено море ссыхается в ноль в горле спекается соль в гавани паруса кляп звёзды как зубы болят поздно по воздуху крабами поздно без воздуха жабрами море в зыбучих песках жажда в иссякших руках лбом о последнее дно переродилось давно юное звёздное пастбище в старое звёздное кладбище звёзды качаются раз звёзды кончаются два звёзды отвинчены три где приводные ремни мир потерял управление сны отгорают ступенями сны забываются раз сны исчезают из глаз шёпот в зыбучей траве больно луна в голове бьётся колотится трещина между дождями мерещится море качается раз это не песня о нас море сползает с плеча лужи умеют молчать в крик до зубовного скрежета кто же мы как же мы где же мы Лотта Фогель |
Между черным и белым
* Белые крылышки, снежные бабочки, Ангел, что вас лепил, Как и другие, нездешние мальчики, Был бесконечно мил. Сел на уютное облачко с краешку, Мякиш в ладошках мял, Думал слепить себе, сняв свои варежки, Парус или коня. * Скорбные бабочки, крылышки черные, Демон, что вас лепил, Как все забытые и непрощенные, Горькие слезы лил. С облака черного в тихой истерике Пепельный тряс дурман. И прорастал из-под черного берега Гибельный злой туман. * А между черной и белою пропастью Алым цвела заря. Белые радости, черные горести Небо крошило зря. Двое влюбленных у алого облака Клятвы чертили знак. Жизни не знали и смерти не помнили. И не хотели знать. * Лотта Фогель |
Кошки не ходят строем, у кошек нет документов.
Им не нужна прописка и даже билеты в кино. Они сидят без работы или служат в числе агентов Высших цивилизаций, но чаще им все равно. Кошки не голосуют, рекламе они не верят, Лукьяненко и Донцова для них не авторитет. Кошки - это не люди, но кошки - это не звери, Они - разумные монстры с весьма далеких планет. Кошки масс не боятся и мыслят вполне свободно, С корпоративной культурой кошкам не по пути. Кошки всегда одеты, как кошки, а не как модно. Навесьте ярлык на кошку - и кошка вам не простит. Кошки не верят в бога, а если верят - то тайно, И не в такого бога, в которого верим мы. Все, что мы знаем о кошках, узнать удалось случайно, Их мифы упоминают про ядерный свет зимы. Но есть и у кошек слабость: им нравится чай в стакане - Не пить чтоб, а любоваться, - заваренный крепко чай. Они стучат телеграммы о стороже-ветеране, Работающем на стройке: "Рекомендован в рай". Михайлова |
Колыбельная
Родила тебя в пустыне я не зря. Потому что нет в помине в ней царя. В ней искать тебя напрасно. В ней зимой стужи больше, чем пространства в ней самой. У одних - игрушки, мячик, дом высок. У тебя для игр ребячьих - весь песок. Привыкай, сынок, к пустыне как к судьбе. Где б ты ни был, жить отныне в ней тебе. Я тебя кормила грудью. А она приучила взгляд к безлюдью, им полна. Той звезде - на расстояньи страшном - в ней твоего чела сиянье, знать, видней. Привыкай, сынок, к пустыне, под ногой, окромя нее, твердыни нет другой. В ней судьба открыта взору. За версту в ней легко признаешь гору по кресту. Не людские, знать, в ней тропы! Велика и безлюдна она, чтобы шли века. Привыкай, сынок, к пустыне, как щепоть к ветру, чувствуя, что ты не только плоть. Привыкай жить с этой тайной: чувства те пригодятся, знать, в бескрайней пустоте. Не хужей она, чем эта: лишь длинней, и любовь к тебе - примета места в ней. Привыкай к пустыне, милый, и к звезде, льющей свет с такою силой в ней везде, будто лампу жжет, о сыне в поздний час вспомнив, тот, кто сам в пустыне дольше нас. И.Бродский |
Ангел
Белый хлопчатобумажный ангел, до сих пор висящий в моем чулане на металлических плечиках. Благодаря ему, ничего дурного за эти годы не стряслось: ни со мной, ни - тем более - с помещеньем. Скромный радиус, скажут мне; но зато четко очерченный. Будучи сотворены не как мы, по образу и подобью, но бесплотными, ангелы обладают только цветом и скоростью. Последнее позволяет быть везде. Поэтому до сих пор ты со мной. Крылышки и бретельки в состояньи действительно обойтись без торса, стройных конечностей, не говоря - любви, дорожа безыменностью и предоставляя телу расширяться от счастья в диаметре где-то в теплой Калифорнии. И.Бродский |
Эй, солдат, смелее в путь-дорожку!
Путь-дорожка огибает мир. Все мы дети Оловянной Ложки, и ведет нас Юный Командир. Гремят наши пушки, штыки блестят! Хорошая игрушка, дешевая игрушка — коробочка солдат. Командир моложе всех в квартире, но храбрей не сыщешь молодца! При таком хорошем командире рады мы сражаться до конца. Гремят наши пушки, штыки блестят! Отличная игрушка, любимая игрушка — коробочка солдат. Всех врагов мы сломим понемножку, все углы мы к вечеру займем, и тогда об Оловянной Ложке и о Командире мы споем. Гремят наши пушки, штыки блестят! Первейшая игрушка, храбрейшая игрушка — коробочка солдат! *.....* ...* Ольга Берггольц 100 лет... |
* * *
Над усталою пустыней Развернулся полог синий, В небо вышел месяц ясный. Нетревожный и нестрастный. Низошла к земле прохлада, И повеяла отрада. В мой шатер, в объятья сна, Тишина низведена. С внешней жизнью я прощаюсь, И в забвенье погружаюсь. Предо мною мир нездешний, Где ликует друг мой вешний, Где безгрешное светило, Не склоняясь, озарило Тот нетленный, юный сад, Где хвалы его звучат. Ф.Сологуб |
* * *
Час ночной отраден Для бесстрашного душой. Воздух нежен и прохладен, Темен мрак ночной. Только звезд узоры, Да вдали кой-где огни Различают смутно взоры. Грусть моя, усни! Вся обычность скрыта, Тьмою скрыты все черты. Ночь - безмолвная защита Мне от суеты. Кто-то близко ходит, Кто-то нежно стережет, Чутких глаз с меня не сводит, Но не подойдет. Ф.Сологуб |
* * *
Ты не бойся, что темно. Слушай, я тебе открою, - Все невинно, все смешно, Все Божественной игрою Рождено и суждено. Для торжественной забавы Я порою к вам схожу, Собираю ваши травы, И над ними ворожу, И варю для вас отравы. Мой напиток пей до дна. В нем забвенье всех томлений; Глубина его ясна, Но великих утолений Преисполнена она. Вспомни, как тебя блаженно Забавляли в жизни сны. Все иное - неизменно, Нет спасенья, нет вины, Все легко и все забвенно. Ф.Сологуб |
* * *
Дожди глистогонят. С утра на дорожке лежат враскоряку с полсотни червей; приделать бы им, бедолагам, ножки, запрячь им в карету четверку коней… Ну, разве не диво! как в кордебалете застыли гвардейцы, столицы, века. — Дорогу! Дорогу! Дорогу карете! Живого везут во дворец червяка. Король наш не старый, ему только тридцать, а может быть, сорок иль все пятьдесят, он может народу еще пригодиться, когда червяка во дворец пригласят. .................................... Я нежно с асфальта беру бедолагу и в землю кладу, и мне шепчет земля: от имени кладбищ, полей и оврагов спасибо за то, что ты спас короля. В.Александров |
* * *
Ходит важно крейсер-утка, уважающая труд, это, господа, не шутка — завершать собою пруд, рассекая грудью волны, освещением рябя, мироздание заполнить ожиданием себя. Это вам не пять копеек, не гостинец овсяной, у засиженных скамеек оставаться госпожой. Мокрую отведай крошку, пропусти в себя беду, может быть, тогда немножко уткой станешь на пруду и украсишь мирозданье ожиданием себя, проживая без названья, освещением рябя. В.Александров |
Ищи поэта...
Ищи поэта по стихам, как по оставленному следу. И пусть давно его рукам ни карандаш, ни лист неведом. И пусть давно с его страниц не льётся мёд и яд не плещет. Ищи по трепету ресниц его навзрыд любивших женщин. Ищи и путь благослови и верь теплеющему свету... Ищи поэта по любви, как по оставленному следу. Свет Мой |
Миражи
То полудня пламень синий, То рассвета пламень алый, Я ль устал от четких линий Солнце ль самое устало... Но чрез полог темнолистый Я дождусь другого солнца Цвета мальвы золотистой Или розы и червонца. Будет взорам так приятно Утопать в сетях зеленых, А потом на темных кленах Зажигать цветные пятна. Пусть миражного круженья Через миг погаснут светы... Пусть я - радость отраженья, Но не то ль и вы, поэты? И.Анненский |
Небо звёздами в тумане...
Небо звездами в тумане не расцветится, Робкий вечер их сегодня не зажег... Только томные по окнам елки светятся, Да, кружася, заметает нас снежок. Мех ресниц твоих пушинки закидавшие Не дают тебе в глаза мои смотреть, Сами слезы, только сердца не сжигавшие, Сами звезды, но уставшие гореть... Это их любви безумною обидою Против воли твои звезды залиты... И мучительно снежинкам я завидую, Потому что ими плачешь ты... А.Анненский |
Не могу понять, не знаю...
Не могу понять, не знаю... Это сон или Верлен?.. Я люблю иль умираю? Это чары или плен? Из разбитого фиала Всюду в мире разлита Или мука идеала, Или муки красота. Пусть мечта не угадала, Та она или не та, Перед светом идеала, Пусть мечта не угадала, Это сон или Верлен? Это чары или плен? Но дохнули розы плена На замолкшие уста, И под музыку Верлена Будет петь моя мечта. И.Анненский |
Бронзовый поэт
На синем куполе белеют облака, И четко ввысь ушли кудрявые вершины, Но пыль уж светится, а тени стали длинны, И к сердцу призраки плывут издалека. Не знаю, повесть ли была так коротка, Иль я не дочитал последней половины?.. На бледном куполе погасли облака, И ночь уже идет сквозь черные вершины... И стали - и скамья и человек на ней В недвижном сумраке тяжеле и страшней. Не шевелись - сейчас гвоздики засверкают, Воздушные кусты сольются и растают, И бронзовый поэт, стряхнув дремоты гнет, С подставки на траву росистую спрыгнёт. И.Анненский |
***
Если больше не плачешь, то слезы сотри: Зажигаясь, бегут по столбам фонари, Стали дымы в огнях веселее И следы золотыми в аллее... Только веток еще безнадежнее сеть, Только небу, чернея, над ними висеть... Если можешь не плакать, то слезы сотри: Забелелись далеко во мгле фонари. На лице твоем, ласково-зыбкий, Белый луч притворился улыбкой... Лишь теней все темнее за ним череда, Только сердцу от дум не уйти никуда. И.Анненский |
Не жду
Не жду тебя! Ты, знаю, где-то есть... Но всё на этом свете преходяще... И с губ роняю шёпотом всё чаще спокойное и ровное: «Не здесь». Не жду тебя. В застенках тишины нас друг от друга неизбежность прячет. И время наших встреч не обозначит, и памяти мы - двое - не нужны. Не жду тебя... Иллюзий больше нет... И небо облаками не тревожит - теперь лишь на себя они похожи: растаял в них роденовский сюжет... Осеннее Небо |
дорога в небо
Этот след на заброшенной всеми дороге запорошило снегом, который растаял, не дождавшись апреля... Промокшие ноги- не причина забыть про родные пороги и вернуться Домой с ускользающей стаей Белых Птиц... Одиночество старых конвертов лишь на время заполнят тактичные смайлы, но прохладной весной затеряются с ветром даже Те, что не знали цепей-километров, и в надежде на Лето, довольствуясь малым, берегли отпечатки в желтеющих дюнах. Шла реальность, дорогу считала шагами, осторожной рукою гадала на рунах, где остатки веревочных лестниц - причудой затерялись средь бурь, снегопадов, цунами... Этот след - как дорога в уставшее небо, васильковая пустынь в закладках у Бога... _________Где-то в травах кузнечик стрекочет нелепо, _________будто в силах построить он Счастье из веток, _________и продлить ощущения сна ненадолго... Настоящее Дыхание |
* * *
Где воздух "розоват от черепицы", где львы крылаты, между тем как птицы предпочитают по брусчатке пьяццы, как немцы иль японцы, выступать; где кошки могут плавать, стены плакать, где солнце, золота с утра наляпать успев и окунув в лагуну локоть луча, решает, что пора купать, - ты там застрял, остался, растворился, перед кофейней в кресле развалился и затянулся, замер, раздвоился, уплыл колечком дыма, и - вообще поди поймай, когда ты там повсюду - то звонко тронешь чайную посуду церквей, то ветром пробежишь по саду, невозвращенец, человек в плаще, зека в побеге, выход в зазеркалье нашел - пускай хватаются за колья, - исчез на перекрестке параллелей, не оставляя на воде следа, там обернулся ты буксиром утлым, туч перламутром над каналом мутным, кофейным запахом воскресным утром, где воскресенье завтра и всегда. Л.Лосев |
ИОСИФ БРОДСКИЙ,
или ОДА НА 1957 ГОД Хотелось бы поесть борща и что-то сделать сообща: пойти на улицу с плакатом, напиться, подписать протест, уехать прочь из этих мест и дверью хлопнуть. Да куда там. Не то что держат взаперти, а просто некуда идти: в кино ремонт, а в бане были. На перекресток – обонять бензин, болтаться, обгонять толпу, себя, автомобили. Фонарь трясется на столбе, двоит, троит друзей в толпе: тот – лирик в форме заявлений, тот – мастер петь обиняком, а тот – гуляет бедняком, подъяв кулак, что твой Евгений. Родимых улиц шумный крест венчают храмы этих мест. Два – в память воинских событий. Что моряков, что пушкарей, чугунных пушек, якорей, мечей, цепей, кровопролитий! А третий, главный, храм, увы, златой лишился головы, зато одет в гранитный китель. Там в окнах никогда не спят, и тех, кто нынче там распят, не посещает небожитель. "Голым-гола ночная мгла". Толпа к собору притекла, и ночь, с востока начиная, задергала колокола, и от своих свечей зажгла сердца мистерия ночная. Дохлебан борщ, а каша не доедена, но уж кашне мать поправляет на подростке. Свистит мильтон. Звонит звонарь. Но главное – шумит словарь, словарь шумит на перекрестке. душа крест человек чело век вещь пространство ничего сад воздух время море рыба чернила пыль пол потолок бумага мышь мысль мотылек снег мрамор дерево спасибо Л.Лосев |
1911
Столыпина жаль, говоря исторически и просто так, житейским манером, но жаль и Богрова с его истерически тявкающим револьвером. Жалко жандарма. Жалко по Лысой горе гуляющую ворону. Жалко доставленного из полиции с переизбытком тестостерону душегуба, с утра хватившего водки — но не берет, да ну ее к псу! И он снимает с бледного Мордки стекляшки, торчавшие на носу. Палач проявляет жалость к еврею — нехай жиду кажется, что всё во сне. Да и неловко вешать за шею человека в пенсне. Л.Лосев |
тотем и табу
материнских добыча гребенок очутился на свете один неизвестный науке ребенок и потупившись в школу ходил не опять ли по химии двойка или утро в сосновом лесу на стене водосточная волга и каспийская лужа внизу не совсем чтобы ты но для детства не бывает точнее чем там если издали вновь приглядеться к человеческим слабым чертам что нам в детстве своем остается кроме как в бесконечности дней выть на волгу чей стон раздается и на море каспийское к ней разве там очевидно что надо не в щегле щебетать и скворце а в штанах как вместилище яда и в могилу свалиться в конце у ребенка дневник для упреков ненавистный в носу гайморит у любви не бывает уроков только химия в мире царит три топтыгина в классе на стенке ширина высота и длина по количеству баллов в оценке три судьбы а дорога одна А.Цветков |
ЗВУК НАЧАЛА ЗИМЫ
1 В такую пору не езда. Ну впрямь как будто навсегда застыла, одолев подъем, моя усталая "Мазда" пред красным фонарем. И лед кровав, и снег кровав. Рвануть? Да нет, лишишься прав. ...А все же Пушкин прав, что в общем хорошо зимой – ни пыли нет, ни вони нет, ни комаров, ни мух нет... Но к черту! мне пора домой, а красный свет, а красный свет, а красный свет не тухнет. 2 Уж не тень заката, а от тени тень увела куда-то стылый этот день. Краденый у Фета нежный сей товар втоптан, как конфета, в снежный тротуар. Что-то мне все мстится за моим мостом – слово или птица в воздухе пустом. Словно кто нестойкий, русский кто-нибудь хочет синей сойкой в воздухе мелькнуть. 3. Bushmills Ирландской песенки мотив сидит, колени обхватив, покачивается перед огнем и говорит: что ж, помянем? Ирландской песенки мотив, все позабыв, все позабыв, кроме двух-трех начальных нот, мне золота в стакан плеснет. Кроме двух-трех начальных нот и черного бревна в огне, никто со мной не помянет того, что умерло во мне. А чем прикажешь поминать – молчаньем русских аонид? А как прикажешь понимать, что страшно трубку поднимать, а телефон звонит. Л.Лосев |
***
Леса окончились. Страна остепенилась. Степь - равноправье необъятного объема и неуклонной плоскости. Синь воздуха и зелень разнотравья. Тюльпаны молятся, сложив ладоши. Разнузданные лошади шалят. Раздут костер сушайших кизяков. Надут шатер китайчатого шелка. Взмывает Чингисхан на монголфьере. Внизу улус улучшенной Сибири. В курганах крепко спят богатыри - Хабар, Иркут и Ом с Новосибиром. А жаворонки в синем ворожат, как уралмашевская группировка: поют "ура" и крылышками машут. Тюльпаны молятся, сложив ладоши. Беспроволочный интернет молитвы соединяет их с Седьмой Ступенью Всевышней Степи. Л.Лосев |
***
Этот возраст преклонный на деле столи'к - тот распух под старость, а тот усох. Скажем, я - худощавый высокий старик с безупречной щеткой седых усов. Я иду вдоль моря, втыкая трость в пену... Нет! в паху моем шерсть густа, я держу в руке черно-синюю гроздь и молодке кладу виноград в уста. "Эй, малец, принеси-ка еще вина, влажных устриц, розовой ветчины..." Или так: с чердака колокольня видна, а над ней облака и птицы видны. Тишина, лишь в горсти у меня скрипит заколдованное золотое перо, и когда обнаружат мой манускрипт, все разлюбят зло и полюбят добро. "Этот старый лев нас учил добру", - скажут люди... Да ладно, чего я вру? Ничего я не праздновал, не изрекал. Жил вдали от моря. Боялся зеркал. Л.Лосев |
* * *
прячемся на ночь ульи на ключ запираем день предоставит свой невеликий срок мир это мед который мы собираем пусть не погибнет все что мы жили впрок в воздух стремимся путь пролагаем сами речь очевидна там где черна черта мы для того едим этот свет глазами чтобы словами всем сиял изо рта радиус стиснут сном в острие спирали время в конце точнее сочтет число но не забудем как мы тогда собирали жизни в раю золотое все вещество гибель крылата господи горький боже с грунтом сольется сбитый любовью влет мира так мало ночи гораздо больше все утешенье собранный за день мед скоро нас всех не станет и время мимо речь медосбор а на свете не быть легко только глоток навеки меда и мира большему пчел ничему не учил никто А.Цветков |
:puk1: инфа к размышлизму
И у вас в квартирах газ - это раз, сволочь у Москвы глава - это два, старики? да хоть умри - это три, а менты - нет хуже в мире - получается четыре, власти на людей плевать - это пять, а в шестых, двадцатых, энный - ждать не стоит перемены. Вот такой в России счет. А у нас - наоборот. ВОТ!:ruki: |
Сумерки
Синеет, узится, молчит. Как по команде — кипарисы. Фонарь вчера еще разбит, Под ним коты, а может, — крысы... Мычит маяк как мастодонт, струятся плавники рептилий, и совершенно без усилий ночь отменяет горизонт. Б.Левит-Броун |
***
Горизонт, не разевая пасти, молча пожирает корабли. Как они бездвижно уплывают... Б.Левит-Броун |
***
Нам Все равно Никак не прожить без любви. Нашей любви. Там, Где темно, Колокол душно звонит. Снова звонит. Где Был рассвет - Ночи сгорают и дни. Ночи и дни. Тень. Вот ответ - Биться волной о гранит. Волной о гранит. Пеплом осыпан мир. Боже тебя храни... Агнесса Буссардель |
***
Я – статуэтка из слоновой кости, Стоящая на письменном столе. Лишь взгляд рассеянный вы бросьте – Я расскажу вам о земле, Где каждый вечер к изголовью Лиловый приносил тимьян, Где руки мудрые с любовью Мой хрупкий вырезали стан, Где дух сказаний древний ярок, Где путешественников рой… И одному меня в подарок Отдали как-то за игрой. Привез меня, на стол поставил, А сам уехал в дальний путь… - Ведь в этой спешке (Бог избави!) Всегда забудешь что-нибудь. Е.Белавина |
Промолчу тебе
Промолчу тебе: добрый вечер! Город с крыши не так велик. В шапке вязаной спрятан венчик. В синий шарфик укутан лик. Промолчу тебе.Ты услышишь. Обернешься. Затем мелькнешь белой бабочкой, вечной лишней оборвавшегося кино... Ты когда-нибудь возвратишься, полукровка Страны Цветов. Он один. Ты одна из тыщи. Добрый вечер,- промолвит он. Д.Сорокин |
В калошах на босу ногу,
В засаленном картузе Отец торопился к Богу На встречу былых друзей. И чтобы найти дорожку В неведомых небесах, - С собой прихватил он кошку, Окликнул в дороге пса... А кошка была худою, Едва волочился пес, И грязною бородою Отец утирал свой нос. Робел он, робел немало, И слезы тайком лились, - Напутственными громами Его провожала высь... Процессия никудышных Застыла у божьих врат... И глянул тогда Всевышний, И вещий потупил взгляд. - Михоэл, - сказал он тихо, - Ко мне ты пришел не зря... Ты столько изведал лиха, Что светишься, как заря. Ты столько изведал бедствий, Тщедушный мой богатырь... Позволь же и мне согреться В лучах твоей доброты. Позволь же и мне с сумою Брести за тобой, как слепцу, А ты называйся Мною - Величье тебе к лицу... Вениамин Блаженный |
Портрет
Блокада. Ночь. Забитое окно, Мигающих коптилок тусклый свет. Из мрака возникает полотно. Художник пишет женщины портрет. Она сидела, голову склоня, И думала в голодном полусне: "Вот я умру... А что-то от меня Останется на этом полотне". А он писал в мигании огня И думал: "На войне как на войне. Пусть я умру! Но что-то от меня Останется на этом полотне". Ложились их мечты на полотно И чувства, для которых смерти нет. А полотно? Сгорело и оно, Сгорело и оно в огне тех лет. Так что ж осталось? Подвести черту? Поверить, что конец - всему венец? Я предпочту поверить в правоту Бессмертного усилия сердец. В.Берестов |
Золотые ворота
Сегодня ты поймешь, откуда так знакома рука, что, исчерпав простой любовный код, черкнула наискось в кабине таксофона: "Я буду ждать тебя у Золотых Ворот". На перекрестке трехминутном, двухгрошовом, где стекла выбиты и ветер ворот рвет, крошись, цветной мелок, заговоренным словом: "Я буду ждать тебя у Золотых Ворот". Напрасно не звони и никого не мучай, любви своя пора, разлуке свой черед. За сахарной горой, за аспидною тучей я буду ждать тебя у Золотых Ворот. В.Пучков |
Сумерки
Поместья позаброшены, пусты… Скитаюсь, размышляя на досуге, По нищей, нынче глохнущей округе. Куда ни глянь – колючие кусты. А ласточки щебечут с высоты: Мы снова дома, в тропиках, на юге! Здесь не ложится снег, не свищут вьюги И не желтеют на ветвях листы! Крестьяне с поля движутся домой… Отрадно, что в местах, забытых всеми, И птичьих и людских немало гнезд! И, тихий мир окутывая тьмой, Нисходит ночь – в роскошной диадеме Сияющих, прекрасных, вечных звезд. Хулиан дель Касаль |
Двенадцать
В белом венчике из роз... Александр Блок Уэллс, подарите машину времени! ...Злая пурга в петербургской темени. — Эк, намело! Не пройти без лыж... Жалит мороз, будто рой ос. Во вьюгу двенадцать ведет Христос, Белый венец на библейском темени, Флаг на плече, Что библейский крыж. Грозно хрустит петербургский наст. С нами Спаситель племен и каст! Воет ветер, терзает мглу. И, сотрясая свечной уют, В замершем городе Выстрелы бьют. И фарисеи дрожат в углу. При куцем огарке, Из мерзлых палат Вниз Обреченно Глядит Пилат. Все ближе двенадцать Лихих волков. Все ближе двенадцать Учеников. Вот он, итог Твоего греха Через две тысячи По Р. Х.! Теплым обрубком Горит свеча... Было — двенадцать, И два меча. В час предпоследний Иных годин Предал — один, И спасал — один. Как защитить, если пробил час? Отец не пронес, Ученик не спас. А нынче, в ночи ледяных мест, Где и свинья-то свинью Ест, Он невозбранно пока Грядет, Смиренно разут, И слегка одет. Он невозбранно грядет Пока, Флаг, будто крест, вознеся в века. А за спиною хрустит наст. Это — двенадцать! Любой горазд Все истребить На версту вокруг: После сочтемся, Кто — враг, Кто — друг. Пусть фарисеи дрожат в углу! Эти Двенадцать Несут во мглу Лютый оскал Ледяных штыков. Ай да двенадцать учеников! Я на морозной ночной дороге Богу бросаюсь в босые ноги: — Аз есмь вития поэмы Блока! И шевельнулось Господне око. — Там, где неволею чтят пророков, Веку пророков не видно сроков. В веке пророков ничтоже знача, Я не пытаюсь давать уроков, И обучаюсь искусству плача — Век доживает моя Россия, Ей нужен реквием, а не мессия. Но ныне внемли моему кличу! Я, дерзновенный, глаголю притчу: Некогда, в гиблый голодный год, Псы, разодравшие плоть господ, После — терзали Господню плоть! И обреченно молчит Господь. — Знай, что в нетопленой мгле Палат Умер Пилат, И воскрес — Пилат. Что, преклонясь У стального шкафа, Ключ, наконец, Подобрал Кайафа! Ко мне устремлен ледяной штык, Словно несытый железный клык. Это — ответ Удалого племени. Благодарю за машину времени... Грозно рычит петербургский наст. Жалит мороз, будто рой ос. Тает во вьюге, Раздет и бос, Мудрый Спаситель Племен и каст... Кто Из двенадцати Не Предаст? С.Александровский |
пепел
и еще у них помнишь говорит она есть любопытное поверье почему-то они считают что будут жить вечно а что кошки и бабочки наоборот умирают навсегда они думают говорит она что существует кто-то который перед ними в долгу есть даже такие которые точно знают сумму этого долга но ведь мы другое дело говорит она да соглашаюсь я совсем другое с нами почему-то вышло иначе мы никогда не узнаем и не надо мы идем дальше в высокой траве где кошки гоняются за бабочками и подпрыгивают хватая лапами пустой и яркий воздух бабочки неслышно смеются кошки улыбаются в ответ еще один замечательный день непредвиденной вечности вот только если бы не этот пепел хрустящий на зубах А.Цветков |
Осенннее небо
Меняется ветер. В оттенках природы бледнеет и гаснет привычная яркость, И Небо теряет свою непричастность к гнетущему цвету осенней погоды. Скитальцы небесные порваны в клочья, Разбросаны в Бездне, лишенные лоска... Безоблачность летних этюдных набросков пропала без веры в свою непорочность. Исчезли рассветы в свинцовых вуалях под мерные звуки органной сюиты... Лишь скованно дышат немые софиты мерцающим светом в Небесные дали... Осеннее Небо... В последней октаве едва узнаваемы ноты надежды, Природа степенно меняет одежды, Но силы дыхания ей не хватает... Настоящее Дыхание |
* * *
наносила визиты родне на равнинах и кручах у плотвы побывала на дне у неясыти в тучах ой ты липкая рыба-сестра незатменные очи не к тебе ли он в омут с утра до смеркания ночи заклинает неясыть помочь слезно просит совета не за ней ли он каждую ночь улетает до света а обратно ни ночью ни днем был да не уследила но всегда вспоминает о нем с переменой светила и ни слова не слышит в ответ из реки ли из леса у плотвы словно голоса нет у совы интереса видно кровь платежом не сильна им родство не основа уж такая случилась семья что ни слуха ни слова только всхлипнет тоскуя о том а другого не надо и чешуйчатым плещет хвостом и крылами пернато А.Цветков |
Бабочкино крыло
Хрупко-хрустящую, как слюда, Можно найти её по следам, Скрытым в жаре горсти, Цветопись солнечную открыв, Молча прочесть на страницах крыл: "Ловчий меня настиг". И, возвышая на пьедестал, Чудо-летунью ты распластал между листов и строк. В рамке из пары полукрестов будет храниться её остов, Влитый в немой острог. Время пройдёт. В неживой красе Будет она не такой, как все. Выгорит поролон. С ветром развеются узелки там, где касалось твоей руки Бабочкино крыло. Dicing |
ОБЕРЕГ
Если вдруг случится, что злая смерть Украдёт, что куколку на тесьме, – Побреду за ней по сырой тропе, Взяв на память лишь в волосах репей. Не кручинься, светлый мой, не грусти: Я шепну тебе, как меня найти. Ненадолго станется волком выть – Я следы оставлю среди травы. За неделю смерть исказит мой глас, Поволокой скроет прозрачность глаз, Растворит печаль, раскрошит скелет, Обратит былинкой на сотни лет. На девятый день по следам ступай: На чужой тропе будет боль тупа, А на нужной – острая, как слюда. Как почуешь – значит, тебе туда. У большого каменного моста Подбери меня, да себе оставь – Оберегом, камушком на груди, Незабудкой в гуще твоих седин. И живи – с живыми. Пускай они Робко спросят: «Что это ты хранишь?» — Ты ответь, небрежно меня держа: «Безделушка. Любящая душа». Dicing |
Не держит стальная леска, и клетка трещит по швам.
На месте, где рёбрам тесно, останется рваный шрам. Но ты не поддашься боли – при свете ночного бра придумаешь имя «Ева» для сломанного ребра. Прочтёшь его, словно книжку, и «ave» наоборот, привычку, которую слишком сложно перебороть. Проводишь её до дома, за нею войдёшь в подъезд, а дальше – играй в истому, покуда не надоест, ласкай её злые руки – гони из неё чертей, терпи бытовую ругань, храни её в чистоте. Она будет больно жалить и жить на твоей груди, и делать детей, которых навряд ли когда родит. Но за ночь ты станешь строже, заштопанный вкривь и вкось, и тихо прошепчешь: Боже, верни мне больную кость! Dicing |
***
Серп луны под тучкой длинной Льет полночный слабый свет. Над безмолвною долиной - Темной церкви силуэт. Серп луны за тучкой тает, - Проплывая, гаснет он. С колокольни долетает, Замирая, сонный звон. Серп луны в просветы тучи С грустью тихою глядит, Под ветвями ив плакучих Тускло воду золотит. И в реке, среди глубокой Предрассветной тишины, Замирает одинокий Золотой двойник луны. И.Бунин |
Сидела кошка на балконе.
Мурлыкал ей соседский кот, Что "девять жизней на исходе, Одну себе, мол, заберёт..." Перебирала память злую. За жизнью жизнь, за кругом круг, Она жила уже седьмую... И это вызвало испуг. Слова кота, а в них есть правда, Роились числами в башке: "Из девяти кругов , семь - ада Зачем оставшиеся две?..." Сидела кошка близко к краю. Семь к девяти не равный счет. "Похоже, две даны для рая..." И смело ринулась в полёт Иришка |
ДОЖДЬ
В тумане облачных развалин Встречая утренний рассвет, Он был почти нематериален И в формы жизни не одет. Зародыш, выкормленный тучей, Он волновался, он кипел, И вдруг, веселый и могучий, Ударил в струны и запел. И засияла вся дубрава Молниеносным блеском слез, И листья каждого сустава Зашевелились у берез. Натянут тысячами нитей Меж хмурым небом и землей, Ворвался он в поток событий, Повиснув книзу головой. Он падал издали, с наклоном В седые скопища дубрав. И вся земля могучим лоном Его пила, затрепетав. Н.Заболоцкий |
Лиз, я тут по радиве краем уха услышал словосочетание "Всем известная в блогосфере доктор Лиза".
Лиз, случаем не ты? :agree2: |
Не я.
|
"ВТОРОЕ РОЖДЕНИЕ"
Я книгу нашел! Там в какой-то столовой, прохладной, как ухо врача, возилось чудовище тучи лиловой, вспухая, вздыхая, ворча, там сколько могли от больного скрывали, что пульса и музыки нет. Настройщик порылся, порылся в рояле и вытащил черный предмет - и вдруг окатило всех мокрой сиренью, и вспыхнул на маковках крест, и новые власти прочли населенью такой золотой манифест, что в даль протянулись растений волокна и птицей запрыгала близь, и все отраженные зеркалом окна на книжной странице зажглись. Л.Лосев |
У великой Раши лик сегодня квелый,
Тупо шкодят "Наши", погорели села, Бьют по террористам, попадают мимо, Чтобы снять Лужкова, напустили дыму, Грустен день рожденья, сник державный профиль, Дорожает гречка, измельчал картофель, Всюду вор на воре... не хватает литер. Сесть в машину с горя и уехать в Питер? Стенгазета Си |
Зеркало
В трюмо испаряется чашка какао, Качается тюль, и — прямой Дорожкою в сад, в бурелом и хаос К качелям бежит трюмо. Там сосны враскачку воздух саднят Смолой; там по маете Очки по траве растерял палисадник, Там книгу читает Тень. И к заднему плану, во мрак, за калитку В степь, в запах сонных лекарств Струится дорожкой, в сучках и в улитках Мерцающий жаркий кварц. Огромный сад тормошится в зале В трюмо — и не бьет стекла! Казалось бы, все коллодий залил, С комода до шума в стволах. Зеркальная все б, казалось, нахлынь Непотным льдом облила, Чтоб сук не горчил и сирень не пахла, — Гипноза залить не могла. Несметный мир семенит в месмеризме, И только ветру связать, Что ломится в жизнь и ломается в призме, И радо играть в слезах. Души не взорвать, как селитрой залежь, Не вырыть, как заступом клад. Огромный сад тормошится в зале В трюмо — и не бьет стекла. И вот, в гипнотической этой отчизне Ничем мне очей не задуть. Так после дождя проползают слизни Глазами статуй в саду. Шуршит вода по ушам, и, чирикнув, На цыпочках скачет чиж. Ты можешь им выпачкать губы черникой, Их шалостью не опоишь. Огромный сад тормошится в зале, Подносит к трюмо кулак, Бежит на качели, ловит, салит, Трясет — и не бьет стекла! Б.Пастернак |
***
В лес пойду дрова рубить, развлекусь немного. (Если некого любить, люди любят Бога). Ах, какая канитель – любится, не любится. (Снег скрипит. Сверкает ель. Что-то мне не рубится). Это дерево губить что-то неохота. ВЕТРОМ ПО НЕБУ ТРУБИТЬ – вот по мне работа! ! ! Он гудит себе, гудит, веточки качает. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . ___________ На пенечке кто сидит? ? ? Я сидит, скучает… Л.Лосев |
Я покину мой печальный город,
Мой холодный, неуютный дом. От бесцельных дел и разговоров Скоро мы с тобою отдохнём. Я тебя не трону, не встревожу. Дни пойдут привычной чередой. Знаю я, как мы с тобой несхожи, Как тебе нерадостно со мной. Станет дома тихо и прилично, - - Ни тоски, ни крика, ни ворчни… Станут скоро горестно-привычны Без меня кружащиеся дни… И стараясь не грустить о старом, Рассчитав все дни в календаре, Ты один поедешь на Луару В призрачно-прозрачном сентябре. И вдали от горестной могилы, Где-то там, в пути, на склоне дня, Вдруг почувствуешь с внезапной силой, Как легко и вольно без меня. Ирина Кнорринг |
Я смотрю на ОГОНЬ... И мне кажется,
что я выйду из чёрных одежд... Что уйдёт всё... Пройдёт всё... Уляжется... И не кончится время надежд... Я смотрю на ОГОНЬ... И мне слышится сучьев тихий, уверенный треск. ...А о ногу собака мне лижется... И в глазах её вижу я блеск... Я смотрю на УГЛИ... А мне видятся те УГЛИ — языками ОГНЯ... ...Пусть они на меня не обидятся! Пусть на Небе поймут и меня... ...Я смотрю на ЗОЛУ... НЕ УЛЯЖЕТСЯ! НИЧЕГО!... ...Я забыл об ОГНЕ! А ОГОНЬ... Мне, теперь уже, кажется — — ОН ПРИСНИЛСЯ, НАВЕРНОЕ, МНЕ... Апан Эббот |
vremechko.net
Затрапезная осень, промозглая тмутаракань – лишь роптанье ветров да простуженный лай кабысдохов тормошат тишину, и выходишь куда-то за грань оголтелой эпохи. А, впрочем, причем тут эпоха гуттаперчевых цезарей, спешно доящих свой рим, и румяных мессий, расторопно торгующих словом? Время – юркий сурок, что грызет и грызет изнутри листья жизни твоей, убывающей так бестолково. Время – нечто в тебе, а не что-то и где-то ещё, одурачишь сурка, и мгновенье всё длится и длится. Даже сумрачный хронос, дотошно ведущий свой счёт, не исчислит его... И летит уже белой латиницей нескончаемый снег, летописец и вестник зимы, заполняя собой пустоту между горним и дольним, между словом и словом. Из толщи небесной, из тьмы снег свободно летит, и, едва прикоснувшись к ладоням, истлевает за миг, и ты чуешь, безбожник, по ком сельский колокол бьет, расщепляя в тоске безрассудной это vremechko.net и его pokolenie.com на отдельные судьбы. О.Горшков |
Град обреченный
Заснеженный пейзаж глубок и чист – зима дисциплинирует природу. Ни звука. С колченогой каланчи, превозмогая утреннюю одурь, продрогший ворон, словно в тьму времён, куда-то в небо целит цепким оком – лаокоон, застывший над потоком событий, что во тьме почуял он? И город, в струнку вытянувшись весь, стоит – сосредоточенный и строгий, как будто ждёт решительную весть. Он помнит всё – мясистый запах оргий, вкус ветреной свободы, зычный зов слепого естества, имперский почерк страстей, чудачеств, помыслов и прочих своих безумств. Но чашами весов играет необузданный борей, и зябнут покачнувшиеся сферы в пугающе пустынном декабре оглохшего столетья стылой эры. И помнит город всё, что кралось вслед неистово пирующей гордыне – цветение удушливой полыни и ужас пустоты, объявшей свет, проникшей в камни цирков и церквей, содравшей лак с их лика щегольского, поправшей то, чем родствен иудей был эллину – связующее слово. Плывут воспоминанья, их не счесть, но окликает колокол, зашедшись, юродивых своих и сумасшедших, и сумерки тесней, и ближе весть… О.Горшков |
ОДА ОДУВАНЧИКУ
На задворках, проложенных сланцевым светом, — вот он, на глянцевом стебле. Воткнут. Воткнут. Сорван, — змеиное молоко — тонкий обод, — бел и легок, как облако, распыления опыт, — вот он, добыт. Точно лампу, несу его медленно, мне так долго не велено, — вечереет, — вечереет вчерне, — мне не велено. В небе реет то, что прахом развеяно на земле, быстрый лепет. Но не греет. Долго так не гуляй, мальчик с лампою. Эту оду я нам пою. Эта ода одуванчику, слепку и копии небосвода, и себе в том раскопе, и — мне там трижды три года — жизни ода. Шевельнись — и слетит с одуванчика пух, с цветка-неудачника. Помню шепот мамы: «...роды...» — (о тетушке) — «...умерла». Села штопать. Или, скажем, пол подмела. Распыления опыт. Вот он, добыт. Точно лампу, моргнувшую на весу, на пустырь его вынесу, и вот-вот свет одуванчика сгинет безропотно. Там, где нас нет. Дуй! — он дернется крохотно, — в мире что-нибудь лязгнет, — и погаснет. В.Гандельсман |
* * *
Женщина смотрит на беглые очертанья облака, на летящее его таянье, щурится, говорит: он там. – Где? – Вон там. Это утро на финском взморье, сосновом, близком. Мальчик, завернутый в махровое полотенце, и полусолнце из полудетства. Он балансирует на одной ноге невдалеке. Это первые затеванья возраста: переодеванье. Девочка на прибрежной полосе тут как тут, – от одного песчаного замка нежный танец к другому, бабочки необязательный труд. Это тельца ее свеченье, это первый укол влеченья. День измеряется тиканьем на мелководье мальков, с их прозрачным и тихоньким замираньем и позвоночной извертливостью рывков. Это первые выпаденья в Его владенья. День измеряется перебираньем ягод вечером ранним, отрыванием звездчатой зелени от клубники и обнажением ее белокруглой лени. Это первые утоленья взгляда на облако в отдаленье. В.Гандельсман |
Начало века Бурный декаданс
Начало века… Бурный декаданс И пышный цвет теории прогресса. У нас роман, печальный, как романс, С почти забытой ныне поэтессой. …А за окном азалии цвели Таким пьянящим вересковым цветом… В гостиной все шептались о любви. Все, кроме нас, лирических поэтов. А между тем, мы знали, может быть, О тайнах чувств всех больше в этом круге, Не меньше прочих жаждали любить Со всею страстью, найденной друг в друге, Но спорили (да чуть ли не дрались!) О чём угодно, только не об этом… Как оказалось, я был монархист, Она - за либералов и кадетов… Мне душу грели чёрный с золотым, Она любила красный, белый, синий… В обед - мускатам марочным моим Предпочитала терпкие мартини… Порой мы с ней рассоривались в прах, Встречались вновь, дичась, через полгода. Ждала? Ждала… Но вновь в её глазах Горит неутолённая свобода. Я по ночам желал её во сне, А днём… Она так взглядывала строго, Что я сбоил, сбивался и краснел, И путался в модерне и барокко. Уже со шляпой, скованно, в дверях: - А может… Нет?.. Куда я, на ночь глядя… Смотрела так, как будто от меня Зависит независимость Финляндий. Неспешным шагом меряя бульвар, Вдруг обернусь: приподнятая штора, Свеча, лица белеющий овал… Да полно, та ли комната, в которой Звенел её язвительный глагол: "О, слепота имперской амнезии! Кумир ваш - плеть, вы турок и монгол, И вы вообще не знаете России!" Позвольте, кто… Ужели всё же я Кричал, забыв о лире и о музах, И о любви: "Здесь русский - только я, А вы, мадам, и прочие - французы!.." Смешные споры… Траурная дань Давно России выплачена нами: Мой старший сын - с Корниловым… Кубань… Её - в Крыму… с причала… с юнкерами… А сами мы… Да нас почти и нет. Так, между книг, истрёпанных без меры, Мелькнёт порой её ли, мой сонет По захолустьям пыльных этажерок… …Так смутно, смутно… в сумеречном сне… Берёзка… Храм на дальнем косогоре… Рука в руке идём, идём мы с ней, О чём-то важном так и не доспорив… Вит Балашов |
* * *
Еду ли ночью по улице темной, Бури заслушаюсь в пасмурный день - Друг беззащитный, больной и бездомный, Вдруг предо мной промелькнет твоя тень! Сердце сожмется мучительной думой. С детства судьба невзлюбила тебя: Беден и зол был отец твой угрюмый, Замуж пошла ты - другого любя. Муж тебе выпал недобрый на долю: С бешеным нравом, с тяжелой рукой; Не покорилась - ушла ты на волю, Да не на радость сошлась и со мной... Помнишь ли день, как больной и голодный Я унывал, выбивался из сил? В комнате нашей, пустой и холодной, Пар от дыханья волнами ходил. Помнишь ли труб заунывные звуки, Брызги дождя, полусвет, полутьму? Плакал твой сын, и холодные руки Ты согревала дыханьем ему. Он не смолкал - и пронзительно звонок Был его крик... Становилось темней; Вдоволь поплакал и умер ребенок... Бедная! слез безрассудных не лей! С горя да с голоду завтра мы оба Также глубоко и сладко заснем; Купит хозяин, с проклятьем, три гроба - Вместе свезут и положат рядком... В разных углах мы сидели угрюмо. Помню, была ты бледна и слаба, Зрела в тебе сокровенная дума, В сердце твоем совершалась борьба. Я задремал. Ты ушла молчаливо, Принарядившись, как будто к венцу, И через час принесла торопливо Гробик ребенку и ужин отцу. Голод мучительный мы утолили, В комнате темной зажгли огонек, Сына одели и в гроб положили... Случай нас выручил? Бог ли помог? Ты не спешила печальным признаньем, Я ничего не спросил, Только мы оба глядели с рыданьем, Только угрюм и озлоблен я был... Где ты теперь? С нищетой горемычной Злая тебя сокрушила борьба? Или пошла ты дорогой обычной, И роковая свершится судьба? Кто ж защитит тебя? Все без изъятья Именем страшным тебя назовут, Только во мне шевельнутся проклятья - И бесполезно замрут!.. Н.Некрасов |
* * *
Покуда Мельпомена и Евтерпа настраивали дудочки свои, и дирижер выныривал, как нерпа, из светлой оркестровой полыньи, и дрейфовал на сцене, как на льдине, пингвином принаряженный солист, и бегала старушка-капельдинер с листовками, как старый нигилист, улавливая ухом труляля, я в то же время погружался взглядом в мерцающую груду хрусталя, нависшую застывшим водопадом: там умирал последний огонек, и я его спасти уже не мог. На сцене барин корчил мужика, тряслась кулиса, лампочка мигала, и музыка, как будто мы--зека, командовала нами, помыкала, на сцене дама руки изломала, она в ушах производила звон, она производила в душах шмон и острые предметы изымала. Послы, министры, генералитет застыли в ложах. Смолкли разговоры. Буфетчица читала "Алитет уходит в горы". Снег. Уходит в горы. Салфетка. Глетчер. Мраморный буфет. Хрусталь--фужеры. Снежные заторы. И льдинами украшенных конфет с медведями пред ней лежали горы. Как я любил холодные просторы пустых фойе в начале января, когда ревет сопрано: "Я твоя!", и солнце гладит бархатные шторы. Там, за окном, в Михайловском саду лишь снегири в суворовских мундирах, два льва при них гуляют в командирах с нашлепкой снега--здесь и на заду, А дальше--заторошена Нева, Карелия и Баренцева лужа, откуда к нам приходит эта стужа, что нашего основа естества. Все, как задумал медный наш творец,-- у нас чем холоднее, тем интимней, когда растаял Ледяной дворец, мы навсегда другой воздвигли--Зимний. И все же, откровенно говоря, от оперного мерного прибоя мне кажется порою с перепоя-- нужны России теплые моря! Лев Лосев |
Поэт всегда двулик, как Янус,
И, странным бременем томим, Наносит на стихи свой грим Пьеро и Арлекина спьяну. Пьеро печален постоянно, Любовью жалостной гоним, А Арлекин живёт другим, Ему любовь - по барабану. Бросая женщин в дебрях сна, Он убегает. И стена Под утро - лучшая награда. Но тот, другой, печальный клон Мешает жизни, он влюблён И ходит, тихий, где-то рядом... А. Трудлер |
Вещи в себе
Опять сижу за Кантом по ночам, и ночь течет медлительно и трудно. Как горячо, должно быть, мотылькам, к моей свече летящим безрассудно. Какая напряженность в тишине! Жилье – живет, и утварь знает много такого исковерканно-смешного, что злым и глупым кажется вдвойне. О жалкий наш гостиничный уют! Здесь всё для нас – для отдыха и бденья, покуда нас к себе не позовут растенья, тени, темень и забвенье. О жалкий наш кладбищенский уют! Мы с роскошью хороним дорогое, но в ящиках для вечного покоя – пора бы знать – в них души не живут. Но кажется, потеряно не всё, когда осталась хоть щепотка пыли, хоть карандаш, хоть ветхое тряпьё, хоть что-нибудь – от тех, кого любили. И нет вещей для нас – лишь Вещь в Себе смеется и отбрасывает блики на замыслы, деяния и книги… А мы, как дети, спорим – о судьбе. Спасибо Вам, мой добрый господин, за эти ночи ужаса и света, когда ко мне выходят из глубин Вас пережившие на столько лет предметы. И пусть Ваш дом меня переживет, и не беда, что душу потеряет. Так свет соцветья в зеркало роняет – и сам себя потом не узнаёт. Л.Кириллина |
* * *
Непогода - осень - куришь, Куришь - все как будто мало. Хоть читал бы - только чтенье Подвигается так вяло. Серый день ползет лениво, И болтают нестерпимо На стене часы стенные Языком неутомимо. Сердце стынет понемногу, И у жаркого камина Лезет в голову больную Все такая чертовщина! Над дымящимся стаканом Остывающего чаю, Слава богу, понемногу, Будто вечер, засыпаю... А.Фет |
* * *
Кот поет, глаза прищуря, Мальчик дремлет на ковре, На дворе играет буря, Ветер свищет на дворе. "Полно тут тебе валяться, Спрячь игрушки да вставай! Подойди ко мне прощаться, Да и спать себе ступай". Мальчик встал. А кот глазами Поводил и все поет; В окна снег валит клоками, Буря свищет у ворот. А.Фет |
Куплена страшная тайна "ценой одного рандеву",
Германн, еще не родившись, уже обречен на безумство, Дама понтует, и руки московской Венеры трясутся. Страшно живется на свете, коль видела смерть наяву. Долго ж придется прожить в ожиданье прихода конца. Вы проигрались в конец, так прошу Вас, оставим манеры: Граф Сен-Жермен засыпает в объятьях московской Венеры Сделку скрепляя любовью в глухих лабиринтах дворца. Утром проснется один. Так какой у нас век на дворе? Чья-то каморка, и девушка молит о суженом Бога, Юная дама с портрета глядит непреклонно и строго, Дама на карте смеется, суля неудачу в игре. Пиковой дамой слывешь, засыпаешь на шумных балах, Бога блюдешь и закон, в дом игорный давно ни ногою. Бродишь вдоль Зимней канавки, оглянешься: кто здесь, с тобою? - Все незнакомые лица, как будто сто лет проспала. Так и проводишь свой день, вспоминая ушедших подруг. Думаешь, смерть позабыла тебя в этой новой столице?.. Граф Сен-Жермен засыпает, так пусть ему нынче приснится Мостик на Зимней канавке, далекий чужой Петербург. Лиза, мой ангел, послушай: покрепче запри свою дверь: Черти сегодня в ударе, уже на пороге их свора. Тройка, семерка и туз завладели сознаньем бретера, Дама смеется, суля череду неудач и потерь. Выпадет - замуж пойдешь, а не выпадет - в омут с моста, Только вот разницы нет, все одно - заберут твою душу... Я прихожу на галерку, я очень люблю ее слушать, Странную оперу эту, и повесть ночами листать. Вероника Полянская 25-28 октября 2010 г. -------------------------------------------------------------------------------- |
Довольно в заморской манере петь,
Даешь историю в русском стиле! На днях из цирка сбежал медведь, Наверно, плохо его кормили. Он мысль о свободе носил в крови, Хотя родился сей зверь в неволе. Медведю от роду года три Или четыре было, не боле. Ну что мы знаем про медведЕй? С три короба выдумаем - и верим. И вот пошла гулять средь людей Легенда о злом и коварном звере. Мол, рыщет, словно тать, по ночам, Пугая прохожих в пустынных скверах, И отбирает, грозно рыча, Кефир и хлеб у пенсионеров. Я тоже слышала этот слух, И вроде верила, и не очень, И даже видела двух старух, Чьи сумки он разорвал на клочья... В тот зимний будничный полумрак, когда я встретилась с ним нос к носу, Мне было пофиг: медведь, маньяк, малец, стреляющий папиросы, И не было в общем-то даже сил на помощь звать в пустоте ненастной... О нет, даже и не просил, Но голод читался в глазах так ясно. Страшней человека животных нет, Медведь же, в сущности, - зверь хороший. И я отдала ему свой обед И "китикет" для бродячих кошек. От этой дерзости ошалев, Взглянув доверчиво, словно дети Он стал вдруг маленьким, заревев, Захлеб, как плачут одни медведи. О том, как краток медвежий век, Собаки - злы, особенно лайки, А пьяный бомж - тот был человек, Медведю он подарил балалайку. И как берлогу рыл в холода, И как глушил с рыбаками водку, И все твердил, что с медом - беда, А у малины сезон короткий. Не хватит слов, чтобы описать, Как он ревел: протяжно и жутко, И все просил его называть, Как мама в детстве звала - Мишуткой. О цирке он отзывался зло, Не знавший вкуса любви и детства. Медведю тоже нужно тепло, И чье-то плечо, чтобы опереться. И так хотелось ему подвыть Навек заклятым тамбовским волком: О, эта вечная ненасыть, Нет времени даже влюбиться толком... Но разве можно об этом вслух? Сомнут на раз и не вспомнят даже. Он плакал, выросший Винни Пух, Затерян в дебрях многоэтажек. Он снова и снова твердил про мед, И что зимою сильнее голод, Что злые мы, он от нас уйдет Искать другой, милосердный город. Мы разбрелись, чтоб дальше нести Взаимную радость - тепло доверья, И если Вы встретитесь с ним в пути, Прошу Вас, не обижайте зверя. Задвинута в угол пустая клеть. Держи себя в лапах, товарищ зритель! И все ж по России ходит медведь... А вы не знаете - не говорите! Вероника Полянская |
Осень
Веют осенние ветры В мрачной дубраве; С шумом на землю валятся Желтые листья. Поле и сад опустели; Сетуют холмы; Пение в рощах умолкло – Скрылися птички. Поздние гуси станицей К югу стремятся, Плавным полетом несяся В горних пределах. Вьются седые туманы В тихой долине; С дымом в деревне мешаясь, К небу восходят. Странник, стоящий на холме, Взором унылым Смотрит не бледную осень, Томно вздыхая. Странник печальный, утешься! Вянет природа Только на малое время; Все оживится, Все обновится весною; С гордой улыбкой Снова природа восстанет В брачной одежде. Смертный, ах! вянет навеки! Старец весною Чувствует хладную зиму Ветхия жизни. Н.Карамзин |
Странность любви, или бессонница
Кто для сердца всех страшнее? Кто на свете всех милее? Знаю: милая моя! «Кто же милая твоя?» Я стыжусь; мне, право, больно Странность чувств моих открыть И предметом шуток быть. Сердце в выборе не вольно!.. Что сказать? Она… она… Ах! нимало не важна И талантов за собою Не имеет никаких; Не блистает остротою, И движеньем глаз своих Не умеет изъясняться; Не умеет восхищаться Аполлоновым огнем; Филосо´фов не читает И в невежестве своем Всю ученость презирает. Знайте также, что она Не Венера красотою – Так худа, бледна собою, Так эфирна и томна, Что без жалости не можно Бросить взора на нее. Странно!.. я люблю ее! Н.Карамзин |
* * *
вот красное время в аорте бежит джон леннон убитый в могиле лежит на пражском орлое вертящийся жид все той же мамоне привержен измерена лет пролетевших длина где юность медведем на льдине видна а в юности рубль на покупку вина и леннон поющий imagine все это не то чтобы музыка сфер отдельной беды кругосветный пример но нынче к тебе обращаются сэр бутылку пакуя у кассы по-прежнему жидкости алчут тела чья жизнь до черты горизонта бела выходит что это она и была пусть в лучшие выбилась классы нам дела все меньше какая она печальней что в каждые руки одна на мир поредевший взгляни из окна там пьют постепенно другие и хочется к ним со стаканом но ведь на оба ослепшему не окриветь ты сам себе сущий на льдине медведь и леннон поющий в могиле А.Цветков |
друзья
на обратном пути изогнемся два над плетнем то ли песню выплеснет всю то ли харч метнем это жили мы уж не вспомню кто и когда только жуть в той местности крепкие холода и один из них кто-то был я а другой мой друг ну и хватишь лишку а кто не хватал вокруг я наверное тот у кого гармонь на ремне ну а друг который с другой стороны на мне то висит как сельдь то с разбега жабрами в снег и наверное звали нас именами как всех только как теперь отыскать свои имена за плетнем на этих камнях его и меня и покуда один сквозь пургу совершает шаг у другого сбоку изморозь на ушах там еще в хибаре у клуба жила одна вроде слабость питала к кому-то из двух она кто-то был из обоих нас ей мил и хорош но наутро не вспомнишь а к вечеру хрен поймешь пожила разок а потом как и мы умерла лейся песня или там что еще из горла А.Цветков |
* * *
знаешь давай убежим в макао в рио эта нужда и служба такая проза будем я бык а ты белоснежка ио или наоборот я вред ты польза или вообще не будем никто на свете из пустоты не выпятить сочетаний телу навязло висеть бельём на скелете фикция слова не больше чем прочерк тайный ты например пространство я время что ли всё что останется если сомкнутся шторы знаешь давай никогда друг друга не встретим от исполненья желаний в мускулах вялость кто остаётся может и жил за этим чтобы гадать по кому всегда тосковалось в рио в макао выбраться порознь разве в жизни животных уйма живых картинок дачный участок можно вскопать на клязьме с силами зла за судьбу вступить в поединок раз ты заглазно веришь в меня хромого мне всё равно что ты может быть корова поздно сгустившимся норовить не рождаться раз не спросили кто в ноздри вдевали кольца тысячам вовсе участи не дождаться от громовержца с огнивом молотобойца если меня на земле никогда не станет новый возникнет в сызрани или ницце или кто книгу значений за нас листает с воплем ослепнет на самой пустой странице точен двоичный код орёл или решка да или нет никогда не грусти белоснежка А.Цветков |
В КЛИНИКЕ
Мне доктор что-то бормотал про почку и прятал взгляд. Мне было жаль врача. Я думал: жизнь прорвала оболочку и потекла, легка и горяча. Диплом на стенке. Врач. Его неловкость. Косой рецепт строчащая рука. A я дивился: о, какая легкость, как оказалась эта весть легка! Где демоны, что век за мной гонялись? Я новым, легким воздухом дышу. Сейчас пойду, и кровь сдам на анализ, и эти строчки кровью подпишу. Л.Лосев |
НЕТ
Вы русский? Нет, я вирус СПИДа, как чашка жизнь моя разбита, я пьянь на выходных ролях, я просто вырос в тех краях. Вы Лосев? Нет, скорее Лифшиц, мудак, влюблявшийся в отличниц, в очаровательных зануд с чернильным пятнышком вот тут. Вы человек? Нет, я осколок, голландской печки черепок – запруда, мельница, проселок... а что там дальше, знает Бог. Л.Лосев |
ГУСИ
Гуси летят по вечернему небу... Гуси прощайте, прощайте! Осень пройдет, зиму прозимуем, к лету опять прилетайте! Гуси, летите в низовые страны, к теплому морю летите, стая за стаей вытянитесь, гуси, с криком в багровой заре, да ведь от холода только уйдешь-то а от тоски никуда. Небо стемнело, заря побледнела, в луже звезда отразилась; ветер стихает, ночь наступает, гуси всё тянутся с криком. М.Кузмин |
* * *
Похожа-ли моя любовь на первую или на последнюю, я не знаю, я знаю только, что иначе не может быть. Разве Венерина звезда может не восходить, хотя не видная, за тучей, каждый вечер? Разве хвост Юнониной птицы, хотя бы сложенный, не носит на себе все изумруды и сафиры востока? Моя любовь — проста и доверчива, она неизбежна и потому спокойна. Она не даст тайных свиданий, лестниц и фонарей, серенад и беглых разговоров на бале, она чужда намеков и масок, почти безмолвна; она соединяет в себе нежность брата, верность друга и страстность любовника,— каким же языком ей говорить? Поэтому она молчит. Она не романтична, лишена милых прикрас, прелестных побрякушек, она бедна в своем богатстве, потому что она полна. Я знаю, что это — не любовь юноши, но ребенка — мужа (может быть, старца). Это так просто, так мало, (может быть скучно?) но это — весь я. Разве можно хвалить человека за то, что он дышит, движется, смотрит? От другой любви мне осталась черная ревность, но она бессильна, когда я знаю, что ничто, ни она, ни даже Вы сами, не может нас разделить. Это так просто, как пить, когда жаждешь, не правда-ли? М.Кузмин |
***
Блажен, кто соблюдал диету, Кто не бросался словом «честь», Кто понимал, что Бога нету, Но вел себя, как будто есть! Д.Быков |
* * *
Бывают мгновенья, когда не требуешь последних ласк, а радостно сидеть, обнявшись крепко, крепко прижавшись друг к другу. И тогда все равно, что будет, что исполнится, что не удастся. Сердце (не дрянное, прямое, родное мужское сердце) близко бьется, так успокоительно, так надежно, как тиканье часов в темноте, и говорит: "все хорошо, все спокойно, все стоит на своем месте". Твои руки и грудь нежны, оттого что молоды, но сильны и надежны; твои глаза доверчивы, правдивы, не обманчивы, и я знаю, что мои и твои поцелуи — одинаковы, неприторны, достойны друг друга, зачем же тогда целовать? Сидеть, как потерпевшим кораблекрушение, как сиротам, как верным друзьям, единственным, у которых нет никого, кроме них в целом мире; сидеть, обнявшись крепко, крепко прижавшись друг к другу!.. сердце близко бьется успокоительно, как часы в темноте, а голос густой и нежный, как голос старшего брата, шепчет: "успокойтесь: все хорошо, спокойно, надежно, когда вы вместе". М.Кузмин |
НЕ СОШЛИСЬ ХАРАКТЕРАМИ
шутка (Елене Лерак Маркеловой) Я говорил: «Люблю! давай ещё немножко, Хотя бы поцелуй, хотя бы обними!» Она же мне в ответ лущила свой горошек, Шепча издалека: «Жё-тем-лав-мон-ами!». Я говорил: «Хочу!» и всякое такое, «Иди уже давай – нам будет хорошо!» - Она же мне в ответ испачканной рукою Терзала круассан, гнобила артишок, Вскрывала лягушат безжалостно и точно, А я дрожал душой, забывши про лямур… Всё! Решено! Сбегу! Сегодня тёмной ночью. к Заремке с Гюльчатай, жа-дор-твою-ту-жур!!! А ЭТО СТИХ-Е ЛЕНЫ: *** Пардон, мон шер ами. О чем вы говорите? Какой пердимонокль на чувствов бланманже! Меня Вы ни за что в адьЮльтере вините. А сами с Гюльчатай лямурите уже. Я Вам пекла фондю. Варила круассаны. Батила де воляй и делала крюшон. А Вы сменяли всё на шашлыки с лагманом. Такая селяви, поверьте - моветон. Я, не жалея рук, лущила Вам горошек. Тушила делисьез с подливой а ля мод. От плова с шаурмой протянете Вы ножки. И с ейной хашламы Вас точно пронесёт. Мне в душу наплевав, жуёте чебуреки. У Вас же, мон ами, больной панкреатит. Раз гоните - уйду. Адью, увы, навеки... Звоните завтра в семь. Я Вас жадор, ма пти. Два Паскаля http://www.stihi.ru/2010/11/27/2332 |
Ода греческой вазе
О, чистая невеста немоты, Дочь времени и молчаливой нимфы, Лесной историк, излагаешь ты Диковинный рассказ вернее рифмы. Что в лиственной легенде этих форм – Божеств и смертных отраженья, где вы? В Аркадии иль средь темпийских рощ, Кто эти боги, люди, эти девы? Погони клич, внезапной схватки шторм? Что за свирель, чьего экстаза мощь? Мелодий сладок звук, но звук немой Нам слаще, потому играйте, флейты Не чувственному уху, но самой Духовной сущности, без звука в ней ты. О, юноша в лесу, ты не прервешь Мелодию, не обнажатся ветки. Любовник дерзкий, поцелуй твой пуст, Но ты у цели, губ желанных дрожь – Она здесь навсегда у самых уст, В кого влюблен, она твоя навеки. Счастливые побеги! С вас листва Не облетит, весна вас не оставит, И музыкант, чья музыка жива Всегда, и эту зелень вечно славит. И счастлива без времени любовь, Что горяча и тленью неподвластна, Вся дышит юностью, всегда чиста. Здесь страстью смертной согревает кровь, Чья сердцу речь печальна и прекрасна – Горящий лоб и лихорадка рта. Кто к алтарю подводит жертву там Зеленому, - незримый жрец, куда он Ведет телицу робкую, к бокам Ее атласным льнут цветы, как саван? Что за село лежит там у воды, Иль мирный форт, на склоне поджидая, Но жителей, ушедших к жертве, нет? Вовек пребудут улицы пусты И молчаливы – ни душа живая Не возвратится приоткрыть секрет. Аттическая форма! Эта рать Античных тел, что в мраморе зависли, Лесные сучья, травяная гладь - Все нас уводит за пределы мысли И к вечности. О пастораль без звука! Когда наш век исчезнет без следа, Пребудешь ты иному, как наука, Не нашему, и объяснишь ему: «Вся правда – красота, а красота Есть правда – больше знать вам ни к чему». Джон Китс |
СОНЕТ К ФОРМЕ
Есть тонкие властительные связи Меж контуром и запахом цветка Так бриллиант невидим нам, пока Под гранями не оживет в алмазе. Так образы изменчивых фантазий, Бегущие, как в небе облака, Окаменев, живут потом века В отточенной и завершенной фразе. И я хочу, чтоб все мои мечты, Дошедшие до слова и до света, Нашли себе желанные черты. Пускай мой друг, разрезав том поэта, Упьется в нем и стройностью сонета, И буквами спокойной красоты! В.Брюсов |
***
Так ощутима эта нежность, вещественных полна примет. И нежность обретает внешность и воплощается в предмет. Старинной вазою зеленой вдруг станет на краю стола, и ты склонишься удивленный над чистым омутом стекла. Встревожится квартира ваша, и будут все поражены. - Откуда появилась ваза?- ты строго спросишь у жены.- И антиквар какую плату спросил?- О, не кори жену - то просто я смеюсь и плачу и в отдалении живу. И слезы мои так стеклянны, так их паденья тяжелы, они звенят, как бы стаканы, разбитые средь тишины. За то, что мне тебя не видно, а видно - так на полчаса, я безобидно и невинно свершаю эти чудеса. Вдруг облаком тебя покроет, как в горних высях повелось. Ты закричишь: - Мне нет покою! Откуда облако взялось? Но суеверно, как крестьянин, не бойся, "чур" не говори - то нежности моей кристаллы осели на плечи твои. Я так немудрено и нежно наколдовала в стороне, и вот образовалось нечто, напоминая обо мне. Но по привычке добрых бестий, опять играя в эту власть, я сохраню тебя от бедствий и тем себя утешу всласть. Прощай! И занимайся делом! Забудется игра моя. Но сказки твоим малым детям останутся после меня. Б.Ахмадулина |
* * *
Завидна мне извечная привычка быть женщиной и мужнею женою, но уж таков присмотр небес за мною, что ничего из этого не вышло. Храни меня, прищур неумолимый, в сохранности от всех благополучий, но обойди твоей опекой жгучей двух девочек, замаранных малиной. Еще смеются, рыщут в листьях ягод и вдруг, как я, глядят с такой же грустью. Как все, хотела — и поила грудью, хотела — медом, а вспоила — ядом. Непоправима и невероятна в их лицах мета нашего единства. Уж коль ворона белой уродится, не дай ей бог, чтоб были воронята. Белеть — нелепо, а чернеть — не ново, чернеть — недолго, а белеть — безбрежно. Все более я пред людьми безгрешна, все более я пред детьми виновна. Б.Ахмадулина |
* * *
Какое блаженство, что блещут снега, что холод окреп, а с утра моросило, что дико и нежно сверкает фольга на каждом углу и в окне магазина. Пока серпантин, мишура, канитель восходят над скукою прочих имуществ, томительность предновогодних недель терпеть и сносить - что за дивная участь! Какая удача, что тени легли вкруг елок и елей, цветущих повсюду, и вечнозеленая новость любви душе внушена и прибавлена к чуду. Откуда нагрянули нежность и ель, где прежде таились и как сговорились! Как дети, что ждут у заветных дверей, я ждать позабыла, а двери открылись. Какое блаженство, что надо решать, где краше затеплится шарик стеклянный, и только любить, только ель наряжать и созерцать этот мир несказанный... Б.Ахмадулина |
***
вся смертная любовь как плач как крик по самому себе потерянному раньше когда - живым - из ничего возник без ненависти без пустоты без фальши и ночь прошла и чай уже остыл и холод дня мурашками по коже не бойся - все кого ты не любил (любил) тебя не любят (любят) тоже отмеренное выпить из горла с чужим лицом но прежнему подобным не надо врать - любовь не умерла она как карамель в ладошке детской потной ведь свойство рук - помимо линий вен - беречь тепло и узнавать наощупь что ты ещё не превратился в тлен (хотя и мог вполне прошедшей ночью) А.Цветкова |
Прощанье, запрещающее грусть
Как праведники в смертный час Стараются шепнуть душе: "Ступай!" - и не спускают глаз Друзья с них, говоря "уже" Иль "нет еще" - так в скорбный миг И мы не обнажим страстей, Чтоб встречи не принизил лик Свидетеля Разлуки сей. Землетрясенье взор страшит, Ввергает в темноту умы. Когда ж небесный свод дрожит, Беспечны и спокойны мы. Так и любовь земных сердец: Ей не принять, не побороть Отсутствия. Оно - конец Всего, к чему взывает плоть. Но мы -- мы, любящие столь Утонченно, что наших чувств Не в силах потревожить боль И скорбь разъединенных уст,- Простимся. Ибо мы - одно. Двух наших душ не расчленить, Как слиток драгоценный. Но Отъезд мой их растянет в нить. Как циркуля игла, дрожа, Те будет озирать края, Не двигаясь, твоя душа, где движется душа моя. И станешь ты вперяться в ночь Здесь, в центре, начиная вдруг Крениться, выпрямляться вновь, Чем больше или меньше круг. Но если ты всегда тверда Там, в центре, то должна вернуть Меня с моих кругов туда, Откуда я пустился в путь. Джон Донн |
СЕДЬМОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ
Сияньем луны все ночью озарено. Сверчок на стене ткать теплое платье зовет. Ручка Ковша повернулась к началу зимы. Множество звезд так отчетливо-ясно видны! От белой росы намокла трава на лугах: Времени года смениться пришла пора. Осенних цикад в деревьях разносится крик. Черная ласточка умчалась от нас куда? Те, что когда-то росли и учились со мной, В выси взлетели и крыльями машут там. Они и не вспомнят о дружбе руки в руке, Кинув меня, как оставленный след шагов. На юге Корзина, на севере Ковш - для небес. Небесной Корове ярма не наденешь вовек. И друг, если нет нерушимости камня в нем, - Пустое названье: что он доброго принесет! Старинное китайское |
СВИТОК С ИЗОБРАЖЕНИЕМ ПЕЙЗАЖА
Чуть приметно деревья колышутся в дымке седой. Светит луна над неровной горной грядой. У дальнего берега обратная лодка видна. Слева и справа утесы стоят над водой. Является мысль от мирских соблазнов уйти, С дровосеками и рыбаками дружбу отныне вести. Обширное озеро, синие горы вдали. В эту страну, увы, не знаю пути. Цзе Сисы |
* * *
Снег затеял порошить. Непогода бесится. Чтобы зиму пережить, нужно меньше месяца. Чтоб с пришествием весны — своенравной, северной — не было у белизны шансов на спасение. Станет всё серым-серо, как в рассветных сумерках. Разразится хор сорок на окрестных мусорках. Вдоль обочин забурлит ледяная кашица. Снова сердце заболит. Выживаем, кажется. В.Куллэ |
ДЕСЯТОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ
Далеко, далеко в выси неба звезда Пастух, И светла, и светла ночью Дева, где Млечный Путь. И легки, и легки взмахи белых прелестных рук. И снует, и снует там на ткацком станке челнок. День пройдет, а она не успеет соткать ничего, И от плача ее слезы падают, точно дождь. Млечный Путь - Хань-река с неглубокой прозрачной водой Так ли непроходим меж Ткачихою и Пастухом? Но ровна и ровна полоса этой чистой воды... Друг на друга глядят, и ни слова не слышно от них! Древнее китайское |
Сонет 14
Я не по звездам мыслю и сужу; Хотя я астрономию и знаю, Ни счастья, ни беды не предскажу, Ни засухи, ни язв, ни урожая. -- И не могу вести я счет дождям, Громам, ветрам, сулить счастливый жребий, Предсказывать удачу королям, Вычитывая предвещанья в небе. -- Все знания мои в твоих глазах, Из этих звезд я черпаю сужденье, Что живы Правда с Красотой в веках, Коль ты им дашь в потомстве продолженье. -- Иначе будет час последний твой Последним часом Правды с Красотой. У.Шекспир |
* * *
Бессонница. Гомер. Тугие паруса. Я список кораблей прочел до середины: Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный, Что над Элладою когда-то поднялся. Как журавлиный клин в чужие рубежи,- На головах царей божественная пена,- Куда плывете вы? Когда бы не Елена, Что Троя вам одна, ахейские мужи? И море, и Гомер - всё движется любовью. Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит, И море черное, витийствуя, шумит И с тяжким грохотом подходит к изголовью. О.Мандельштам |
"Я И СТАРАЯ ДАМА"
(Норвич, 1987 - 1997) Жертва козней собеса, маразма, невроза, в сальном ватнике цвета "пыльная роза", с рюкзаком за спиной, полным грязного хлама, в знойный полдень проходит под окном моим дама. Так задумчиво, что и жара ей не в тягость. Десять лет (т.е. лет - с июня по август) после утренних лекций под окном ровно в полдень наблюдал я цветочек этот Господень. Будь я Зощенкой, Шварцем или Олешей, я б сумел прочитать в этой всаднице пешей, в этом ангеле, бледном от серого пота, сладкозвучный оракул: "Нищета есть свобода". Только где те писатели? где тот оракул? где то чтение знаков? где тот кот, что наплакал веры? Нету. Писатели тихо скончались. Вместе с ними религия, психоанализ, символизм и вермонтская летняя школа. Лишь осталась картина, на манер протокола - занесенная в память: "Я и старая дама". Обрамляет картину белая рама от упавшего в прошлое чужого окна. И другая картина пока не видна. Л.Лосев |
25 декабря 1997 года
В сенях помойная застыла лужица. В слюду стучится снегопад. Корова телится, ребенок серится, портянки сушатся, щи кипят. Вот этой жизнью, вот этим способом существования белковых тел живем и радуемся, что Господом ниспослан нам живой удел. Над миром черное торчит поветрие, гуляет белая галиматья. В снежинках чудная симметрия небытия и бытия. Л.Лосев |
***
День ото дня всё глуше крики чаек. Сырой туман все звуки поглощает. Всё тише поступь времени. Неслышно Приходят и уходят вещи, люди. У них нет тени. Только осязанью Я доверяю. — Стало быть, не призрак, — я говорю себе, — погладив кошку. Потрогав ветку. И твою улыбку... — Вот наш автобус с ясными глазами, что перевозит души сквозь туман. В.Гоммерштадт |
***
Серебряное мое молчание Нечаянное... Молчу. Вздохну ли — В плену отчаяния Беззвучное Лепечу. И чутко, и чисто — Хрустальное, Неведомое — Звенит... Задумчивое, Печальное, Нежнее листвы молитв. Причудой небесного зодчества Окажешься — Пусть на миг — Соборности одиночества Единственный Ученик. В.Гоммерштадт |
Итальянский ноктюрн
Ничего не меняется. Мимо плывут корабли. Мимо носятся волны. Бессмертие пляшет в ответ На абстракцию прожитой жизни. А где-то вдали Регулярно о чем-то горит антрацитовый свет. Перспективы подводной Италии радуют глаз. Это может быть даже Венеция. Значит, вот-вот Остановятся воды. Они почему-то сейчас Не совсем соответствуют статусу медленных вод. Здесь на всех языках как-то странно звучит тишина, Как-то очень по-разному. Дело, конечно, не в ней… Здесь причалам и пристаням рыбы дают имена Микеланджело и Брунеллески. Здесь формы теней Соответствуют их содержанию только на треть. Потому что бессмертие искренне пляшет в ответ На абстракцию смерти. Поэтому больно смотреть, Как о чем-то все реже горит антрацитовый свет. В белом шуме прибоя молчание черного дна Затерялось, забылось. И ветер давно замолчал… И у самой заброшенной пристани вспомнит волна, Что пора возвращаться на самый забытый причал. Это вряд ли Венеция. Это считается дном. Ни динамики жизни, ни статики смерти. И вот — Остановятся быстрые воды на чем-то одном, Формируя модель поведения медленных вод. Ничего не меняется здесь. И горчит тишина На любом языке одинаково в быстрой воде, Где причалы и пристани рыбам дают имена Микеланджело и Брунеллески. Обычное де… А.Вавилов |
Вечером
Звенела музыка в саду Таким невыразимым горем. Свежо и остро пахли морем На блюде устрицы во льду. Он мне сказал: "Я верный друг!" И моего коснулся платья... Как не похожи на объятья Прикосновенья этих рук. Так гладят кошек или птиц, Так на наездниц смотрят стройных... Лишь смех в глазах его спокойных Под легким золотом ресниц. А скорбных скрипок голоса Поют за стелющимся дымом: "Благослови же небеса - Ты первый раз одна с любимым". А.Ахматова |
Гость
Все как раньше: в окна столовой Бьется мелкий метельный снег, И сама я не стала новой, А ко мне приходил человек. Я спросила: "Чего ты хочешь?" Он сказал: "Быть с тобой в аду". Я смеялась: "Ах, напророчишь Нам обоим, пожалуй, беду". Но, поднявши руку сухую, Он слегка потрогал цветы: "Расскажи, как тебя целуют, Расскажи, как целуешь ты". И глаза, глядевшие тускло, Не сводил с моего кольца. Ни один не двинулся мускул Просветленно-злого лица. О, я знаю: его отрада - Напряженно и страстно знать, Что ему ничего не надо, Что мне не в чем ему отказать. А.Ахматова |
CXXXVI. ПЛАВАНЬЕ.
Максиму Дю Кану I Для отрока, в ночи глядящего эстампы, За каждым валом - даль, за каждой далью - вал. Как этот мир велик в лучах рабочей лампы! Ах, в памяти очах - как бесконечно мал! В один ненастный день, в тоске нечеловечьей, Не вынеся тягот, под скрежет якорей, Мы всходим на корабль, и происходит встреча Безмерности мечты с предельностью морей. Что нас толкает в путь? Тех - ненависть к отчизне, Тех - скука очага, еще иных - в тени Цирцеиных ресниц оставивших полжизни - Надежда отстоять оставшиеся дни. В Цирцеиных садах, дабы не стать скотами, Плывут, плывут, плывут в оцепененье чувств, Пока ожоги льдов и солнц отвесных пламя Не вытравят следов волшебницыных уст. Но истые пловцы - те, что плывут без цели: Плывущие, чтоб плыть! Глотатели широт, Что каждую зарю справляют новоселье И даже в смертный час еще твердят: - Вперед! На облако взгляни: вот облик их желаний! Как отроку - любовь, как рекруту - картечь, Так край желанен им, которому названья Доселе не нашла еще людская речь. |
II
О ужас! Мы шарам катящимся подобны, Крутящимся волчкам! И в снах ночной поры Нас Лихорадка бьет, как тот Архангел злобный, Невидимым бичом стегающий миры. О, странная игра с подвижною мишенью! Не будучи нигде, цель может быть - везде! Игра, где человек охотится за тенью, За призраком ладьи на призрачной воде... Душа наша - корабль, идущий в Эльдорадо. В блаженную страну ведет - какой пролив? Вдруг среди гор и бездн и гидр морского ада - Крик вахтенного: - Рай! Любовь! Блаженство! Риф. Малейший островок, завиденный дозорным, Нам чудится землей с плодами янтаря, Лазоревой водой и с изумрудным дерном. - Базальтовый утес являет нам заря. О, жалкий сумасброд, всегда кричащий: берег! Скормить его зыбям иль в цепи заковать, - Безвинного лгуна, выдумщика Америк, От вымысла чьего еще серее гладь. Так старый пешеход, ночующий в канаве, Вперяется в мечту всей силою зрачка. Достаточно ему, чтоб Рай увидеть въяве, Мигающей свечи на вышке чердака. |
III
Чудесные пловцы! Что за повествованья Встают из ваших глаз - бездоннее морей! Явите нам, раскрыв ларцы воспоминаний, Сокровища, каких не видывал Нерей. Умчите нас вперед - без паруса и пара! Явите нам (на льне натянутых холстин Так некогда рука очам являла чару) - Видения свои, обрамленные в синь. Что видели вы, что? |
IV
"Созвездия. И зыби, И желтые пески, нас жгущие поднесь. Но, несмотря на бурь удары, рифов глыбы, - Ах, нечего скрывать! - скучали мы, как здесь. Лиловые моря в венце вечерней славы, Морские города в тиаре из лучей Рождали в нас тоску, надежнее отравы, Как воин опочить на поле славы - сей. Стройнейшие мосты, славнейшие строенья, - Увы! хотя бы раз сравнялись с градом - тем, Что из небесных туч возводит Случай - Гений.. - И тупились глаза, узревшие Эдем. От сладостей земных - Мечта еще жесточе! Мечта, извечный дуб, питаемый землей! Чем выше ты растешь, тем ты страстнее хочешь Достигнуть до небес с их солнцем и луной. Докуда дорастешь, о, древо кипариса Живучее? ...Для вас мы привезли с морей Вот этот фас дворца, вот этот профиль мыса, - Всем вам, которым вещь чем дальше - тем милей! Приветствовали мы кумиров с хоботами, С порфировых столпов взирающих на мир, Резьбы такой - дворцы, такого взлета - камень, Что от одной мечты - банкротом бы - банкир... Надежнее вина пьянящие наряды Жен, выкрашенных в хну - до ноготка ноги, И бронзовых мужей в зеленых кольцах гада..." |
V
И что, и что - еще? |
VI
"О, детские мозги! Но чтобы не забыть итога наших странствий: От пальмовой лозы до ледяного мха - Везде - везде - везде - на всем земном пространстве Мы видели все ту ж комедию греха: Ее, рабу одра, с ребячливостью самки Встающую пятой на мыслящие лбы, Его, раба рабы: что в хижине, что в замке Наследственном: всегда - везде - раба рабы! Мучителя в цветах и мученика в ранах, Обжорство на крови и пляску на костях, Безропотностью толп разнузданных тиранов, - Владык, несущих страх, рабов, метущих прах. С десяток или два - единственных религий, Всех сплошь ведущих в рай - и сплошь вводящих в грех! Подвижничество, так носящее вериги, Как сибаритство - шелк и сладострастье - мех. Болтливый род людской, двухдневными делами Кичащийся. Борец, осиленный в борьбе, Бросающий Творцу сквозь преисподни пламя: - Мой равный! Мой Господь! Проклятие тебе! - И несколько умов, любовников Безумья, Решивших сократить докучной жизни день И в опия моря нырнувших без раздумья, - Вот Матери-Земли извечный бюллетень!" |
VII
Бесплодна и горька наука дальних странствий. Сегодня, как вчера, до гробовой доски - Все наше же лицо встречает нас в пространстве: Оазис ужаса в песчаности тоски. Бежать? Пребыть? Беги! Приковывает бремя - Сиди. Один, как крот, сидит, другой бежит, Чтоб только обмануть лихого старца - Время, Есть племя бегунов. Оно как Вечный Жид. И, как апостолы, по всем морям и сушам Проносится. Убить зовущееся днем - Ни парус им не скор, ни пар. Иные души И в четырех стенах справляются с врагом. В тот миг, когда злодей настигнет нас - вся вера Вернется нам, и вновь воскликнем мы: - Вперед! Как на заре веков мы отплывали в Перу, Авророю лица приветствуя восход. Чернильною водой - морями глаже лака - Мы весело пойдем между подземных скал. О, эти голоса, так вкрадчиво из мрака Взывающие: "К нам! - О, каждый, кто взалкал Лотосова плода! Сюда! В любую пору Здесь собирают плод и отжимают сок. Сюда, где круглый год - день лотосова сбора, Где лотосову сну вовек не минет срок!" О, вкрадчивая речь! Нездешней речи нектар!.. К нам руки тянет друг - чрез черный водоем. "Чтоб сердце освежить - плыви к своей Электре!" Нам некая поет - нас жегшая огнем. |
VIII
Смерть! Старый капитан! В дорогу! Ставь ветрило! Нам скучен этот край! О Смерть, скорее в путь! Пусть небо и вода - куда черней чернила, Знай - тысячами солнц сияет наша грудь! Обманутым пловцам раскрой свои глубины! Мы жаждем, обозрев под солнцем все, что есть, На дно твое нырнуть - Ад или Рай - едино! - В неведомого глубь - чтоб новое обресть! Ш.Бодлер |
CXIII. ДУША ВИНА.
В бутылках в поздний час душа вина запела: "В темнице из стекла меня сдавил сургуч, Но песнь моя звучит и ввысь несется смело; В ней обездоленным привет и теплый луч! О, мне ль не знать того, как много капель пота И света жгучего прольется на холмы, Чтоб мне вдохнула жизнь тяжелая работа, Чтоб я могла за все воздать из недр тюрьмы! Мне веселей упасть, как в теплую могилу, В гортань работника, разбитого трудом, До срока юную растратившего силу, Чем мерзнуть в погребе, как в склепе ледяном! Чу - раздались опять воскресные припевы, Надежда резвая щебечет вновь в груди, Благослови ж и ты, бедняк, свои посевы И, над столом склонясь, на локти припади; В глазах твоей жены я загорюсь, играя, У сына бледного зажгу огонь ланит, И на борьбу с судьбой его струя живая, Как благовония - атлета, вдохновит. Я упаду в тебя амброзией священной; Лишь Вечный Сеятель меня посеять мог, Чтоб пламень творчества зажегся вдохновенный, И лепестки раскрыл божественный цветок!" Ш.Бодлер |
LХХХIХ. ПРОПАСТЬ.
Паскаль носил в душе водоворот без дна. - Все пропасть алчная: слова, мечты, желанья. Мне тайну ужаса открыла тишина, И холодею я от черного сознанья. Вверху, внизу, везде бездонность, глубина, Пространство страшное с отравою молчанья. Во тьме моих ночей встает уродство сна Многообразного, - кошмар без окончанья. Мне чудится, что ночь - зияющий провал, И кто в нее вступил - тот схвачен темнотою. Сквозь каждое окно - бездонность предо мною. Мой дух с восторгом бы в ничтожестве пропал, Чтоб тьмой бесчувствия закрыть свои терзанья. - А! Никогда не быть вне Чисел, вне Созданья! Ш.Бодлер |
Воздаяние гордости
В те дни чудесные, когда у Богословья Была и молодость и сила полнокровья, Один из докторов - как видно по всему, Высокий ум, в сердцах рассеивавший тьму, Их бездны черные будивший словом жгучим, К небесным истинам карабкаясь по кручам, Где он и сам не знал ни тропок, ни дорог, Где только чистый Дух еще пройти бы мог, - Так дико возопил в диавольской гордыне, Как будто страх в него вселился на вершине: “Христос! Ничтожество! Я сам тебя вознес! Открой я людям все, в чем ты не прав, Христос, На смену похвалам посыплются хуленья, Тебя, как выкидыш, забудут поколенья”. Сказал и замолчал, и впрямь сошел с ума, Как будто наползла на это солнце тьма. Рассудок хаосом затмился. В гордом храме, Блиставшем некогда богатыми дарами, Где жизнь гармонии была подчинена, Все поглотила ночь, настала тишина, Как в запертом на ключ, заброшенном подвале. Уже не различал он, лето ли, зим На пса бродячего похожий, рыскал он, Не видя ничего, оборван, изможден, Посмешище детей, ненужный и зловещий, Подобный брошенной и отслужившей вещи. Ш.Бодлер |
Прощаясь с очень маленькими детьми
Но в следующий раз они не будут прежними. Их речь, такую милую, нестройную чуть-чуть, уже исправят. И более скептичным станет взгляд, теперь он подключен надежно к гулу жизни из телевизора и разговоров уличных, и алфавита, культура загрязнит прозрачную лазурь их глаз. И это, наконец, понять заставит, как важны все надоедливые тетки и соседи (с их запахами сигарет и пота летом и лицами как небо сквозь листву), кто знал тебя с нуля, от самого начала, и ворковал бессмыслицу свою, когда ты не умел еще скучать, когда не знал имен, и даже своего, не знал, как щедрый мир все встречи превращает в расставанья. Д.Апдайк |
Смеркается. Казнён. С Голгофы отвалив,
спускается толпа, виясь между олив, подобно медленному змию; и матери глядят, как под гору, в туман увещевающий уводит Иоанн седую, страшную Марию. Уложит спать её и сам приляжет он, и будет до утра подслушивать сквозь сон её рыданья и томленье. Что, если у неё остался бы Христос и плотничал, и пел? Что, если этих слёз не стоит наше искупленье? Воскреснет Божий Сын, сияньем окружён; у гроба, в третий день, виденье встретит жен, вотще купивших ароматы; светящуюся плоть ощупает Фома; от веянья чудес земля сойдёт с ума, и будут многие распяты. Мария, что тебе до бреда рыбарей! неосязаемо над горестью твоей дни проплывают, и не в третий, ни в сотый, никогда не вспрянет он на зов, твой смуглый первенец, лепивший воробьёв на солнцепёке, в Назарете. Владимир Набоков |
Из Альберта Эйнштейна
Вчера наступило завтра, в три часа пополудни. Сегодня уже "никогда", будущее вообще. То, чего больше нет, предпочитает будни с отсыревшей газетой и без яйца в борще. Стоит сказать "Иванов", как другая эра сразу же тут как тут, вместо минувших лет. Так солдаты в траншее поверх бруствера смотрят туда, где их больше нет. Там -- эпидемия насморка, так как цветы не пахнут, и ропот листвы настойчив, как доводы дурачья, и город типа доски для черно-белых шахмат, где побеждают желтые, выглядит как ничья. Так смеркается раньше от лампочки в коридоре, и горную цепь настораживает сворачиваемый вигвам, и, чтоб никуда не ломиться за полночь на позоре, звезды, не зажигаясь, в полдень стучатся к вам. И.Бродский |
***
Меня упрекали во всем, окромя погоды, и сам я грозил себе часто суровой мздой. Но скоро, как говорят, я сниму погоны и стану просто одной звездой. Я буду мерцать в проводах лейтенантом неба и прятаться в облако, слыша гром, не видя, как войско под натиском ширпотреба бежит, преследуемо пером. Когда вокруг больше нету того, что было, не важно, берут вас в кольцо или это -- блиц. Так школьник, увидев однажды во сне чернила, готов к умноженью лучше иных таблиц. И если за скорость света не ждешь спасибо, то общего, может, небытия броня ценит попытки ее превращенья в сито и за отверстие поблагодарит меня. И.Бродский |
***
Стихи начинаю строить с крыши - первая строчка к небу ближе, последняя - к земле... Строю истово, много лет маленький храм из сосен, ясный, как осень. Назову избой и пагодой, поселю там тихо, чуть дыша, голубую живую ягоду, похожую на земной шар. С.Шелковой |
Странствия
«Вселенная, пронизанная Богом», и чёрный воздух, пахнущий вином, – вот эта ночь, что проникает в дом, неслышно сбросив обувь за порогом. Присядь же, дознаватель о больном. Живому впрок – всё, что посмело сбыться. Цветущей веткой ночь в стекло стучится, и влажный куст белеет под окном. «Язычник, – говорю я, – царь зверей, Улисс, истосковавшийся по маю! Когда, поднявшись, дверь я прикрываю, твои ль опорки дремлют у дверей?» Пойдёшь ли дальше в вечных башмаках иль двинешься по морю звёзд толчками, пространство исцарапает сучками, но вдох и выдох пересилят страх, чтоб здесь, в чуть заржавевшем корабле, в моём, от книг осевшем на бок доме, занёс в журнал суждение о том я, что совершенство ангела – в крыле! С.Шелковой |
свет
Уходя, оставлю свет в комнатушке обветшалой, невзирая на запрет правил противопожарных. У любви гарантий нет. Чувство ведь - не корпорация. Уходя, оставьте свет в тех, с кем выпало расстаться. Жаль, что неизбежна смерть. Но возможна сатисфакция - уходя, оставить свет. Это больше, чем остаться! П.Вегин |
. . .
гуляет синий огонек в аллее дачного квартала — не близок он, и не далек, горит неярко, вполнакала, как маячок среди стропил того, кто прошлой ночью эти на землю сосны опустил и звезды по небу разметил; стучит его больной мелок, летит в небесное корыто; он — это маленький глазок в двери, которая закрыта. Г.Шульпяков |
* * *
прозрачен как печатный лист, замысловат и неказист, живет пейзаж в моем окне, но то, что кажется вовне окна, живет внутри меня — в саду белеет простыня, кипит похлебка на огне, который тоже есть во мне, и тридцать три окна в дому открыто на меня — во тьму души, где тот же сад, и в нем горит, горит сухим огнем что было на моем веку (кукушка делает «ку-ку») — и вырастает из огня пейзаж, в котором нет меня. Г.Шульпяков |
В защиту музыки
Вем только, встарь говаривал Сократ, что ничего не вем. И был стократ он прав, Сократ: увы, мы не вельми горазды весть, рожденные людьми. Побольше б нам, собратья по перу, собравшись у Сократа на пиру, пить, да поменьше языком молоть. А чтобы веселей прошел обед, сыграй, сыграй, миляга Никомед, какую-никакую нам мелодь! Твой музыкальный с дырочкой снаряд не врет, и лаконический наряд рабыни привирает лишь слегка; и змей не врет - развилкой языка; и свет не врет, и смерть, и створки врат не врут, когда приходит в город враг; и ветер в поле не разносит врак; и эта уморительная плоть не врет - нога, рука, желудок - вплоть до самого последнего прыща, не врет и сердце, слева трепеща; сморкнется нос или глазок сморгнет - ни глаз, ни нос не врут. И только рот, как титьку бросит в годик или два, так и пошло: слова, слова, слова. Г.Кружков |
***
Что толку, дорогой, о вечном говорить, и воздух сотрясать, и потрясать колодой... - Она, одна она, виновная во всём - от кончиков ресниц до полной несвободы, - Да полно, дорогой, когда бы не она, ты разве бы читал из Шпенглера и Гёте? Мой тактик и стратег плетения словес, плетения сетей для бабочки и птицы, ну как же ты так влип на зависть холодам, влетел с разбега сам в «дрожат её ресницы», в наивный не-романс, в любовный не-роман, в «наверное, мне снится»? Мой властелин и бог, молчи, не отвечай, пусть руки не дрожат, я не прошу ответа, мы просто помолчим, пусть царствует декабрь и у тебя в руках дымится сигарета, вот плед и крепкий чай, вот Пушкин, почитай, там, кажется, про это… М.Сидорова |
***
в твой след на асфальте я не попаду никогда даже если пройду по той же улице тысячу раз время вода пространство тоже вода плотно разделившая нас а когда-то мы жили с тобой в стране оз и не знали условностей типа «туда нельзя» если было больно то от шипов роз мы умели летать по небу скользя плавно как по воде скользит ладья в летний солнечный полдень когда светло а сегодня если в ладье сижу я рядом со мной не ты сжимаешь весло и как в зеркале с точностью до наоборот ты водная гладь весло ладья рядом с тобой конечно кто-то плывёт но не я замкнутый круг ему имени нет хотя попытаться можно его дать а толку? я не попаду в твой след, даже если рядом буду шагать Измерения разные. Разные соловьи. Кого волнует, что я по тебе не сплю, Потому что губами чувствую губы твои, Потому что люблю. М.Сидорова |
***
Я ощущаю себя человеком в пейзаже, Вписанным в купол неба, в ресницы сосен. Заштрихован дождем человек, и даже Лютой зимою на той акварели осень, Веснушчаты кроны берез, на верхушках елей Дрожат случайные искры осенних листьев, Синь, золото, зелень - цвет акварели, Созданной самой искренней в мире кистью. Тайнопись Бога в каждом изгибе ветки, В иероглифе птицы; тайнопись Бога В том, что идет человек против ветра, Точно зная: это его дорога М.Сидорова |
* * *
Среди длинных рек, среди пыльных книг человек-песок ко всему привык но язык его вспоминает сдвиг, подвиг, выцветший черновик, поздний запах моря, родной порог, известняк, что не сохранил отпечатков окаменевших строк, старомодных рыжих чернил. Где, в какой элладе, где смерти нет, обрывает ландыш его душа и глядит младенцем на дальний свет из прохладного шалаша? Выползает зверь из вечерних нор, пастушонок молча плетет венок, и ведут созвездия первый спор — кто волчонок, а кто щенок. И пока над крышей визжит норд-ост, человечьи очи глотают тьму, в неурочный час сочинитель звезд робко бодрствует, потому что влачит его океан, влечет, обольщает, звенит, течет — и живой земли голубой волчок колыбельную песнь поет. Б.Кенжеев |
вальс со слезой
в лесу непролазном где плесы луна целовала где вотчина божья однажды а нынче ничья уткнувшись веснушками в мятый подол сарафана аленушка плачет и горе ее в три ручья сопрано вконец сорвала и овраг затопила по поводу братца все жребии бедному злы напился поди из копыта быть может тапира в заморский один зоопарк на заре увезли над темной водой птеродактили кычут летая ползут трилобиты кембрийских не слушаясь уз по пеленгу плача плывут корабли из китая на палубах панды грызут стратегический груз по горло в дубравах кикиморы пробуют воду столетняя плесень в горючей славянской косе но нет ни малейшего шанса из клетки на волю найти человечье копытце и снова как все уходят медведи что в дебрях бока отлежали на кручи валдая из ягодных отчих долин рвануть бы по отмелям с жабами их и ужами к той ржавой задвижке где плачет аленушка блин подступит слеза к горизонту и купол качнется стремительным тазом навстречу соленой волне а дети бегут от грозы что никак не начнется я честно исправлюсь сестричка не плачь обо мне aptsvet |
ДЖЕК ЛОНДОН
маленький Джек Лондон всегда съедал буквари тщательно пережёвывал каждую букву представлял как потом придётся мучиться на Аляске наедался впрок потом на Аляске когда все умирали от голода он почти ничего не ел говорил: в детстве я съел очень много букв они необычайно питательны А.Коровин |
МОЙ ЗНАКОМЫЙ ВОЛШЕБНИК
Дмитрию Григорьеву я знал одного волшебника он умел превращать слова в бабочек бабочек – в облака а потом он отправлял облака в кругосветное плавание в помощь тем кто страдал от жажды он жил за казанским собором и обогревал вселенную ему подчинялись тайфуны и наводнения штормы и ураганы он любил тихие светлые дни и в те дни когда был радостен и спокоен все стихии в мире выполняли свою привычную работу а в те дни когда он бывал весел потому что немного выпил или потому что его чем-нибудь порадовала милая девушка он устраивал весёлый весенний ливень или лёгкий бодрящий штормик или маленький безобидный тайфун чтобы порадовать детишек где-нибудь в Америке или России если же он бывал разгневан (что ему совершенно не свойственно) происходили страшные вещи цунами и тайфуны сметали с лица земли целые города вулканы засыпали пеплом страны и континенты корабли и подводные лодки пропадали в море самолёты врезались в огромные здания в общем – вы поняли – лучше его не гневить потому что вообще-то он очень добрый и любит сладкое к чаю А.Коровин |
* * *
Там, в блаженствах безответных… В. А. Жуковский Есть лечебная пластинка, И лекарства лучше нет. Там морские под сурдинку Волны бьют о парапет. Мягко хлюпают, о камни Трутся мокрые шлепки, Шелестят о чем-то давнем, Что не ведает тоски, И с историей в согласье, И в фаворе у богов, Словно всхлипывает счастье Без причин у берегов. Там сплошное восхожденье, Сублимация невзгод, Душ болящих воскрешенье, Белый, белый пароход, Прочный мир ветхозаветный Правил добрых и простых — Там, в блаженствах безответных… Только жизни нету в них. Е.Ушакова |
ЧЕПУХА
Трепов - мягче сатаны, Дурново - с талантом, Нам свободы не нужны, А рейтузы с кантом. Сослан Нейдгарт в рудники, С ним Курлов туда же, И за старые грехи - Алексеев даже... Монастырь наш подарил Нищему копейку, Крушеван усыновил Старую еврейку... Взял Линевич в плен спьяна Три полка с обозом... Умножается казна Вывозом и ввозом. Витте родиной живет И себя не любит. Вся страна с надеждой ждет, Кто ее погубит... Разорвался апельсин У Дворцова моста... Где высокий гражданин Маленького роста? Самый глупый человек Едет за границу; Из Маньчжурии калек Отправляют в Ниццу. Мучим совестью, Фролов С горя застрелился; Губернатор Хомутов Следствия добился. Безобразов заложил Перстень с бриллиантом... Весел, сыт, учен и мил, Пахарь ходит франтом. Шлется Стесселю за честь От французов шпага; Манифест - иначе есть Важная бумага... Интендантство, сдав ларек, Все забастовало, А Суворин-старичок Перешел в "Начало". Появился Серафим - Появились дети. Папу видели за сим В ложе у Неметти... В свет пустил святой синод Без цензуры святцы, Витте-граф пошел в народ... Что-то будет, б р а т ц ы?.. Высшей милостью труха Хочет общей драки... Все на свете - чепуха, Остальное - враки... С.Чёрный |
* * *
Гляжу ли издалека Я на шатер небес Фудзияму я вижу, Подъявшую от века Главу свою в лазурь, — Тогда темнеет солнце И меркнет в небесах, Тогда скрывает месяц, Блуждающий далеко, Свой лучезарный лик. Над ней не смеют тучи Направить свой полет, И только снежных хлопьев На белую вершину Спадает пелена. Гляжу ль в залив Таго Я на шатер небес, Фудзи-Яма высоко Стоит, и на вершину Спадает вечно снег. АКАХИТО |
* * *
В ночи, не ведающей обо мне, Уже давно пора взойти луне, Но проблески ее размылись в дрожи. Забыл не знаю что. Живу во сне. Какое выбрать «я», не знаю тоже. Что за туман лег странной пеленой Меж вечной смутой чувств моих и мной? Час междуцарствия, пора больная. Ко мне прильнул бесстрастно бриз ночной. Я сплю. Но кто уснувший «я», не знаю. Вся суть моя, я сам — ничто, и вот Всё, чем я жив, во мне как боль живет. Ночь — меч в ножнах, не вступишь в споры с нею. Ты алчешь сердце? Всё из рук плывет. Уж лучше чувствуй сердце: так вернее. Ф.Пессоа |
Переводчик
Недвижный вечер с книгою в руках, И ход часов так непохож на бегство. Передо мною в четырех строках Расположенье подлинного текста: «В час сумерек звучнее тишина, И город перед ночью затихает. Глядится в окна полная луна, Но мне она из зеркала сияет». От этих строк протягиваю нить; Они даны — не уже и не шире: Я не могу их прямо повторить, Но все-таки их будет лишь четыре: «В вечерний час яснее каждый звук, И затихает в городе движенье. Передо мной — не лунный полный круг, А в зеркале его отображенье». Д.Усов |
МОРСКИЕ ГОРОДА
Набросок Под парусами мы сходу вошли сюда, В полные тьмы и морозных огней города. Сотни лестниц пустых окружали причал, Во тьме матрос подожжённым поленом махал. А под кормой, в глубине серебристой воды, Тускло искрясь, простирались морские сады. Там исполинские рыбы, блестя чешуёй, Копьям подобны, пронзали глубины собой. Колокол спал. Даже нищих не встретили мы. Не преградил нам никто дорогу из тьмы. Были наги, словно стены, все города. Только всходила над башней огромной звезда. Водорослей обрывки застряли в кустах. Солью покрытые стены вселяли страх. Высились, как скелеты, руины мостов, Падало пламя в глубины подводных миров. Я В Годдис |
С возвращением, Лиза!
|
Здравствуйте, Stas :).
|
Тени
Остановлюсь - лежит, иду - и тень идет, Так странно двигаясь, так мягко выступая; Глухая слушает, глядит она слепая, Поднимешь голову, а тень уже ползет. Но сам я тоже тень. Я облака на небе Тревожный силуэт. Скользит по формам взор, И ум мой ничего не создал до сих пор: Иду, куда влечет меня всевластный жребий. Я тень от ангела, который сам едва, Один из отблесков последних божества, Бог повторен во мне, как в дереве кумира, А может быть, теперь среди иного мира, К жерлу небытия дальнейшая ступень, От этой тени тень живет и водит тень. С.Прюдом |
В ЗАЦВЕТАЮЩИХ СИРЕНЯХ
Покуда душный день томится, догорая, Не отрывая глаз от розового края... Побудь со мной грустна, побудь со мной одна: Я не допил еще тоски твоей до дна... Мне надо струн твоих: они дрожат печальней И слаще, чем листы на той березе дальней... Чего боишься ты? Я призрак, я ничей... О, не вноси ко мне пылающих свечей... Я знаю: бабочки дрожащими крылами Не в силах потушить мучительное пламя, И знаю, кем огонь тот траурный раздут, С которого они сожженные падут... Мне страшно, что с огнем не спят воспоминанья, И мертвых бабочек мне страшно трепетанье. И.Анненский |
x x x
Лунные лесные гномы, В полночь льнущие к полянам, Мимолетны, невесомы, Подмигнув издалека нам, Завлекаете обманом; И, мелькая с нами рядом, Исчезаете, едва Настигаемые взглядом! Но шепнет о вас листва Бессловесные слова... Стать как вы - бесплотным блеском, Бликом, чтобы в темноте Мой полет по перелескам Угадали только те, Кто доверится мечте. Стану пляской смутных пятен, А потом вольюсь во тьму, Не подвластен, не понятен Никому и ничему - Ни безумью, ни уму. Ф.Пессоа |
x x x
Клубятся тучи в вышине И небо облегли: Последний синий лоскуток Печалится вдали. Вот так и безутешный ум, В безвыходной глуши, Припомнит светлым лоскутком О бытии души. Прекрасной правды лоскуток - А правде суждено Стать вечной по другую грань Того, что нам дано. Ф.Пессоа |
x x x
Не разойтись туману. Поздно, и ночь темна. Всюду, куда ни гляну, Передо мной стена. Небо над ней бездонно, Ветер утих ночной, Но задышало сонно Дерево за стеной. Ночь он не сделал шире, Этот нездешний шум В потустороннем мире Потусторонних дум. Жизнь лишь канва сквозная Яви и забытья... Грустен ли я, не знаю. Грустно, что это я. Ф.Пессоа |
1
Ни взгляд, ни разговор, ни письмена Нас передать не могут. Наша суть Не может в книгу быть заключена. Душа к душе найти не в силах путь. Бессмысленно желанье: без конца Пытаться о себе сплести рассказ. Как прежде, связи лишены сердца, И сущности души не видит глаз. Меж душами не создадут моста Ни колкость, ни софизм, ни каламбур, Передавая мысль, солгут уста, Рассудок слаб и косен чересчур. Мы - сновиденья, зримые душой, И непостижен сон души чужой. Ф.Пессоа |
РОЗА ОТВЕЧАЕТ СОЛОВЬЮ
Ночь, не отстающая, как нищенка. Соловей, цитирующий Зощенко, щелкающий из Толстого с Гамсуном: “Миром правят голод и любовь”. Над дурманной желтизной купавника в местном, скромном облике шиповника роза отвечает громогласному, мне ее ответа не зaбыть. Слово ее, вежливое, нужное, влажное (ведь дело ночью!), нежное, с финского на русский переводится как “о да”, “о нет” и “может быть”. Л.Лосев |
To Columbo
Научи меня жить напоследок, я сам научиться не мог. Научи, как стать меньше себя, в тугой уплотнившись клубок, как стать больше себя, растянувшись за полковра. Мяумуары читаю твои, мемурра о презрении к тварям, живущим посредством пера, но приемлемым на зубок. Прогуляйся по клавишам, полосатый хвостище таща, ибо лучше всего, что пишу я, твое шшшшшшщщщщщщ. Ляг на книгу мою — не последует брысь: ты лиричней, чем Анна, Марина, Велимир, Иосиф, Борис. Что у них на бумаге — у тебя на роду. Спой мне песню свою с головой Мандельштама во рту. Больше нет у меня ничего, чтобы страх превозмочь в час, когда тебя заполночь нет и ощерилась ночь. Л.Лосев |
Иосиф в 1965 году
Вся эта сволочь с партактивами цветок за цвет и за мерцание звезду могла бы сжить со света. Стихов “с гражданскими мотивами” потребовали от поэта. Но в результате замерзания в его чернильнице чернил стихов с гражданскими мотивами поэт для них не сочинил. Он слушал сердца замирания, следил за кряквами крикливыми и крыши драные чинил. Река плела свои извивы. Шёл снег. Стояли холода. И, как гражданские мотивы, чего-то ныли провода. Л.Лосев |
* * *
E.R. Второе Рождество на берегу незамерзающего Понта. Звезда Царей над изгородью порта. И не могу сказать, что не могу жить без тебя - поскольку я живу. Как видно из бумаги. Существую; глотаю пиво, пачкаю листву и топчу траву. Теперь в кофейне, из которой мы, как и пристало временно счастливым, беззвучным были выброшены взрывом в грядущее, под натиском зимы бежав на Юг, я пальцами черчу твое лицо на мраморе для бедных; поодаль нимфы прыгают, на бедрах задрав парчу. Что, боги,— если бурое пятно в окне символизирует вас, боги,— стремились вы нам высказать в итоге? Грядущее настало, и оно переносимо; падает предмет, скрипач выходит, музыка не длится, и море все морщинистей, и лица. А ветра нет. Когда-нибудь оно, а не — увы — мы, захлестнет решетку променада и двинется под возгласы «не надо», вздымая гребни выше головы, туда, где ты пила свое вино, спала в саду, просушивала блузку,— круша столы, грядущему моллюску готовя дно. И.Бродский |
***
Голландия есть плоская страна, переходящая в конечном счете в море, которое и есть, в конечном счете, Голландия. Непойманные рыбы, беседуя друг с дружкой по-голландски, убеждены, что их свобода — смесь гравюры с кружевом. В Голландии нельзя подняться в горы, умереть от жажды; еще трудней — оставить четкий след, уехав из дому на велосипеде, уплыв — тем более. Воспоминанья — Голландия. И никакой плотиной их не удержишь. В этом смысле я живу в Голландии уже гораздо дольше, чем волны местные, катящиеся вдаль без адреса. Как эти строки. И.Бродский |
Два часа в резервуаре
Мне скучно, бес... А. С. Пушкин I Я есть антифашист и антифауст. Их либе жизнь и обожаю хаос. Их бин хотеть, геноссе официрен, дем цайт цум Фауст коротко шпацирен. II Но подчиняясь польской пропаганде, он в Кракове грустил о фатерланде, мечтал о философском диаманте и сомневался в собственном таланте. Он поднимал платочки женщин с пола. Он горячился по вопросам пола. Играл в команде факультета в поло. Он изучал картежный катехизис и познавал картезианства сладость. Потом полез в артезианский кладезь эгоцентризма. Боевая хитрость, которой отличался Клаузевиц, была ему, должно быть, незнакома, поскольку фатер был краснодеревец. Цумбайшпиль, бушевала глаукома, чума, холера унд туберкулезен. Он защищался шварце папиросен. Его влекли цыгане или мавры. Потом он был помазан в бакалавры. Потом снискал лиценциата лавры и пел студентам: "Кембрий... динозавры..." Немецкий человек. Немецкий ум. Тем более, когито эрго сум. Германия, конечно, юбер аллес. (В ушах звучит знакомый венский вальс.) Он с Краковом простился без надрыва и покатил на дрожках торопливо за кафедрой и честной кружкой пива. III Сверкает в тучах месяц-молодчина. Огромный фолиант. Над ним -- мужчина. Чернеет меж густых бровей морщина. В глазах -- арабских кружев чертовщина. В руке дрожит кордовский черный грифель, в углу -- его рассматривает в профиль арабский представитель Меф-ибн-Стофель. Пылают свечи. Мышь скребет под шкафом. "Герр доктор, полночь". "Яволь, шлафен, шлафен". Две черных пасти произносят: "мяу". Неслышно с кухни входит идиш фрау. В руках ее шипит омлет со шпеком. Герр доктор чертит адрес на конверте: "Готт штрафе Ингланд, Лондон, Франсис Бекон". Приходят и уходят мысли, черти. Приходят и уходят гости, годы... Потом не вспомнить платья, слов, погоды. Так проходили годы шито-крыто. Он знал арабский, но не знал санскрита. И с опозданьем, гей, была открыта им айне кляйне фройляйн Маргарита. Тогда он написал в Каир депешу, в которой отказал он черту душу. Приехал Меф, и он переоделся. Он в зеркало взглянул и убедился, что навсегда теперь переродился. Он взял букет и в будуар девицы отправился. Унд вени, види, вици. IV Их либе ясность. Я. Их либе точность. Их бин просить не видеть здесь порочность. Ви намекайт, что он любил цветочниц. Их понимайт, что даст ист ганце срочность. Но эта сделка махт дер гроссе минус. Ди тойчно шпрахе, махт дер гроссе синус: душа и сердце найн гехапт на вынос. От человека, аллес, ждать напрасно: "Остановись, мгновенье, ты прекрасно". Меж нами дьявол бродит ежечасно и поминутно этой фразы ждет. Однако, человек, майн либе геррен, настолько в сильных чувствах неуверен, что поминутно лжет, как сивый мерин, но, словно Гете, маху не дает. Унд гроссер дихтер Гете дал описку, чем весь сюжет подверг а ганце риску. И Томас Манн сгубил свою подписку, а шер Гуно смутил свою артистку. Искусство есть искусство есть искусство... Но лучше петь в раю, чем врать в концерте. Ди Кунст гехапт потребность в правде чувства. В конце концов, он мог бояться смерти. Он точно знал, откуда взялись черти. Он съел дер дог в Ибн-Сине и в Галене. Он мог дас вассер осушить в колене. И возраст мог он указать в полене. Он знал, куда уходят звезд дороги. Но доктор Фауст нихц не знал о Боге. V Есть мистика. Есть вера. Есть Господь. Есть разница меж них. И есть единство. Одним вредит, других спасает плоть. Неверье -- слепота, а чаще -- свинство. Бог смотрит вниз. А люди смотрят вверх. Однако, интерес у всех различен. Бог органичен. Да. А человек? А человек, должно быть, ограничен. У человека есть свой потолок, держащийся вообще не слишком твердо. Но в сердце льстец отыщет уголок, и жизнь уже видна не дальше черта. Таков был доктор Фауст. Таковы Марло и Гете, Томас Манн и масса певцов, интеллигентов унд, увы, читателей в среде другого класса. Один поток сметает их следы, их колбы -- доннерветтер! -- мысли, узы... И дай им Бог успеть спросить: "Куды?!" -- и услыхать, что вслед им крикнут Музы. А честный немец сам дер вег цурюк, не станет ждать, когда его попросят. Он вальтер достает из теплых брюк и навсегда уходит в вальтер-клозет. VI Фройляйн, скажите: вас ист дас "инкубус"? Инкубус дас ист айне кляйне глобус. Нох гроссер дихтер Гете задал ребус. Унд ивиковы злые журавли, из веймарского выпорхнув тумана, ключ выхватили прямо из кармана. И не спасла нас зоркость Эккермана. И мы теперь, матрозен, на мели. Есть истинно духовные задачи. А мистика есть признак неудачи в попытке с ними справиться. Иначе, их бин, не стоит это толковать. Цумбайшпиль, потолок -- предверье крыши. Поэмой больше, человеком -- ницше. Я вспоминаю Богоматерь в нише, обильный фриштик, поданный в кровать. Опять зептембер. Скука. Полнолунье. В ногах мурлычет серая колдунья. А под подушку положил колун я... Сейчас бы шнапсу... это... апгемахт. Яволь. Зептембер. Портится характер. Буксует в поле тарахтящий трактор. Их либе жизнь и "Фелькиш Беобахтер". Гут нахт, майн либе геррен. Я. Гут нахт. И.Бродский |
Новый Жюль Верн
I Безупречная линия горизонта, без какого-либо изъяна. Корвет разрезает волны профилем Франца Листа. Поскрипывают канаты. Голая обезьяна с криком выскакивает из кабины натуралиста. Рядом плывут дельфины. Как однажды заметил кто-то, только бутылки в баре хорошо переносят качку. Ветер относит в сторону окончание анекдота, и капитан бросается с кулаками на мачту. Порой из кают-компании раздаются аккорды последней вещицы Брамса. Штурман играет циркулем, задумавшись над прямою линией курса. И в подзорной трубе пространство впереди быстро смешивается с оставшимся за кормою. II Пассажир отличается от матроса шорохом шелкового белья, условиями питания и жилья, повтореньем какого-нибудь бессмысленного вопроса. Матрос отличается от лейтенанта отсутствием эполет, количеством лент, нервами, перекрученными на манер каната. Лейтенант отличается от капитана нашивками, выраженьем глаз, фотокарточкой Бланш или Франсуаз, чтением "Критики чистого разума", Мопассана и "Капитала". Капитан отличается от Адмиралтейства одинокими мыслями о себе, отвращением к синеве, воспоминаньем о длинном уик-энде, проведенном в именьи тестя. И только корабль не отличается от корабля. Переваливаясь на волнах, корабль выглядит одновременно как дерево и журавль, из-под ног у которых ушла земля. III Разговор в кают-компании "Конечно, эрцгерцог монстр! но как следует разобраться -- нельзя не признать за ним некоторых заслуг..." "Рабы обсуждают господ. Господа обсуждают рабство. Какой-то порочный круг!" "Нет, спасательный круг!" "Восхитительный херес!" "Я всю ночь не могла уснуть. Это жуткое солнце: я сожгла себе плечи". "...а если открылась течь? я читал, что бывают течи. Представьте себе, что открылась течь, и мы стали тонуть! Вам случалось тонуть, лейтенант?" "Никогда. Но акула меня кусала". "Да? любопытно... Но, представьте, что -- течь... И представьте себе..." "Что ж, может, это заставит подняться на палубу даму в 12-б". "Кто она?" "Это дочь генерал-губернатора, плывущая в Кюрасао". IV Разговоры на палубе "Я, профессор, тоже в молодости мечтал открыть какой-нибудь остров, зверушку или бациллу". "И что же вам помешало?" "Наука мне не под силу. И потом -- тити-мити". "Простите?" "Э-э... презренный металл". "Человек, он есть кто?! Он -- вообще -- комар!" "А скажите, месье, в России у вас, что' -- тоже есть резина?" "Вольдемар, перестаньте! Вы кусаетесь, Вольдемар! Не забывайте, что я..." "Простите меня, кузина". "Слышишь, кореш?" "Чего?" "Чего это там вдали?" "Где?" "Да справа по борту". "Не вижу". "Вон там". "Ах, это... Вроде бы кит. Завернуть не найдется?" "Не-а, одна газета... Но оно увеличивается! Смотри!... Оно увели..." |
V
Море гораздо разнообразнее суши. Интереснее, чем что-либо. Изнутри, как и снаружи. Рыба интереснее груши. На земле существуют четыре стены и крыша. Мы боимся волка или медведя. Медведя, однако, меньше и зовем его "Миша". А если хватит воображенья -- "Федя". Ничего подобного не происходит в море. Кита в его первозданном, диком виде не трогает имя Бори. Лучше звать его Диком. Море полно сюрпризов, некоторые неприятны. Многим из них не отыскать причины; ни свалить на Луну, перечисляя пятна, ни на злую волю женщины или мужчины. Кровь у жителей моря холодней, чем у нас; их жуткий вид леденит нашу кровь даже в рыбной лавке. Если б Дарвин туда нырнул, мы б не знали "закона джунглей" либо -- внесли бы в оный свои поправки. VI "Капитан, в этих местах затонул "Черный принц" при невыясненных обстоятельствах". "Штурман Бенц! ступайте в свою каюту и хорошенько проспитесь". "В этих местах затонул также русский "Витязь". "Штурман Бенц! Вы думаете, что я шучу?" "При невыясненных обстоя..." Неукоснительно надвигается корвет. За кормою -- Европа, Азия, Африка, Старый и Новый свет. Каждый парус выглядит в профиль, как знак вопроса. И пространство хранит ответ. VII "Ирина!" "Я слушаю". "Взгляни-ка сюда, Ирина". "Я же сплю". "Все равно. Посмотри-ка, что это там?" "Да где?" "В иллюминаторе". "Это... это, по-моему, субмарина". "Но оно извивается!" "Ну и что из того? В воде все извивается". "Ирина!" "Куда ты тащишь меня?! Я раздета!" "Да ты только взгляни!" "О боже, не напирай! Ну, гляжу. Извивается... но ведь это... Это... Это гигантский спрут!.. И он лезет к нам! Николай!.." VIII Море внешне безжизненно, но оно полно чудовищной жизни, которую не дано постичь, пока не пойдешь на дно. Что подтверждается сетью, тралом. Либо -- пляской волн, отражающих как бы в вялом зеркале творящееся под одеялом. Находясь на поверхности, человек может быстро плыть. Под водою, однако, он умеряет прыть. Внезапно он хочет пить. Там, под водой, с пересохшей глоткой, жизнь представляется вдруг короткой. Под водой человек может быть лишь подводной лодкой. Изо рта вырываются пузыри. В глазах возникает эквивалент зари. В ушах раздается бесстрастный голос, считающий: раз, два, три. |
IX
"Дорогая Бланш, пишу тебе, сидя внутри гигантского осьминога. Чудо, что письменные принадлежности и твоя фотокарточка уцелели. Сыро и душно. Тем не менее, не одиноко: рядом два дикаря, и оба играют на укалеле. Главное, что темно. Когда напрягаю зрение, различаю какие-то арки и своды. Сильно звенит в ушах. Постараюсь исследовать систему пищеваренья. Это -- единственный путь к свободе. Целую. Твой верный Жак". "Вероятно, так было в утробе... Но спасибо и за осьминога. Ибо мог бы просто пойти на дно, либо -- попасть к акуле. Все еще в поисках. Дикари, увы, не подмога: о чем я их не спрошу, слышу странное "хули-хули". Вокруг бесконечные, скользкие, вьющиеся туннели. Какая-то загадочная, переплетающаяся система. Вероятно, я брежу, но вчера на панели мне попался некто, назвавшийся капитаном Немо". "Снова Немо. Пригласил меня в гости. Я пошел. Говорит, что он вырастил этого осьминога. Как протест против общества. Раньше была семья, но жена и т. д. И ему ничего иного не осталось. Говорит, что мир потонул во зле. Осьминог (сокращенно -- Ося) карает жесткосердье и гордыню, воцарившиеся на Земле. Обещал, что если останусь, то обрету бессмертье". "Вторник. Ужинали у Немо. Было вино, икра (с "Принца" и "Витязя"). Дикари подавали, скаля зубы. Обсуждали начатую вчера тему бессмертья, "Мысли" Паскаля, последнюю вещь в "Ля Скала". Представь себе вечер, свечи. Со всех сторон -- осьминог. Немо с его бородой и с глазами голубыми, как у младенца. Сердце сжимается, как подумаешь, как он тут одинок..." (Здесь обрываются письма к Бланш Деларю от лейтенанта Бенца). X Когда корабль не приходит в определенный порт ни в назначенный срок, ни позже, Директор Компании произносит: "Черт!", Адмиралтейство: "Боже". Оба неправы. Но откуда им знать о том, что приключилось. Ведь не допросишь чайку, ни акулу с ее набитым ртом, не направишь овчарку по' следу. И какие вообще следы в океане? Все это сущий бред. Еще одно торжество воды в состязании с сушей. В океане все происходит вдруг. Но потом еще долго волна теребит скитальцев: доски, обломки мачты и спасательный круг; все -- без отпечатка пальцев. И потом наступает осень, за ней -- зима. Сильно дует сирокко. Лучшего адвоката молчаливые волны могут свести с ума красотою заката. И становится ясно, что нечего вопрошать ни посредством горла, ни с помощью радиозонда синюю рябь, продолжающую улучшать линию горизонта. Что-то мелькает в газетах, толкующих так и сяк факты, которых, собственно, кот наплакал. Женщина в чем-то коричневом хватается за косяк и оседает на пол. Горизонт улучшается. В воздухе соль и йод. Вдалеке на волне покачивается какой-то безымянный предмет. И колокол глухо бьет в помещении Ллойда. И.Бродский |
Доклад для симпозиума
Предлагаю вам небольшой трактат об автономности зрения. Зрение автономно в результате зависимости от объекта внимания, расположенного неизбежно вовне; самое себя глаз никогда не видит. Сузившись, глаз уплывает за кораблем, вспархивает вместе с птичкой с ветки, заволакивается облаком сновидений, как звезда; самое себя глаз никогда не видит. Уточним эту мысль и возьмем красавицу. В определенном возрасте вы рассматриваете красавиц, не надеясь покрыть их, без прикладного интереса. Невзирая на это, глаз, как невыключенный телевизор в опустевшей квартире, продолжает передавать изображение. Спрашивается -- чего ради? Далее -- несколько тезисов из лекции о прекрасном. Зрение -- средство приспособленья организма к враждебной среде. Даже когда вы к ней полностью приспособились, среда эта остается абсолютно враждебной. Враждебность среды растет по мере в ней вашего пребыванья; и зрение обостряется. Прекрасное ничему не угрожает. Прекрасное не таит опасности. Статуя Аполлона не кусается. Белая простыня тоже. Вы кидаетесь за шуршавшей юбкой в поисках мрамора. Эстетическое чутье суть слепок с инстинкта самосохраненья и надежней, чем этика. Уродливое трудней превратить в прекрасное, чем прекрасное изуродовать. Требуется сапер, чтобы сделать опасное безопасным. Этим попыткам следует рукоплескать, оказывать всяческую поддержку. Но, отделившись от тела, глаз скорей всего предпочтет поселиться где-нибудь в Италии, Голландии или в Швеции. И.Бродский |
MisterMulke
ИМХО, все более и более спорным эto
|
Сад пней
Обглоданный скелет матроса обрушен как-то криво, косо, лет пятьдесят он в этом трюме пребывает, в глазницы рыбки проплывают и вверх глядят. Фильтруется говно в лагуну, гниет луна над Гонолулу, столбы огня и крови, что здесь вверх летели, застыли, превратясь в отели, стоят стоймя. В доходных этих обелисках, в их блестках, плесках, брызгах, визгах жрут, пьют, орут, там ягодицы смуглых девок вращаются, там много денег за все берут. Черна меж двух столбов промежность (уж не в такую ли кромешность шли на таран?). Там пахнет рыбным рестораном, и правда, в этом месте странном есть ресторан. Японец лапками сухими формует суши и сашими, он нас умней, он капиталец свой утроил, а для гостей своих устроил сад пней. Пни обгорелые на сером песке стоят таким манером, что каждый пень бросает тень тоски, терпенья, тень тектонического пенья в последний день. Ужасный день! И смерть, и слава! Текла и оплывала лава, потом сошла. Она текла и оплывала, но что-то лава оставляла, не все сожгла. То, что не удалось расплавить и сжечь, мы называем – память. Присядь, взгляни без слез, но также без усмешки, взгляни на эти головешки, на эти пни. Уж так заведено под солнцем – победа нам, а жизнь японцам. Они живут. В свою японскую улыбку они суют сырую рыбку, засим жуют. Л.Лосев |
Урок фотографии. I
Вот еще. Что ты плачешь, дурак? Посмотри на картинку в кулак и увидишь, как две спины отделяются от стены, обретают объем черты, раскрывает улыбка рты, и вперед протянулась рука, а не знают два пиджака, две рубашки, две головы, что давно уж они мертвы. Там, где груда пальто и шляп, недодержан, как белая мышь, (видно, был проявитель слаб) приглядись – это ты стоишь. Я стою, прислонясь к стене, недодержан и под хмельком, и гляжу: грядущее мне уговатым грозит кулаком. Л.Лосев |
Стансы
Расположение планет и мрачный вид кофейной гущи нам говорят, что Бога нет и ангелы не всемогущи. И все другие письмена, приметы, признаки и знаки не проясняют ни хрена, а только топят все во мраке. Все мысли в голове моей подпрыгивают и бессвязаны, и все стихи моих друзей безo'бразны и безобра'зны. Когда по городу сную, по делу или так гуляю, повсюду только гласный У привычным ухом уловляю. Натруженный, как грузовик, скулящий, как больная сука, лишен грамматики язык, где звук не отличим от звука. Дурак, орущий за версту, болтун, уведший вас в сторонку, все произносят пустоту, слова сливаются в воронку, забулькало, совсем ушло, уже слилось к сплошному вою. Но шелестит еще крыло, летящее над головою. Л.Лосев |
и снег кружась над головою
как повстречавшийся немой глядит упрямо... лишь зимою придут и счастье... и покой |
***
Я сна не торопил, он сразу состоялся, и стали сниться сны, тасуясь так и сяк, и мир из этих снов прекрасный составлялся, и в этом мире снов я шлялся, как дурак. Я мертвым говорил взволнованные речи, я тех, кого здесь нет, хватал за рукава, и пафос алкаша с настырностью предтечи буровились во мне, и я качал права. И отменил я «нет», и упразднил «далече», и сам себя до слез растрогал, как в кино. С отвагой алкаша, с усилием предтечи проснулся. Серый свет дневной глядит в окно. Я серый свет дневной. Гляжу в окно: герани, два хилых стула, сны — второй и третий сорт, подобие стола (из канцелярской дряни), на коем вижу не-гативный натюрморт: недопитый стакан, невыключенная лампа, счет неоплаченный за телефон и не- надписанный конверт без марки и без штампа. Фон: некий человек ничком на простыне. Л.Лосев |
тепло. уютно. безопасно
враг побеждён :wink: и жизнь прекрасна |
2012
тепло. уютно. безопасно
враг побеждён :wink: и жизнь прекрасна |
тепло. уютно. безопасно
враг побеждён :wink: и жизнь прекрасна |
НЕМОЙ,
Вы не заболели ? Другие слова помните Или только песенку глиста |
выхухоль
смиряя народы придётся смириться ты жалкий червяк... а не гордая птица :pump: |
Сопряжение двух
(Строки на гибель "Титаника") I Далеко от любой земли, От мирской суеты вдали, От людской гордыни тоже, плывет как все корабли. II Там в отсеках, в стальной броне, Саламандры в алом огне. Поперек пучины ритмично поворачивает на волне. III Оседлав зеркальную гладь, Ей бы роскошь век отражать, Червь морской ужасный скользкий ползком как тать. IV Самоцветы величины Неохватной, облечены Мглой, угасли, искры обесцвечены и черны. V Только тусклые рыбы нет-нет Золоченой затее вслед Глядят, вопрошая: «Что за тщеславный бред?» VI Но покуда на верфи в дыму Возводили чудо, ему Неотступная Воля, та, что велит всему, VII Ваяла здесь близнеца, Смертный груз тяжелей свинца, Глыбу Льда, до поры отдельно, не до конца. VIII Там на стапелях судно росло, А здесь приближалось число, Айсберг рос, как гроза во мгле, его несло. IX Не близки друг другу отнюдь, Так что смертному не смекнуть, Что к единой точке им предначертан путь. X И ни знака о том, что они Совпадут в грядущие дни, Как две части великого случая, члены родни. XI Пока Прядильщик Лет Не прорек: «Пора», и в ответ Не свело эти две полусферы в грохот и свет. Томас Гарди |
***
Мне весна ничего не сказала — Не могла. Может быть — не нашлась. Только в мутном пролете вокзала Мимолетная люстра зажглась. Только кто-то кому-то с перрона Поклонился в ночной синеве, Только слабо блеснула корона На несчастной моей голове. Г.Иванов |
***
Мелодия становится цветком, Он распускается и осыпается, Он делается ветром и песком, Летящим на огонь весенним мотыльком, Ветвями ивы в воду опускается... Проходит тысяча мгновенных лет, И перевоплощается мелодия В тяжелый взгляд, в сиянье эполет, В рейтузы, в ментик, в «Ваше благородие», В корнета гвардии — о, почему бы нет?.. Туман... Тамань... Пустыня внемлет Богу. — Как далеко до завтрашнего дня!.. И Лермонтов один выходит на дорогу, Серебряными шпорами звеня. Г.Иванов |
***
Друг друга отражают зеркала, Взаимно искажая отраженья. Я верю не в непобедимость зла, А только в неизбежность пораженья. Не в музыку, что жизнь мою сожгла, А в пепел, что остался от сожженья. 2 Игра судьбы. Игра добра и зла. Игра ума. Игра воображенья. «Друг друга отражают зеркала, Взаимно искажая отраженья...» Мне говорят — ты выиграл игру! Но все равно. Я больше не играю. Допустим, как поэт я не умру, Зато как человек я умираю. Г.Иванов |
***
От синих звезд, которым дела нет До глаз, на них глядящих с упованьем, От вечных звезд — ложится синий свет Над сумрачным земным существованьем. И сердце беспокоится. И в нем — О, никому на свете незаметный — Вдруг чудным загорается огнем Навстречу звездному лучу — ответный. И надо всем мне в мире дорогим Он холодно скользит к границе мира, Чтобы скреститься там с лучом другим, Как золотая тонкая рапира. Г.Иванов |
* * *
Месяц зеркальный плывет по лазурной пустыне, Травы степные унизаны влагой вечерней, Речи отрывистей, сердце опять суеверней. Длинные тени вдали потонули в ложбине. В этой ночи, как в желаниях, все беспредельно, Крылья растут у каких-то воздушных стремлений, Взял бы тебя и помчался бы также бесцельно, Свет унося, покидая неверные тени. Можно ли, друг мой, томиться в тяжелой кручине? Как не забыть, хоть на время, язвительных терний? Травы степные сверкают росою вечерней, Месяц зеркальный бежит по лазурной пустыне. А.Фет |
В лунном сиянии
Выйдем с тобой побродить В лунном сиянии! Долго ли душу томить В темном молчании! Пруд как блестящая сталь, Травы в рыдании, Мельница, речка и даль В лунном сиянии. Можно ль тужить и не жить Нам в обаянии? Выйдем тихонько бродить В лунном сиянии! А.Фет |
* * *
Растут, растут причудливые тени, В одну сливаясь тень... Уж позлатил последние ступени Перебежавший день. Что звало жить, что силы горячило - Далеко за горой. Как призрак дня, ты, бледное светило, Восходишь над землей. И на тебя, как на воспоминанье, Я обращаю взор... Смолкает лес, бледней ручья сиянье, Потухли выси гор; Лишь ты одно скользишь стезей лазурной; Недвижно все окрест... Да сыплет ночь своей бездонной урной К нам мириады звезд. А.Фет |
У КАМИНА
Тускнеют угли. В полумраке Прозрачный вьется огонек. Так плещет на багряном маке Крылом лазурным мотылек. Видений пестрых вереница Влечет, усталый теша взгляд. И неразгаданные лица Из пепла серого глядят. Встает ласкательно и дружно Былое счастье и печаль, И лжет душа, что ей не нужно Всего, чего глубоко жаль. А.Фет |
* * *
Я долго стоял неподвижно, В далекие звезды вглядясь, - Меж теми звездами и мною Какая-то связь родилась. Я думал... не помню, что думал, Я слушал таинственный хор, И звезды тихонько дрожали, И звезды люблю я с тех пор. А.Фет |
Дрозд в сумерках.
Калитка открывалась в муть И морок ледяной, Ослепший день желал уснуть, Спеленутый зимой; Переплетеньем лирных струн Чертили ветви мглу, И торопился стар и юн К себе домой, к теплу. Казалось, мертвый век ничком Лежит, непогребен, Укрытый облачным шатром Под ветра скорбный стон, Зачатий и рождений ход В плену небытия, И все, что дышит и живет, Бесчувственно, как я. Но дивным откровеньем вдруг Из черноты теней Взлетела песнь, и каждый звук Был счастья полон в ней – То сухопарый старый дрозд, Чьи перья ветер рвал, Во тьму, во весь свой малый рост, Сердечность изливал. Казалось, не было причин Прийти в такой экстаз От вида сумрачных картин, Не радующих глаз – Должно быть, возносясь во тьму, Дрожала в вышине Надежда, внятная ему, Неведомая мне. Т.Гарди |
Любящий сильнее
Смотрю, как звезд проплывает рать, И знаю - им на меня плевать, Но среди прочих земных невзгод Нас равнодушие не гнетет. И что поделать сумел бы ты В ответ на пылкую страсть звезды? Раз в чувствах равными быть нельзя, Сильнее любящим буду я. Влюбленный в звезды с ребячьих лет, Которым дела до смертных нет, Признаюсь, глядя в ночную высь, Что без любой могу обойтись. Исчезни звездная кутерьма - И я пойму, как прекрасна тьма. Любить пустующий небосвод Привычка быстро ко мне придет. У.Х.Оден. |
Я потеряла мир вчера...
Я потеряла мир вчера! Никто не находил? Приметы: звездный ореол, Парад ночных светил. Не привлечет он богача, На мой же скромный взгляд Все золото пред ним – пустяк. Молю вернуть назад! Э. Дикинсон |
Адажио
Та улочка вела из города в поля, Хранила запах трав нагретая земля, А золотой закат в неповторимый цвет Окрасил грусть мою, которой срока нет. Я помню как сейчас тот мрачноватый дом, Высокий мезонин с решётчатым окном, Затворницей жила там женщина одна, Я замедлял шаги у этого окна: В один и тот же час из-за тяжелых штор Адажио лилось – соната ля минор. Изысканный закат румянил облака, Та улочка была безлюдна и узка, Прогуливаясь там и вглядываясь в даль, Я пестовал свою любовную печаль, И так, за часом час, я понимать привык Неведомой души волнующий язык. Рояль негромко пел, он сетовал светло, Желая воскресить, что навсегда прошло, В той жалобе звучал утраченный экстаз… Мне чудились цветы в оправе дивных ваз, Тонул их аромат в зеркальной темноте, И я мужской портрет увидел на холсте, И лампы серебро, и клавиш белизну… И музыкою боль пронзала тишину И на пределе сил сулила забытьё – Физически я мог почувствовать её Щемящую волну, разлитую во всём: В прохладе, в красоте, в дыхании самом. Всё глуше пел рояль под разговор ветров, И вовсе замолчал в один из вечеров. Теперь в других краях лежит моя тропа, Всё так же мне чужда крикливая толпа, Но память бередят забытые места – Та улочка – она теперь уже не та: Теперь там толчея и детский гам, и пыль, Теперь другой рояль играет там кадриль. Ф. Коппе |
ЧИТАЯ ЛАО ЦЗЫ
"Кто говорит – ничего не знает, знающий – тот молчит". Эти слова, известные людям, Лао принадлежат. Но если так, и почтенный Лао именно тот, кто знал, – Как получилось, что он оставил книгу в пять тысяч слов? Бо Цзюй-и |
* * *
по шву реки зеркальная стена ползут на берег раненые свечи и белизна дневного полусна уже взошла на плечи полуречи не скоро отраженья прогорят саму себя не выпустит граница но если тени выстроятся в ряд зеркальное проклятье отворится А.Беляков |
* * *
цветёт на камне циферблат поёт под камнем ключ но воздух горек от цитат и окоём колюч из тверди высунут на треть не начинай опять ведь циферблата не стереть а камня не поднять А.Беляков |
* * *
На окраине окраин, В стороне от всех сторон Мой дружок омелой ранен, Ипокреной охмурен. Путь его тяжел и сладок, Как летейская вода — Только жизненный осадок Выпадает иногда. Кто-то должен цвесть по склонам Прагматической зимой, Перед дядькой Аполлоном Край оправдывая свой. А.Беляков |
* * *
за ближним востоком есть дальний восток там был в старину император жесток из жителей жег смоляные огни чтоб ночь со стены освещали они а днем подмываемый ленью был слаб к соловьиному пенью за ближним востоком есть дальний восток там новые сутки пускают росток давно император вмурован в скалу но в чанах начальники месят смолу вперяя чиновные очи в чертог наступающей ночи за ближним востоком есть дальний восток там птица садится на шаткий шесток там ходят у самой рассветной каймы примерно такие же люди как мы по каменным стенам и башням огнем полыхая всегдашним А.Цветков |
Песок по берегу залива,
Да сосен исхудалый кров, Да море Балтики лениво Полощется, как рыбья кровь. Да сверху каменное солнце Стоит открывшимся пластом И белотканного эстонца Украсит, как наливкой стол. И дождь приходит между прочим, Уходит как пришел - зачем? И день висит до полуночи Глухой, белесый и ничей. Дмитрий Пригов. Сегодня исполнилось 5 лет со дня его смерти. |
* * *
приходит на почту и говорит: письмо, я, говорит, письмо, положите меня в конверт, поставьте штемпель сиречь клеймо, запечатайте сургучом, отправьте на этот свет, пусть она прочитает от кончиков и до сих безнадежных пор, что такое воздух, вот здесь, что такое твердь, и докуда жизнь, и откуда весь мир изник, его кладут в конверт и отправляют летать, лететь... С.Шестаков |
Слово
Клоны книг, подмикроскопные тиражи, Для кого эти расчесы самолюбий? Слово задыхается и дрожит, И бежит суетных мест, где люди Купаются в атмосфере культур-мультур, Затвердив единый пароль: «мураками», Где поэты читают к восторгу дур, Кося под Бродского, маша руками. Слово — птица дикая, как сама жизнь, Рвется в кущи, не хочет в сети. Пытаясь его вывести и разложить, Сошел с ума не один генетик. Я насыплю на подоконник буковок и запятых, Пусть ест, не боясь ни разу. Смотрю — перехватывает дух, будто дали под дых: Какое слово! приятное глазу, Дразнящее слух. Где его потайные гнездовья? Тянусь к нему, как девушка к веслу, Но понимаю, что оно пишется только кровью. Я.Бруштейн |
Сказка о полярной Трое
Тонут амфоры в снегу догорают стены Трои обнаженные герои облачаются в пургу море вместо лебедей на волнах качает льдины на безбрежности картины ни богов и ни людей нарисованный народ собранный гончарным кругом хороводит друг за другом наблюдая вражий флот цепь развалин словно лес лес поваленный и сгнивший жалко руки опустивший в ожидании чудес конь дощатый на мели с воем ветра в черном брюхе… песни стихли смолкли слухи разговорчивой земли стародавнее кино крутят на ночном погосте только зрители и гости разошлись уже давно вспоминаешь вновь и вновь где и с кем все это было как любовь тебя забыла… как в земле застыла кровь. В.Месяц |
кораблик
вода стекловидна и вечер пригож кораблик кораблик куда ты плывешь на стыке стихий полыхает заря кораблик безмолвен и мчит почем зря тогда во второй поупорствуем раз куда ты кораблик несешься от нас ответа не слышно и третий тогда отчаянный оклик кораблик куда и молвит кораблик вы мелете вздор я очень простой деревянный прибор не надобно право большого ума чтоб выяснить быстро где нос и корма всегда направленье по курсу где нос и это ответ на ваш глупый вопрос ответил и мы бестолково стоим мозгами крутя над вопросом своим что если секрета действительно нет и это единственный верный ответ А.Цветков |
фигура умолчания
вначале нас лучом несло к тельцу как журавлей на зимний юг лечебный ажурную протонную пыльцу с искрой на срезах квантовых сечений всё сходится здесь пусто и черно но не толкуй метафору превратно есть многое на свете для чего не сыщешь слов на вашем эсперанто ты говоришь внизу мы были сном но что такое сон что значит были колонны душ пошедшие на слом мертвы вернее чем автомобили как жаль что раньше речь текла терпя и тишину изнемогала людям теперь земля где я любил тебя оставлена но тосковать не будем нет лучше луч в ничто до чьих глубин тьмы ходиков не достучится дятел я угадал я так тебя любил что весь язык на умолчанье тратил в толпе автомобилей и планет где плакали в плену и жили в коже лиха беда что воскресенья нет важнее что исчезновенья тоже пора искрить в бесшумной пустоте раз прежний мир притворной жизнью занят и спят в разлуке временные те кем были мы и кто о нас не знает А.Цветков |
Месть индейца Дождь-в-Лицо
Край гористый Йеллоустон Мирно жил, уединен, Но настало время слез. Средь индейцев ропот сплошь: Желтогривый белый вождь В землю Сиу боль принес. "Мщенье!" - крикнул Дождь-в-Лицо. - "Мщенье именем отцов! Будет суд наш прав и скор!" И утесы, глядя вниз, Эхом вдруг отозвались, Разделяя гнев и скорбь. На цветном ковре лугов Вдоль лесистых берегов Прикорнул вигвамов строй. Непробудна тишина, Только песнь реки слышна И малиновки лесной. Перья, боевой раскрас - Предвкушает мести час Грозный вождь Сидящий Бык. С ним три тыщи храбрецов Там в засаде ждут врагов - Беспощадны. Нрав их дик. Раздвигает тьму и дождь Желтогривый белый вождь, Сотни три при нем ребят. Молодцы во цвете лет, Только им удачи нет - Не придет никто назад. Смерть из тьмы слетела к ним И окутала как дым Погребального костра, И куда ни кинуть взгляд - Все лежат они, лежат, Их баюкают ветра. Разомкнула ночь кольцо И, ликуя, Дождь-в-Лицо Поднял, теша гнев и злость, Окровавленной рукой Вражье сердце над собой, Чье биенье пресеклось. Кто неправ, а кто герой? Песня скорби, всех воспой Громким плачем вместо слов! Пусть ошибок горький след Вместе с именем побед Ляжет в летопись веков. Г. Лонгфелло |
Тигр
Тигр! Тигр! Ночью яро В чаще ты пылаешь жаром. Чьи рука и глаза верность Ужас влили в соразмерность? С Неба, или бездн земных Взят огонь для глаз твоих? Пламень чьи несли крыла? Чья рука огонь взяла? Сила чья, и чье искусство Жилы сердца свили с хрустом? В ритме чьем сердечный стук? Чьих ужасных ног и рук? Что за молот? Чье горнило Ужас смертный раскалило? Мозг клещами кто зажал? Ужас взгляда кто ковал? В час, когда без копьев звездных Небо слезы лило поздно, Улыбнулся ль твой творец? Он ли Агнецу отец? Тигр! Тигр! Ночью яро В чаще ты пылаешь жаром. Чьи рука и глаза верность Властно дали соразмерность? У.Блейк |
Снежным вечером у леса.
Чей этот лес, предполагаю; Хоть дом его в деревне знаю, Оттуда вряд ли углядят, Как здесь в сугробах застреваю. Конек мой здесь стоять не рад – Вблизи ни дома, ни оград. Замерзло озеро. Над нами В темнейший вечер – снегопад. Трясет конек мой бубенцами – Не морок ли водил санями? Но только вьюжит ветерок, И гонит хлопья над снегами. Лес чуден, темен и глубок, Вернуться я давал зарок, Но версты, версты – путь далек, Замерзну, не вернувшись в срок. Р.Фрост |
***
В бескрайнем поле Застыла скука, И снег желтухой Песчаной болен. На тусклой меди Луна живая, В небесной тверди К утру истает. Парят как тучи Дубы над лесом, Внизу белесый Туман текучий. На тусклой меди Луна живая, В небесной тверди К утру истает. С одышкой ворон, Худые волки, При ветрах колких Вам жить - сурово? В бескрайнем поле Застыла скука, И снег желтухой Песчаной болен. П.Верлен |
Ах! Подсолнух
Ах, Подсолнух! как ты изнемог, – Все ты Солнца шаги сосчитал, А тот край золотой всё далёк, Где скиталец находит привал; Дева, в саване белых снегов, Юность, канувшая без следа, В том краю восстают из гробов, – И Подсолнух стремится туда. У.Блейк |
К Тирзе
Любой, кто смертными рожден, Землею будет поглощен, Дабы восстал за слоем слой. И что же делать мне с тобой? Гордыня, побеждая стыд, Нас разнополыми творит. Господь дарует ночью сном, А утром – плачем и трудом. Ты, матерь смертных тел земных, Сердца ввела жестоко в них, И всем обманная слеза Лжет в уши, ноздри и глаза. Бездушной глине дан язык, Но срок у жизни невелик. Христос пожертвовал собой. И что же делать мне с тобой? У.Блейк |
Сонет 79
Что ты прекрасна, – людям веришь ты И видишь каждый день, что – не напрасно. Но благородней сущность красоты – Душа, что добродетелью прекрасна. Всё прочее, что красоте причастно, Вернется в прах, утратив вешний цвет: Душа одна распаду неподвластна, – В ней тяги плоти к разрушенью нет. И эта красота дает совет Божественною пребывать, родиться От неба, словно Дух, кем создан свет И первой – красота, его царица. Лишь Дух прекрасен и его созданья, Иную красоту ждет увяданье. Э.Спенсер |
Шесть пороков
Фрагменты из поэмы Королева фей. Book 1, Canto 4 Возок везли шесть избранных скотин, На каждой свой Мудрец сидел верхом, (Двойник скотины был тот господин). И Лень была тут главным Мудрецом – Мать всех пороков пополам с грехом Взобралась на ленивого осла, Поплёлся тот медлительным шажком – Упряжка из-за них едва ползла. В клобук монашеский одета Лень была. - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - Мудрец второй, Обжорство, ехал вслед И управлял он мерзостной свиньёй. Таких господ ещё не видел свет – Он отличался страшной толщиной, На шее – подбородок четверной, И каждый день он столько пищи жрал, Хватило бы на год семье иной. Всё время он пыхтел, сопел, икал И непотребно, как свинья, смердя, рыгал. - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - Мудрец был третий – Похоть. На козле Косматом, бородатом он сидел. Он был всегда слегка навеселе, Кого нибудь растлить всегда хотел, Зелёный, похотливый глаз блестел, Подчас ловил он Дам прекрасных взгляд, Смущал покой душ грешных, жарких тел, Вливал в глаза тлетворный, сладкий яд. Кто знает женщин, о, чего ж они хотят? - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - Четвёртый – Скупость, вёз верблюд его И на горбах два сундука таскал Железных, так тяжёлых - оттого, Что золото в них, низменный металл, Но душу за него Скупец продал. Скупой старик, презренный ростовщик, И день, и ночь он золото считал. Его верблюд двугорб, а он – двулик, Ложь, истина – равны, он так считать привык. - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - И следом – Зависть, волк её несёт, Поймала жабу злую под кустом, Зубами острыми её грызёт. Кровь жабы – с ядом, в животе пустом Яд жжёт живую плоть её. О том Не знает Зависть, занята она, Глядит она тайком в соседский дом, Сосед богат – и злобой сражена, Услышит о беде, и радостью полна. - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - Шестой Мудрец – свирепый, лютый Гнев С горящей жаром головнёй в руках, Под ним был мерзкий, злобный, дикий лев. С огнём, горевшим в бешеных глазах, Гнев головнёй крутил во весь размах И, как пращу, над головой вращал, Смертельно бледный, с пеной на губах. Потом схватился с криком за кинжал, И желчь в нём разлилась, затрясся, задрожал. - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - За ними всеми сзади, на возке (Ну, наконец, настал его черёд) Сам Сатана сидит на облучке, Нещадно он бичём дерёт, сечёт Ленивую упряжку – Но! Вперёд! А черни веселящейся толпа Глазеет и чуть со смеху не мрёт. Под их ногами – кости, черепа Людей умерших, в ад ведущая тропа. Э.Спенсер |
Письмо на розовой бумаге
В какой-то дальней рейнской саге Печальный юноша-герой Сжигает позднею порой Письмо на розовой бумаге. И я, как рыцарь (без пера, Увы, без шлема и без шпаги!), Письмо на розовой бумаге На канделябре сжег вчера. Его в поход умчали флаги, Фанфары смех и боя пыл, И он, счастливый, позабыл Письмо на розовой бумаге. Оно погибло на огне, Но шелестит при каждом шаге, Письмо на розовой бумаге Уж не на мне оно, - во мне! Пусть забывает в дальней саге Печальный рыцарь грусть свою, - Ах, я в груди его таю, Письмо на розовой бумаге! М.Цветаева |
Так вслушиваются...
1 Так вслушиваются (в исток Вслушивается - устье). Так внюхиваются в цветок: Вглубь - до потери чувства! Так в воздухе, который синь - Жажда, которой дна нет. Так дети, в синеве простынь, Всматриваются в память. Так вчувствовывается в кровь Отрок - доселе лотос. ...Так влюбливаются в любовь: Впадываются в пропасть. 2 Друг! Не кори меня за тот Взгляд, деловой и тусклый. Так вглатываются в глоток: Вглубь - до потери чувства! Так в ткань врабатываясь, ткач Ткет свой последний пропад. Так дети, вплакиваясь в плач, Вшептываются в шепот. Так вплясываются... (Велик Бог - посему крутитесь!) Так дети, вкрикиваясь в крик, Вмалчиваются в тихость. Так жалом тронутая кровь Жалуется - без ядов! Так вбаливаются в любовь: Впадываются в: падать. М.Цветаева |
Вокзальный силуэт
Не знаю вас и не хочу Терять, узнав, иллюзий звездных. С таким лицом и в худших безднах Бывают преданны лучу. У всех, отмеченных судьбой, Такие замкнутые лица. Вы непрочтенная страница И, нет, не станете рабой! С таким лицом рабой? О, нет! И здесь ошибки нет случайной. Я знаю: многим будут тайной Ваш взгляд и тонкий силуэт, Волос тяжелое кольцо Из-под наброшенного шарфа (Вам шла б гитара или арфа) И ваше бледное лицо. Я вас не знаю. Может быть И вы как все любезно-средни... Пусть так! Пусть это будут бредни! Ведь только бредней можно жить! Быть может, день недалеко, Я всё пойму, что неприглядно... Но ошибаться — так отрадно! Но ошибиться — так легко! Слегка за шарф держась рукой, Там, где свистки гудят с тревогой, Стояли вы загадкой строгой. Я буду помнить вас — такой. М.Цветаева |
***
Бледнеет ночь... Туманов пелена В лощинах и лугах становится белее, Звучнее лес, безжизненней луна И серебро росы на стеклах холоднее. Еще усадьба спит... В саду еще темно, Недвижим тополь матово-зеленый, И воздух слышен мне в открытое окно, Весенним ароматом напоенный... Уж близок день, прошел короткий сон - И, в доме тишины не нарушая, Неслышно выхожу из двери на балкон И тихо светлого восхода ожидаю... И.Бунин |
***
В дачном кресле, ночью, на балконе... Океана колыбельный шум... Будь доверчив, кроток и спокоен, Отдохни от дум. Ветер приходящий, уходящий, Веющий безбрежностью морской... Есть ли тот, кто этой дачи спящей Сторожит покой? Есть ли тот, кто должной мерой мерит Наши знанья, судьбы и года? Если сердце хочет, если верит, Значит - да. То, что есть в тебе, ведь существует. Вот ты дремлешь, и в глаза твои Так любовно мягкий ветер дует -- Как же нет Любви? И.Бунин |
Свет
Ни пустоты, ни тьмы нам не дано: Есть всюду свет, предвечный и безликий... Вот полночь. Мрак. Молчанье базилики, Ты приглядись: там не совсем темно, В бездонном, черном своде над тобою, Там на стене есть узкое окно, Далекое, чуть видное, слепое, Мерцающее тайною во храм Из ночи в ночь одиннадцать столетий... А вкруг тебя? Ты чувствуешь ли эти Кресты по скользким каменным полам, Гробы святых, почиющих под спудом, И страшное молчание тех мест, Исполненных неизреченным чудом, Где черный запрестольный крест Воздвиг свои тяжелые объятья, Где таинство сыновнего распятья Сам бог-отец незримо сторожит? Есть некий свет, что тьма не сокрушит. И.Бунин |
Ползет подземный змей,
Ползет, везет людей. И каждый — со своей Газетой (со своей Экземой!) Жвачный тик, Газетный костоед. Жеватели мастик, Читатели газет. Кто — чтец? Старик? Атлет? Солдат? — Ни черт, ни лиц, Ни лет. Скелет — раз нет Лица: газетный лист! Которым — весь Париж С лба до пупа одет. Брось, девушка! Родишь — Читателя газет. Кача — "живет с сестрой" — ются — "убил отца!" — Качаются — тщетой Накачиваются. Что для таких господ — Закат или рассвет? Глотатели пустот, Читатели газет! Газет — читай: клевет, Газет — читай: растрат. Что ни столбец — навет, Что ни абзац — отврат… О, с чем на Страшный суд Предстанете: на свет! Хвататели минут, Читатели газет! — Пошел! Пропал! Исчез! Стар материнский страх. Мать! Гуттенбергов пресс Страшней, чем Шварцев прах! Уж лучше на погост, — Чем в гнойный лазарет Чесателей корост, Читателей газет! Кто наших сыновей Гноит во цвете лет? Смесители кровей, Писатели газет! Вот, други, — и куда Сильней, чем в сих строках! Что думаю, когда С рукописью в руках Стою перед лицом — Пустее места — нет! — Так значит — нелицом Редактора газет- ной нечисти. 120 лет Марине |
Ночная прогулка
Смотрит луна на поляны лесные И на руины собора сквозные. В мертвом аббатстве два желтых скелета Бродят в недвижности лунного света: Дама и рыцарь, склонившийся к даме (Череп безносый и череп безглазый): "Это сближает нас - то, что мы с вами Оба скончались от Черной Заразы. Я из десятого века, - решаюсь Полюбопытствовать: вы из какого?" И отвечает она, оскаляясь: "Ах, как вы молоды! Я из шестого" И.Бунин |
***
И ветер, и дождик, и мгла Над холодной пустыней воды. Здесь жизнь до весны умерла, До весны опустели сады. Я на даче один. Мне темно За мольбертом, и дует в окно. Вчера ты была у меня, Но тебе уж тоскливо со мной. Под вечер ненастного дня Ты мне стала казаться женой... Что ж, прощай! Как-нибудь до весны Проживу и один - без жены... Сегодня идут без конца Те же тучи - гряда за грядой. Твой след под дождем у крыльца Расплылся, налился водой. И мне больно глядеть одному В предвечернюю серую тьму. Мне крикнуть хотелось вослед: "Воротись, я сроднился с тобой!" Но для женщины прошлого нет: Разлюбила - и стал ей чужой. Что ж! Камин затоплю, буду пить... Хорошо бы собаку купить. И.Бунин |
***
Сухим умом, мой милый, ты В меня сомненье не забросишь. Ты из поэзии мечты, Как декорации, выносишь. Нет, мой философ, я поэт! Мне нужны ангелы и духи, Все эти тайны, этот бред, Что завещали нам старухи; Мне нужны вера в чудеса, И рай, и ад, и злых тревога, И если пусты небеса, То сам бы выдумал я бога. Я не стою за них горой, Они пугают лишь невежду, — Но в них для истины святой Я вижу дивную одежду. А.Майков |
Кофе
Пусть другие громогласно Славят радости вина: Не вину хвала нужна! Бахус, не хочу напрасно Над твоей потеть хвалой: О, ты славен сам собой! И тебе в ней пользы мало, Дар прямой самих богов, Кофе, нектар мудрецов! Но сколь многих воспевало Братство лириков лихих, Даже не спросясь у них! Жар, восторг и вдохновенье Грудь исполнили мою - Кофе, я тебя пою; Вдаль мое промчится Пенье, И узнает целый свет, Как любил тебя поэт. Я смеюся над врачами! Пусть они бранят тебя, Ревенем самих себя И латинскими словами И пилюлями морят - Пусть им будет кофе яд. О напиток несравненный, Ты живишь, ты греешь кровь, Ты отрада для певцов! Часто, рифмой утомленный, Сам я в руку чашку брал И восторг в себя впивал. В.Кюхельбекер |
***
Ты знаешь, что изрек, Прощаясь с жизнию, седой Мельхиседек? Рабом родится человек, Рабом в могилу ляжет, И смерть ему едва ли скажет, Зачем он шел долиной чудной слез, Страдал, рыдал, терпел, исчез. К.Батюшков |
***
“Чтение книг не заменит чтения глаз чтение глаз не заменит чтения звёзд или спутников”, — говорит мой случайный спутник на пароме через Босфор по пути из Европы в Азию 29 мая 1453 года Я бы мог ответить: “У тебя голова быка — что ты можешь увидеть такими глазами какие звёзды? Твои руки слишком свободны — я бы сказал: свободны метафизически а это не та свобода которая запрещает держать в руках книжную пыль, осенённую звёздным светом — разве что ятаган — я бы сказал — но к чему нам такие шутки?..” Но я не отвечу ничего ему не отвечу ничего совсем ничего буду просто молчать и слушать просто всплески воды за бортом (жалобы нереиды) буду просто смотреть на звёзды жёлтые и родные снизу им улыбаться и растворяться в них... А.Поляков |
* * *
Ну, допустим, не все. Но забыты. Марсельезы мои, нереиды... Я для них отсидел за столом день победы, беды и обиды, вроде сада серьёзен челом. Дескать, что за четверг получился, дымным деревом кверху спустился? На четырнадцать детских шагов что за ангел вздремнуть отлучился со своих трудовых облаков? Спим, ценитель и клумбы, и грядки. А Ветровна, а птичка-тетрадка мимолётом звучит по пути... Это русская наша разгадка Эфиопии нашей в груди. Безусловно товарищ, певица, Вы достойны сюда удивиться, замещая журнальный улов простака вне разряда столицы, но в ряду просвещённых углов. За недальнего света наградой я поближе уйду, если надо областные смотреть вечера: ненаглядный пример листопада был такой красовицкий вчера! Здравствуй, тайная верность кому-то, и молчания, здравствуй, минута. До свиданья, мой голос любой, – в жадном горле застряла монета, марсельеза, любовь, не любовь. А.Поляков |
СТРАДИВАРИ К НЕОКОНЧЕННОЙ СКРИПКЕ
Журчанье рек и гул морских валов заключены в древесности твоей, молитвы тишь в стенах монастырей и нежный шелест буковых лесов. В тебе — жужжанье пчёл среди цветов, напев цыганский, ржание коней, предсмертное прощанье лебедей и плач людской, и Этны грозный рёв. Сокрыто это всё в тебе одной, и если можно отпустить в полёт трепещущий и вялый дух людской, пусть нежный голос твой растопит лёд пещерных душ, взирающих с мольбой на мрачный и Всесильный Небосвод. Ю.Гамильтон |
Подписки к виденным в детстве картинкам
1 Молился, чтоб Всевышний даровал до вечера добраться до привала, но вот он взобрался на перевал, а спуска вниз как бы и не бывало. Художник хмурый награвировал верхушки сосен в глубине провала, вот валунов одетый снегом вал там, где вчера лавина пировала. Летел снег вниз, летели мысли вспять, в сон сен–бернар вошел вразвалку с неким питьем, чтоб было слаще засыпать и крепче спать засыпанному снегом. 2 Болотный мох и бочажки с водой расхристанный валежник охраняет, и христианства будущий святой застыл в кустах и арбалет роняет. Он даже приоткрыл слегка уста, трет лоб рукой, глазам своим не веря, увидев воссияние креста между рогов доверчивого зверя. А как гравер изображает свет? Тем, что вокруг снованье и слоенье штрихов, а самый свет и крест – лишь след отсутствия его прикосновенья. 3 Штрих – слишком накренился этот бриг. Разодран парус. Скалы слишком близки. Мрак. Шторм. Ветр. Дождь. И слишком близко брег, где водоросли, валуны и брызги. Штрих – мрак. Штрих – шторм. Штрих – дождь. Штрих – ветра вой. Крут крен. Крут брег. Все скалы слишком круты. Лишь крошечный кружочек световой – иллюминатор кормовой каюты. Там крошечный нам виден пассажир, он словно ничего не замечает, он пред собою книгу положил, она лежит, и он ее читает. 4 Змей, кольцами свивавшийся в дыре, и тело, переплетшееся с теплом, – гравер, не поспевавший за Доре, должно быть, слишком твердыми их сделал. Крути картинку, сам перевернись, но в том–то и загадочность спирали, что не поймешь – ее спирали вниз иль вверх ее могуче распирали. Куда, художник, ты подзалетел – что верх да низ! когда пружинит звонко клубок переплетенных этих тел, виток небес и адская воронка. 5 Мороз на стеклах и в каналах лед, автомобили кашляют простудно, последнее тепло Европа шлет в свой крайний город, за которым тундра. Здесь конькобежцев в сумерках едва спасает городское освещенье. Все знают – накануне Рождества опасные возможны посещенья. Куст роз преображается в куст льда, а под окном, по краешку гравюры, оленей гонят хмурые каюры. Когда–нибудь я возвращусь туда. Л.Лосев |
Железо, трава
Во травы наросло-то, пока я спал! Вон куда отогнали, пока я пригрелся, — пахнет теплым мазутом от растресканных шпал, и не видно в бурьяне ни стрелки, ни рельса. Что же делать впросонках? Хватить ерша, смеси мертвой воды и воды из дурного копытца? В тупике эволюции паровоз не свистит, и ржа продолжает ползти, пыль продолжает копиться. Только чу! — покачнулось чугунной цепи звено, хрустнув грязным стеклом, чем-то ржавым звякнув железно, сотрясая депо, что-то вылезло из него, огляделось вокруг и, подумав, обратно залезло. Л.Лосев |
В прирейнском парке
В. Максимову "Я вылеплен не из такого теста, чтоб нанимать мелодию без текста" В. Уфлянд В парке оркестр занялся дележом. Палочкой машет на них дирижер, распределяет за нотою ноту: эту кларнету, а эту фаготу, эту валторне, а эту трубе, то, что осталось, туба, тебе. В парке под сводами грабов и буков, копятся горы награбленных звуков: черного вагнера, красного листа, желтого с медленносонных дерев – вы превращаетесь в социалиста, от изобилия их одурев. Звуки без смысла. Да это о них же предупреждал еще, помнится, Ницше: “Ах, господа, гармоническим шумом вас обезволят Шуберт и Шуман, сладкая песня без слов, господа, вас за собой поведет, но куда?” В парке под музыку в толпах гуляк мерно и верно мерцает гулаг, чешутся руки схватиться за тачку, в сердце все громче лопаты долбеж. Что ж ты, душа, за простую подачку меди гудящей меня продаешь? Л.Лосев |
***
Отражая волны голубого света, В направленьи Ниццы пробежал трамвай. Задавай вопросы. Не проси ответа. Лучше и вопросов, друг, не задавай. Улыбайся морю. Наслаждайся югом. Помни, что в России -- ночь и холода, Помни, что тебя я называю другом, Зная, что не встречу нигде и никогда... Г.Иванов |
***
Я люблю безнадежный покой, В октябре - хризантемы в цвету, Огоньки за туманной рекой, Догоревшей зари нищету... Тишину безымянных могил, Все банальности "Песен без слов", То, что Анненский жадно любил, То, чего не терпел Гумилев. Г.Иванов |
***
В шуме ветра, в детском плаче, В тишине, в словах прощанья: "А могло бы быть иначе", - Слышу я, как обещанье. Одевает в саван нежный Всю тщету, все неудачи - Тень надежды безнадежной: "А могло бы быть иначе". Заметает сумрак снежный Все поля, все расстоянья. Тень надежды безнадежной Превращается в сиянье. Все сгоревшие поленья, Все решённые задачи, Все слова, все преступленья... "А могло бы быть иначе". Г.Иванов |
Листы
На белом небе всё тусклей Златится горняя лампада, И в доцветании аллей Дрожат зигзаги листопада Кружатся нежные листы И не хотят коснуться праха... О, неужели это ты, Всё то же наше чувство страха? Иль над обманом бытия Творца веленье не звучало, И нет конца и нет начала Тебе, тоскующее я? И.Анненский |
Солнечный сонет
Под стоны тяжкие метели Я думал — ночи нет конца: Таких порывов не терпели Наш дуб и тополь месяца. Но солнце брызнуло с постели Снопом огня и багреца, И вмиг у моря просветлели Морщины древнего лица... И пусть, как ночью, ветер рыщет, И так же рвет, и так же свищет,— Уж он не в гневе божество. Кошмары ночи так далеки, Что пыльный хищник на припеке — Шалун и больше ничего. И.Анненский |
Тоска медленных капель
О, капли в ночной тишине, Дремотного духа трещотка, Дрожа набухают оне И падают мерно и четко. В недвижно-бессонной ночи Их лязга не ждать не могу я: Фитиль одинокой свечи Мигает и пышет тоскуя. И мнится, я должен, таясь, На странном присутствовать браке, Поняв безнадежную связь Двух тающих жизней во мраке. И.Анненский |
***
В стакане стынет золотистый чай, Чаинка видит золотой Китай. Желтеет чай, как Желтая Река, И тает сахар, словно облака. Кружок лимона солнцем золотым Просвечивает сквозь легчайший дым. Легчайший пар напоминает ей Туман прозрачный рисовых полей. И ложечка серебряным лучом Упала в золотистый водоем, Где плавает чаинка, где Китай, Блаженный край, ее недолгий рай. И.Чиннов |
* * *
Терновник веткой суховатою Под знойным ветром чуть качает. Мне тень колюче-узловатая Другую тень напоминает. Мне чудятся снега в сиянии Полярной ночи, в лунном свете. Как будто слышно дребезжание Колючей проволоки… Ветер… Ночь навсегда, ночь не кончается, И тень от проволоки длинной Колючей веткою качается Под ветром на земле пустынной. И.Чиннов |
***
О мировом безобразии Лучше совсем умолчим. Скажем про нежную празелень Ночи, сходящей на Рим, Про голубое мерцание Осеребренных олив (Ночь, тишина мироздания, Будто далекий прилив). Ночь, голубая пришелица, Скажем и мы про нее (Полное лунного шелеста, Дремлет легко бытие). И, не боясь повторения И не ища новизны, Скажем про синее пение Вновь наступившей весны. И.Чиннов |
***
Хмуро и виновато Туча глядит на слякоть (Солнце ушло куда-то, Чтоб не мешать ей плакать). Плачет, глядясь в болото, Смесью дождя и снега. Все-таки, значит, кто-то Смотрит на землю с неба: Все-таки, значит, кто-то (Хмуро и виновато) – Будто людей жалея, Будто помочь желая… И.Чиннов |
***
В газете пишут о войне и о смерти, но мальчик лет пяти из этой газеты сделал кораблик, плывущий по озеру. Может быть, если б умел, он сделал бы настоящую бабочку, настоящее облако? Важно, что все же он сделал кораблик, сделал из вести о страшном, почти как поэт – стихи. Стихи ведь тоже вроде летучей игрушки, даже если в них говорится о смерти, о горе и смерти – не правда ли? И.Чиннов |
***
Немного рыбы и немного соли На медленном огне – какая скука! Живая рыба корчилась от боли, Старуха злилась, плакала от лука, Над луком, над стручком засохшим перца, Багровым, как запекшаяся рана, Морщинистым, как маленькое сердце, Увядшее у газового крана От жара, холода и равнодушья Сухое сердце той, худой, убогой, Открывшей, словно рыба, от удушья Бескровный рот и поминавшей Бога… А дальше что? Что Бог – благой и кроткий, Что грешников поджаривают черти, Что в тишине чадит на сковородке Немного жизни и немного смерти. И.Чиннов |
***
Так проплывают золотые рыбки, как лепестки оранжевых настурций, почти просвечивая, точно дольки мессинских золотистых апельсинов. Так шевелятся огоньки церковных свечей, мерцая, розово желтея, как маленькие пламенные листья. Так отсвет ранних фонарей в реке сквозит, и золотятся, отражаясь, оранжевые лепестки заката. Так в темных, с рыжим золотом, глазах плывут, колеблясь, золотые тени. И.Чиннов |
скажи ещё
а скажи мне ещё что там за звёзды стадом дребезги радуги в глаз если слаб от слёз ты и такой от них запах над лугом над садом разве это возможно разве пахнут звёзды кто их сбросил наземь чтобы от песен света разрывалось сердце кто им позволил это я скажу тебе что за звёзды сны дневные в саду и в поле и светом сочатся часто их зовут цветами одни весной иные летом и даже зимой горят из-под наста или просто ради напрасной славы или чтобы мы любили землю чтобы здесь жили а скажи мне теперь что за лепестки праха что за цветы в синеве трепещут двукрыло и поют так сладко что не устрашит плаха и топор лишь бы пели и всегда так было кто их поднял в небо чтобы от их полёта разрывалось сердце словно влюблён в кого-то я скажу тебе что там за лепестки плоти это горние наши сёстры птицы ветра рождённые из персти но живут в полёте как рыба призрак низа птица призрак верха поют и в синеве раствориться стремятся чтобы нам с земли радоваться чтоб смеяться а скажи мне ещё скажи мне правду что за птицы что за ангелы там чередой к речке голос горлицы и ярче лицо чем роза жизнь отдать за каждую как мотылёк в свечке жить вечно чтобы глядя как идут мостками разрывалось сердце синими лепестками я скажу тебе что за ангелы земные сходят к реке на закате с печальным пеньем вот дочери человеческие иные нам невесты и даже жёны долог день им коротка ночь но с ними мерещится раем те кого мы любим а потом умираем тогда скажи мне вот что скажи без обмана почему случается лишь то что случилось цветут цветы птицы поют поутру рано просили солнце сиять оно научилось сходят девушки к реке рождаются дети а меня нет почему я не жив на свете бог с тобой уж если не жив то и не надо кто не видел дня тому и ночь не настанет нерождённого мать не оплачет и рада цвет если не расцвёл вовеки не увянет не упадёт птица раз в зените не вьётся у кого нет сердца оно не разорвётся А.Цветков |
смерть дидоны
бросит серп землероб и каменотес кайло в почерневшей лазури из ангелов никого спят сопя светила лишь с берега шлет гора блик но в сожженном зрачке ее отраженье ложь странник нижнего неба куда ты всегда плывешь золотой кораблик если предок в пещере не изобрел огня не барахтаться в браке до остального дня полоснешь серпом и легко пребываешь холост золотой на волне долговое письмо врагу землероб ли да с каменотесом на берегу собирают хворост догори дорогая рубиново меркни спи корабли на воде словно скифы в пустой степи или блохи в руне олимпийским гонимы гневом сокрушителям башен не стоила троя труда всхлипнет море и вспомнит кем оно было тогда затонувшим небом на истлевшем сердце парусный светел след искривляет время коралловый твой скелет но на звездном заднике смазан в туман от ветра только грунт елисейских раздолий реально тверд только знает любовь кого заманила в порт и кого отвергла А.Цветков |
неписьмо
семь лет как мы не виделись поди теперь такие промежутки жизни прорехи между встречами пора считать прощальными и заблуждений насчет резерва я лишен но ты посуществуй еще я изложу как если бы ты был или была звеном реальности пускай она нас в стороны швыряла по абсциссе над руслом неживой воды я вслух поведаю моменты и отрезки вернее письменно вернее молча семь тысяч километров плюс семь лет пускай не световых и то спасибо ведь это был или была не ты кому беззвучно в воздух или в стену я говорю я собственно молчу в полупостели в цифровой пустыне проспал всю зиму и визит к врачу но там клистир заряжен холостыми давай сперва уговоримся быть в одной из этих медленных вселенных откуда вверх по ординате нить в спиралях ускорений постепенных нам скоро всмятку и стена в конце недосвиданья непрощай А.Цветков |
Змеиный глаз
Огней полночных караван В степи Небес плывет. Но кто меня в ночной туман Так ласково зовет? Зачем от сердца далека Мечта о Небесах? Зачем дрожит моя рука? Зачем так манит прах? Болото спит. Ночная тишь Растет и все растет. Шуршит загадочно камыш, Змеиный глаз цветет. Змеиный глаз глядит, растет, Его лелеет Ночь. К нему кто близко подойдет, Уйти не может прочь. Он смутно слышит свист змеи, Как нежный близкий зов, Он еле видит в забытьи Огни иных миров. Не манит блеск былых утех, Далек живой родник. В болоте слышен чей-то смех, И чей-то слабый крик. К.Бальмонт |
Беладонна
Счастье души утомленной - Только в одном: Быть как цветок полусонный В блеске и шуме дневном, Внутренним светом светиться, Все позабыть, и забыться, Тихо, но жадно упиться Тающим сном. Счастье ночной белладонны - Лаской убить. Взоры ее полусонны, Любо ей день позабыть, Светом Луны расцвечаться, Сердцем с Луною встречаться, Тихо под ветром качаться, В смерти любить. Друг мой, мы оба устали. Радость моя! Радости нет без печали, Между цветами - змея. Кто же с душой утомленной, Вспыхнет мечтой полусонной Кто расцветет белладонной,- Ты или я? К.Бальмонт |
Индийский мотив
Как красный цвет небес, которые не красны, Как разногласье волн, что меж собой согласны, Как сны, возникшие в прозрачном свете дня, Как тени дымные вкруг яркого огня, Как отсвет раковин, в которых жемчуг дышит, Как звук, что в слух идет, но сам себя не слышит, Как на поверхности потока белизна, Как лотос в воздухе, растущий ото дна, Так жизнь с восторгами и с блеском заблужденья Есть сновидение иного сновиденья. К.Бальмонт |
Что мне нравится
Что мне больше нравится в безднах мировых, И кого отметил я между всех живых? Альбатроса, коршуна, тигра, и коня, Жаворонка, бабочку, и цветы огня. Альбатрос мне нравится тем, что он крылат, Тем, что он врезается в грозовой раскат. В коршуне мне нравится то, что он могуч, И, как камень, падает из высоких туч. В тигре то, что с яростью мягкость сочетал, И не знал раскаянья, Бога не видал. И в других желанно мне то, что — их вполне, Нравятся отдельностью все созданья мне. Жаворонок — пением, быстротою — конь, Бабочка — воздушностью, красотой — огонь. Да, огонь красивее всех иных живых, В искрах — ликование духов мировых. И крылат, и властен он, в быстроте могуч, И поет дождями он из громовых туч. По земле он ластится, жаждет высоты, В красные слагается страстные цветы. Да, огонь красивее между всех живых, В искрах ликование духов мировых. В пламени ликующем — самый яркий цвет. В жизни — смерть, и в смерти — жизнь. Всем живым — привет! К.Бальмонт |
* * *
я последняя лампа у тебя на столе где горю и горюю светили но дальше не с кем или все-таки я подобен седой сове толстой тьмы ломоть рассекая крылом нерезким электромотор или робот или там кто в залпе зрения среди вязких атомов мрака вообразить трехмерность если темно метра два от силы в сланце убого мало когда бы не трещина в веке куда проник газ сознания световой родник я весь блеск при котором пишешь а потом тишина уменьшается до размера кванта стерлингов монета в один фотон незаметна совиному глазу и неразменна на перевоз если не переплатишь врачу сам внутри собеседник но он непечатен отчего я перед тобой на столе молчу но пока не трогай мой выключатель это тени аверна раскосы до потолка дай посвечу пока обесточив мозг крыло не вырулит прямо если слов сонару не уловить только суть в сетчатке только нить только спираль вольфрама А.Цветков |
***
Любовь измеряется мерой прощения, привязанность – болью прощания, а ненависть – силой того отвращения, с которым ты помнишь свои обещания. И тою же мерой, с припадками ревности, тебя обгрызают, как рыбы-пирании, друзья и заботы, источники нервности, и все-то ты знаешь заранее... Кошмар возрастает в пропорции к сумме развеявшихся иллюзий. Ты это предвидел. Ты благоразумен, ты взгляд своевременно сузил. Но время взрывается. Новый обычай родится как частное мнение. Права человека по сущности – птичьи, а суть естества – отклонение, свобода – вот ужас. Проклятье всевышнее Адаму, а Еве напутствие... Не с той ли поры, как нагрузка излишняя, она измеряется мерой отсутствия? И в липких объятиях сладкой беспечности напомнит назойливый насморк, что ценность мгновенья равна Бесконечности, деленной на жизнь и помноженной на смерть. Итак – подытожили. Жизнь – возвращение забытого займа, сиречь – завещание. Любовь измеряется мерой прощения, привязанность – болью прощания... В.Леви |
Теогония
Дождь. Умерла Галатея. Не оставляют в покое запах воска, сырой земли, хвои. Водостоки воют сорванными бельканто. Не хватило таланта. Не хватило таланта. Остановка. Зябко-презябко. Дождь. Дождь - тембр шагов. Дождь в стансах часов. В глазницах канализационных колодцев дождь. Дождь – это место, где однажды основа обрела парадигму и стала Словом, где бедный Пигмалион сумел с душою жизнь соединить, да время не сумел остановить. Дождь. 2 Куда я? Сумрак капель. Хаос. Прости, что смертна, девочка, я каюсь. Я создал мир – с погибелью зари в развязке дождь шлифует пустыри и постранично ветры рвут псалтырь листвы, где я всем пустырям пустырь. Свет не струится – еле-еле брезжит. Ночь впереди. Над бабочками крыш, где смерти ты, не мне, принадлежишь, сочится кровь, стекая к водостокам. Невыносимо быть богом! 3 Силки домов. Дождь – пойманная птица, раскинув крылья, бьётся на асфальте, сбивает сердце с ритма, на пути пожизненное путая прости с посмертным однокорневым прощайте. Стучится дождь. Стучится клювом в дверь. Вчера не возвращается в теперь. Уходят судьбы (души?) за подмостки. Дождь. Остаются замыслы и сноски. 4 Умерла. Умерла Галатея. Возвращаю земле земное. Небожительница листопада, как мне выжить теперь со мною!? Тьма со светом – скрещенье сабель: Галатея… искра… фрагмент… Смерть во всех криптограммах капель: звук металла… искра… и нет… Звук металла – в груди дожди сотен осеней на пути, бьются насмерть закат с восходом… Невыносимо быть! Богом. 5 От остановки до остановки, мимо переполненных урн, мимо оцарапанных стен, в заплесневелый подъезд изо дня в день, изо дня в день. Его вселенная божьей коровкой лежит на ладони. Бесприютно на опустевшем перроне. И цвет теряют в сумерках цветы, поскольку тьма сильнее красоты. 6 Сырость. Надо выпить. Тоска. Галатея, не умею жить без тебя… Опять почтовый ящик сломали. Поймаю – ноги… Впрочем, кроме рекламы… Тоска. Милая, всё равно, пусть замкнулись уста, земля – тобой не пуста! Сырость. Лампочка перегорела. В слякотном этом мире если рукописи и не горят, то лишь потому, что сгнивают. Сухо – разве в потире. Тоска. Скорее надраться. До одури. До святотатства! Даже хрип застревает в горле… Надраться! И выплюнуть - что там в горле - истокам: Создатель, невыносимо! Невыносимо быть богом! Быть богом… М.Гофайзен |
На взгляд офтальмолога
глаз - пограничье меж светом и плотью пик пирамиды в круговороте кисти причин разношёрстных решений полюс магнитный в центре мишени зона побега в забвение в вечность глаз это зеркало лжи быстротечной где среди разных безрогих двуногих бог во плоти ищет истину в боге лунный пятак ни орлом и ни решкой вмёрз в бесконечность что лампа в ночлежку тянет слепца по натянутой леске пёс-поводырь вместо тел арабески ветви постриженных в тени растений грабовый лес никакого смятенья ввысь выхлопной поднимается газ тех чьи глазницы устали от глаз что мы такое для глаза для края точки в которых лишь смерть выживает мы эмигранты из сада из рая мы из бумаги поскольку сгораем что мы такое лишь прутья темницы мучась в которой гордыня томится что в нас страшится так гари да сажи будто создатель наш также бумажный М.Гофайзен |
О старшей из сестёр
мыслится буде немыслим. присный и вечный но есть. старый поблекший и лысый выбрал быть может он смерть? соль отличить бы от пыли. пыль отделить от земли. будем ли если мы были? были мы если ушли? стоит ли жить и страшиться в неповторимом «опять»? если закрыты ресницы где тебя боже искать? где твоя девочка вера? словно снегурка весной тает и тает по мере сути твоей внеземной. вечность – капкан или птичник? время – река или гать? если вопросы трагичны где тебя боже искать? где твоя дурочка вера? как саламандра в огне только в неё не поверил вспыхнула болью во сне. сущее - вспахано горем. смерть - обирает что тать. я с тобой боже не спорю - где тебя боже искать? М.Гофайзен |
* * *
Снега покрыли гладкие равнины, Едва заметен санок первый след, Румянец нежный льет закатный свет, Окрася розою холмов вершины. Ездок плетется в дальние путины, И песня льется, песня прошлых бед, — Простой и древний скуки амулет, — Она развеет ждущие кручины! Зимы студеной сладко мне начало, Нас сочетала строгая пора. Яснеет небо, блекнет покрывало. Каким весельем рог трубит: "пора!" О, друг мой милый, как спокойны мысли! В окне узоры райские повисли. М.Кузмин |
Трое
Уезжал я средь мрака… Провожали меня Только друг да собака. Паровозы свистели… Так же ль верен ты мне? И мечты наши те ли? Надвигались туманы… Неужели во тьме Только ложь и обманы?.. Только друг, да собака Пожалели меня И исчезли средь мрака. М.Кузмин |
* * *
Где слог найду, чтоб описать прогулку, Шабли во льду, поджаренную булку И вишен спелых сладостный агат? Далек закат, и в море слышен гулко Плеск тел, чей жар прохладе влаги рад. Твой нежный взор, лукавый и манящий, Как милый взор комедии звенящей Иль Мариво капризное перо. Твой нос Пьеро и губ разрез пьянящий Мне кружат ум, как "Свадьба Фигаро". Дух мелочей, прелестных и воздушных, Любви ночей, то нежащих, то душных, Веселой легкости бездумного житья! Ах, верен я, далек чудес послушных, Твоим цветам, веселая земля! М.Кузмин |
смерть на марсе
становятся сумерки строже сильнее сияет луна она и в аркадии тоже но есть ли на марсе она ученые люди из nasa уверены где-то на треть что жизнь на поверхности марса способна как мы умереть а если неправильно в насе научный придумали вклад то есть у сатурна в запасе такая луна энцелад равнина ее ледяная под ней залегает вода и устали снова не зная мы зонды отправим туда там нет стрекозы или гризли родных человеку зверей все это не поиски жизни а происки смерти скорей науке привиделись чтобы в просторах космической тьмы великой печали микробы которые смертны как мы А.Цветков |
***
Это все о луне только небылица, В этот вздор о луне верить не годится, Это все о луне только небылица... На луне не растет Ни одной былинки, На луне весь народ Делает корзинки, Из соломы плетет Легкие корзинки. На луне полутьма И дома опрятней, На луне не дома -- Просто голубятни, Голубые дома, Чудо-голубятни. На луне нет дорог И везде скамейки, Поливают песок Из высокой лейки -- Что ни шаг, то прыжок Через три скамейки. У меня на луне Голубые рыбы, Но они на луне Плавать не могли бы, Нет воды на луне, И летают рыбы... О.Мандельштам |
***
Мой щегол, я голову закину - Поглядим на мир вдвоем: Зимний день, колючий, как мякина, Так ли жестк в зрачке твоем? Хвостик лодкой, перья черно-желты, Ниже клюва в краску влит, Сознаешь ли - до чего щегол ты, До чего ты щегловит? Что за воздух у него в надлобье - Черн и красен, желт и бел! В обе стороны он в оба смотрит - в обе! - Не посмотрит - улетел! О.Мандельштам |
***
Призрак ели с призраком луны Тихо ткут меж небом и землею сны. Призрак хаты с призраком реки Чуть мерцающие зыблют огоньки. А над тихо ткущимися снами, И над тихо зыблемыми огоньками, И над призраками бедных хат Ночь развертывает чародейный плат, Опрокидывает чародейный щит, И о свете незакатном ворожит. Ф.Сологуб |
***
Есть соответствия во всём, — Не тщетно простираем руки: В ответ на счастье и на муки И смех и слезы мы найдём, И если жаждем утешенья, Бежим далеко от людей. Среди лесов, среди полей Покой, безмыслие, забвенье. Ветвями ветер шелестит, Трава травою так и пахнет. Никто в изгнании не чахнет, Не презирает и не мстит. Так, доверяяся природе, Наперекор судьбе, во всем Мы соответствия найдем Своей душе, своей свободе. Ф.Сологуб |
-7-
и всякая вера вела к надежде ибо не было без надежды смысла в вере а без веры смысла вечности и всякая надежда вела к свету ибо не было без света самой надежды а без надежды смысла времени и всякий свет был любовью ибо вне любви тьмою оборачивался свет а пространство небытием и всякая любовь была стремленьем к счастью ибо вне счастья любовь оборачивалась ненавистью а ненависть разрушала общее отнимая подобное и всякое счастье вело ко лжи ибо вне лжи не выживало там где дух страшился страдания а страдание становилось отчаяньем и всякая ложь вела к свободе ибо освобождала от того что сама защищала а на месте рождалась боль и всякая свобода становилась одиночеством ибо только через одиночество часть не зависела от целого а свет не зависел от тьмы и всякое одиночество становилось выбором ибо вне выбора одиночество суть пустота а природа вещей не терпит пустоты и всякий выбор был трагедией ибо вне трагедии нет гармонии а добро и зло в сущем есть одно и всякая трагедия была словом и слово проявлялось в языке ибо вне языка трагедия не разрешима а бытие лишено жизни и разрешаясь трагедия становилась актом творения и творение было подобно творцу и творец был подобен творению ибо иначе как из себя ничто сотворено быть не может и подобна часть единому и единое части ибо оно есть они а они есть оно и всё есть во всём подобно матрёшке и молекула во вселенной и вселенная в молекуле и образуют они музыку сфер или иначе храм мира где всякая вера ведёт к надежде где всякая надежда ведёт к свету где всякий свет... и несть числа кругам этим ибо иначе - НИЧТО и это хуже ада М.Гофайзен |
***
На бледно-голубой эмали, Какая мыслима в апреле, Берёзы ветви поднимали И незаметно вечерели. Узор отточенный и мелкий, Застыла тоненькая сетка, Как на фарфоровой тарелке Рисунок, вычерченный метко, — Когда его художник милый Выводит на стеклянной тверди, В сознании минутной силы, В забвении печальной смерти. О.Мандельштам |
Раковина
Быть может, я тебе не нужен, Ночь; из пучины мировой, Как раковина без жемчужин, Я выброшен на берег твой. Ты равнодушно волны пенишь И несговорчиво поешь; Но ты полюбишь, ты оценишь Ненужной раковины ложь. Ты на песок с ней рядом ляжешь, Оденешь ризою своей, Ты неразрывно с нею свяжешь Огромный колокол зыбей; И хрупкой раковины стены, — Как нежилого сердца дом, — Наполнишь шепотами пены, Туманом, ветром и дождем... О.Мандельштам |
***
Bозьми на радость из моих ладоней Немного солнца и немного меда, Как нам велели пчелы Персефоны. Не отвязать неприкрепленной лодки, Не услыхать в меха обутой тени, Не превозмочь в дремучей жизни страха. Нам остаются только поцелуи, Мохнатые, как маленькие пчелы, Что умирают, вылетев из улья. Они шуршат в прозрачных дебрях ночи, Их родина — дремучий лес Тайгета, Их пища — время, медуница, мята. Возьми ж на радость дикий мой подарок — Невзрачное сухое ожерелье Из мертвых пчел, мед превративших в солнце. О.Мандельштам |
* * * * *
Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма, За смолу кругового терпенья, за совестный деготь труда... Как вода в новгородских колодцах должна быть черна и сладима, Чтобы в ней к рождеству отразилась семью плавниками звезда. И за это, отец мой, мой друг и помощник мой грубый, Я — непризнанный брат, отщепенец в народной семье — Обещаю построить такие дремучие срубы, Чтобы в них татарва опускала князей на бадье. Лишь бы только любили меня эти мерзлые плахи, Как, нацелясь на смерть, городки зашибают в саду,— Я за это всю жизнь прохожу хоть в железной рубахе И для казни петровской в лесах топорище найду. О.Мандельштам |
***
Я скажу это начерно, шопотом, Потому что еще не пора: Достигается потом и опытом Безотчетного неба игра. И под временным небом чистилища Забываем мы часто о том, Что счастливое небохранилище - Раздвижной и прижизненный дом. О.Мандельштам |
отсрочка
в канун последнего суда под звуки вальса но суд по сути был всегда он состоялся другим сильнее повезло а нам в отместку за вальс забыли как назло вручить повестку их выводили из тюрьмы по хрусту наста а неувязка в том что мы танцуем часто последней радости глоток смакуем свято забыв про высохший поток иосафата поди в глаза его узнай когда в окне сам прекрасный голубой дунай под венским лесом мы стая дураков и дур стальные пятки вот только спляшем этот тур и все в порядке предстанем строем у стены глупы и голы в расстрельный лист занесены и в протоколы А.Цветков |
* * *
сабвей сорок вторая поезд е мужик в летах пытается внушить соседке слева что лиха беда смертельная болезнь но победима она ободрена соседка справа молоденькая в черном до зрачков зубрит коран и в шевеленье губ la ilaha illallahu поди точнее различи а я спокоен меж этих двух отчаяний и знаю да я умру и нет спасенья нет но этой тайны им не угадать А.Цветков |
* * *
предметы расставанья и вины растаявшие вперемешку с теми которые вполне еще видны из постепенно обступившей тени как оставляя детскую с тоской в углу охапкой мишки и машинки и в беличьих колесах городской разгон и юношеские ошибки все человеческое в бездну здесь раз под уклон не одолеет гору пора невозвращения хоть влезь в былую кожу но тебе не впору напрасно столько боли намело барханы от гурона до валдая и ангелы с клинками наголо от пут любви сердца освобождая уже на страже сириус погас как золушка в подол смахнула брошку что вам по совести сказать о нас мы чаще россыпью и понарошку нам зелень злей едва земная медь обнажена железо в язвах яда оно и так должно само стемнеть дверь от себя и свет гасить не надо А.Цветков |
* * *
всей тишины в обрез в ней движешься стремглав грунт отрывается вот панорама сверху крылатую свою пришпоришь оседлав секундную в карьер на циферблате стрелку нашарим в тумбочке утащим в койку том монтеня или кто нам сетовал на старость как обессилел свет или проблема в том что пожил бы еще но больше не осталось следить как фолиант струится с простыней взметая ил со дна где мысли водолазы спросить который час но быстрый страх сильней чем свет что смеркнется до истеченья фразы не впору циферблат для книг такой длины а помнишь на заре душа была машиной но воздух обречен в нем на просвет видны все перфорации стеклянный след мышиный не сам ли саженцем без страха и вреда еще не как монтень а с дерзостью кортеса в ненужном мужестве заглядывал туда где навсегда обрыв где линия отреза А.Цветков |
элегия на приход ночи
все вповалку и в храп понемножку под калиновым в поле кустом тракторист проглотивший гармошку спит с гофрированным животом в городах где свирепствует разум чтобы ртуть в капиллярах текла гальваническим екая глазом прокурор подшивает дела желтопузая жаба в болоте убеждает что жизнь хороша отчего вы неправду поете земноводные нам кореша ночь нежна но в юдоли угрюмой на излете людской суеты наливай понемногу и думай кто ты есть и зачем себе ты в поймах рек и в ландшафте гористом рассуждай пропуская сто грамм для чего прокурор с трактористом увенчали творения храм кто завел для забавы скотина человека в очках и пчелу а теперь словно дня не хватило эта ночь эта немочь к чему А.Цветков |
* * *
нектар таскали и пыльцу сквозь сотни трудных миль но время подошло к концу пора валиться в пыль ум посерьезнее чем мой велит свернуть дела зачем тогда я был пчелой зачем была пчела ум посерьезнее чем мой идеей обуян что жизнь была один сплошной оптический обман что уж мираж в густом хвоще и аист и вода и никакой пчелой вообще я не был никогда а я уже лежу в пыли и возразить нельзя но все-таки цветы цвели их хватит за глаза все лето в толчее речной я трогать их любил вот почему я был пчелой вот почему я был А.Цветков |
Чертовы качели
В тени косматой ели, Над шумною рекой Качает черт качели Мохнатою рукой. Качает и смеется, Вперед, назад, Вперед, назад, Доска скрипит и гнется, О сук тяжелый трется Натянутый канат. Снует с протяжным скрипом Шатучая доска, И черт хохочет с хрипом, Хватаясь за бока. Держусь, томлюсь, качаюсь, Вперед, назад, Вперед, назад, Хватаюсь и мотаюсь, И отвести стараюсь От черта томный взгляд. Над верхом темной ели Хохочет голубой: - Попался на качели, Качайся, черт с тобой!- В тени косматой ели Визжат, кружась гурьбой: - Попался на качели, Качайся, черт с тобой!- Я знаю, черт не бросит Стремительной доски, Пока меня не скосит Грозящий взмах руки, Пока не перетрется, Крутяся, конопля, Пока не подвернется Ко мне моя земля. Взлечу я выше ели, И лбом о землю трах! Качай же, черт, качели, Все выше, выше... ах! Ф.Сологуб |
* * *
объясни питомец птица каково тебе летится что бормочешь ты дитя над поверхностью летя всюду облачные сфинксы мрачно монстры на ветру строят рожи скалят фиксы нелегко тебе вверху если кто рожден микробом канет в пепельную тьму кто судья ему за гробом кем воскреснется ему здесь родня ему не рада сучья нежить волчья сыть у кого бы каплю яда в чашку петри попросить если жизнь сплошных загадок и превратностей полна чем промучиться остаток для чего тебе она нет микробу в горе братца не опора птице лесть сфинксов бы не испугаться ужас камешком заесть А.Цветков |
***
...вот они пишут стихи. Конфигурации букв включены в безостановочные машины вмешательства. Пишут, как если бы чего-то ожидали от жизни, а она бы им ничего не дала. И впрямь нестерпимо, когда бог косноязычен, сутул, проводит все свое время на погостах, вокзалах, играя на дощатой гитаре. И об этом они тоже переговариваются электрическими голосами, – о природе, которая овивает паутиной гнезда и ветки. Подчас в этом глинистом щебете угадать удается "исправленному верить", что-то о женщинах, что к низинам заката спадают скользкими петлями. "Но что делаешь ты?" Верно, спроси, но только членораздельно спроси, спроси так, чтобы я мог разобрать, о чем идет речь. Будь внятным, не избегай чувства ответственности. Отойди на два шага, не торопись, а если поблизости камень, стань на него, руку воздень, как подобает тому, кого не проведешь на мякине и протяни ее открытой ладонью, спрашивая – "что делаешь ты?" – Я? Что делаю я? Я делаю глоток светлого холодного пива, медленно отираю губы, откусываю кильке голову, зажигаю сигарету и прикрываю глаза не потому, что сегодня чрезмерно светло, или, там на всякий случай, – но потому, что дует северный майский ветер, несет пыль, мелкий мусор, бессонницу, слабость, безукоризненно равную слабости сердца. А.Драгомощенко |
***
Весна и кое-где облака. Остальное занято небом. Она была сумасшедшей, потом стала мертвой. Рассказывай птицам. Пепел - состояние информации, превзошедшей допустимую сложность. Вне него самого расположены дезоксирибонуклеиновые спирали речи, серебро фотографий, чернеющих в камне, браслета и рыб из фольги; поэзия не признанье в любви "языку и возлюбленной", но дознание: как они возникают - рассказывай это глиняным зернам, (возможно и тело схожим образом рассматривает себя, состоя из перфорации памяти, косвенности ожогов, гулкого свода правил: траекторий бесплотных друза, аксонов бессонная паутина в патине, высохшая роса геометрии, игольчатое полотно очей, cellular automaton: распластанное в направлениях). Холодное утро в мае. Дети в тумане играют в настольный теннис. Почтальон, как душа всех писем, пущенных на волю ветра, не столь бесконечен, чтобы стать убежищем мысли. А.Драгомощенко |
* * *
Странствующая ось, плавающие углы. Речь пробивает в бессмертьи первую брешь. Что кроется за словами, которыми обмениваются по телефону мужчина и женщина? ... и до них. Дыхание. Всадник поет обо всем, чего касается взгляд. Равномерность познания. Частиц волнообразное колебание. Насекомое на стене. Комар. В воронку зрачка звезда всверливает расстояние. Разум, умеющий много гитик, никак не заучит слова послушания. В полнолуние уходят концы строки. Наст мозга татуирован историей. Насекомое как стрела, стоящая неподвижно на месте. В век саранчи акридами питается святость. Взаимодействие желез с горлом. С древесиной железа. Любовь избирает всегда/иногда странные страницы из словаря. Орбиты словесного тяготения. Ударная стопа сменяется усеченной. Размер тела совпадает едва (никогда) с просодией мысли о тлении. Вестник осени с головой у плеча протирает полой очки, совмещаясь с дверным проемом. Я говорю и пишу только лишь потому, что давно в состоянии не делать ни того, ни другого. Агония – самый дешевый источник энергии: ни одного изъяна в микроструктуре, вплоть до отдельного волоска нет преград между ними. Свечение швов. Смерч. Рог Амалфеи. Время делится на сегменты поражения цели. Птенец ворона встал на крыло, как родник, чист его коготь. В воздухе снег Китая. Так соединяются части льва – что и есть соединение вида. Солнце испаряется в синеве, сознание – в парящей пылинке. Дождь, и великолепный удар листвы. Если форма и пустота таковы, то и все дхармы мыслятся так же. Череп – улей свободы. Сквозит. Судорога зрачка используется как тяга не для того, чтобы отшатнуться назад, но чтобы приблизиться: мы бродили по рынку, стояла жара. Божественная волна предвосхищений, прозрачна, текла, не минуя, не унося. Простоте движения не нужны объяснения. В ожидании письма в сентябрь превращается август. Снег сходит утром с лица, снились туман, апрель, поля, в словах – дыхание. А.Драгомощенко |
Зимнее чтение
Угасший лист кленовый о стекло. Продрогшая земля у белого залива Теперь, как наша жизнь - покорна и чиста. Не открывая глаз. Изогнута строка, За ней промозглое и низкое светило висит в глазнице тусклого огня на тонких жилах рифм, Потом весна, душа, Потом: туда-сюда, И ветер поет, будто снов трава, Скребется лист в окно с упрямством мертвеца, Осока, горизонт, белесый пар, И мгла тишайшего Элизия стекает по венам выпуклым, И чайки узкий вскрик снегами, словно эхо, заплывает заплывает, Любовь ничто не объясняет, Да прахом подлым отдает строка, Сужаясь и летя в кругах припоминанья. Читаешь дальше; светло-синий мох, Табачный дым ложится на пол, Но вновь начни с умолкшего конца, Где всякий смысл превозмогая, Всей чешуей сверкающая слов - Подобно сгнившим немощным покровам - Строка сползает прочь и открывает взору Раскаты тьмы, цветущие огнем Все той же тьмы, сметающей начало. А.Драгомощенко |
Надпись на неоконченном портрете
О, не вздыхайте обо мне, Печаль преступна и напрасна, Я здесь, на сером полотне, Возникла странно и неясно. Взлетевших рук излом больной, В глазах улыбка исступленья, Я не могла бы стать иной Пред горьким часом наслажденья. Он так хотел, он так велел Словами мертвыми и злыми. Мой рот тревожно заалел, И щеки стали снеговыми. И нет греха в его вине, Ушел, глядит в глаза другие, Но ничего не снится мне В моей предсмертной летаргии. А.Ахматова |
Призрак
Зажженных рано фонарей Шары висячие скрежещут, Все праздничнее, все светлей Снежинки, пролетая, блещут. И, ускоряя ровный бег, Как бы в предчувствии погони, Сквозь мягко падающий снег Под синей сеткой мчатся кони. И раззолоченный гайдук Стоит недвижно за санями, И странно царь глядит вокруг Пустыми светлыми глазами. А.Ахматова |
Сад
Он весь сверкает и хрустит, Обледенелый сад. Ушедший от меня грустит, Но нет пути назад. И солнца бледный тусклый лик — Лишь круглое окно; Я тайно знаю, чей двойник Приник к нему давно. Здесь мой покой навеки взят Предчувствием беды, Сквозь тонкий лед еще сквозят Вчерашние следы. Склонился тусклый мертвый лик К немому сну полей, И замирает острый крик Отсталых журавлей. А.Ахматова |
***
На шее мелких четок ряд, В широкой муфте руки прячу, Глаза рассеянно глядят И больше никогда не плачут. И кажется лицо бледней От лиловеющего шелка, Почти доходит до бровей Моя незавитая челка. И непохожа на полет Походка медленная эта, Как будто под ногами плот, А не квадратики паркета. А бледный рот слегка разжат, Неровно трудное дыханье, И на груди моей дрожат Цветы небывшего свиданья. А,Ахматова |
Эпиграмма
Могла ли Биче словно Дант творить, Или Лаура жар любви восславить? Я научила женщин говорить... Но, Боже, как их замолчать заставить! А.Ахматова |
Подражание И.Ф.Анненскому
И с тобой, моей первой причудой, Я простился. Восток голубел. Просто молвила: "Я не забуду". Я не сразу поверил тебе. Возникают, стираются лица, Мил сегодня, а завтра далек. Отчего же на этой странице Я когда-то загнул уголок? И всегда открывается книга В том же месте. И странно тогда: Всё как будто с последнего мига Не прошли безвозвратно года. О, сказавший, что сердце из камня, Знал наверно: оно из огня... Никогда не пойму, ты близка мне Или только любила меня. А.Ахматова |
.........
9 По той дороге, где Донской Вел рать великую когда-то, Где ветер помнит супостата, Где месяц желтый и рогатый,— Я шла, как в глубине морской... Шиповник так благоухал, Что даже превратился в слово, И встретить я была готова Моей судьбы девятый вал. А.Ахматова |
10
Ты выдумал меня. Такой на свете нет, Такой на свете быть не может. Ни врач не исцелит, не утолит поэт,— Тень призрака тебя и день и ночь тревожит. Мы встретились с тобой в невероятный год, Когда уже иссякли мира силы, Все было в трауре, все никло от невзгод, И были свежи лишь могилы. Без фонарей как смоль был черен невский вал, Глухонемая ночь вокруг стеной стояла... Так вот когда тебя мой голос вызывал! Что делала — сама еще не понимала. И ты пришел ко мне, как бы звездой ведом, По осени трагической ступая, В тот навсегда опустошенный дом, Откуда унеслась стихов казненных стая. А.Ахматова |
* * *
Забудут?— вот чем удивили! Меня забывали сто раз, Сто раз я лежала в могиле, Где, может быть, я и сейчас. А Муза и глохла и слепла, В земле истлевала зерном, Чтоб после, как Феникс из пепла, В эфире восстать голубом. А.Ахматова |
* * *
Мне ни к чему одические рати И прелесть элегических затей. По мне, в стихах все быть должно некстати, Не так, как у людей. Когда б вы знали, из какого сора Растут стихи, не ведая стыда, Как желтый одуванчик у забора, Как лопухи и лебеда. Сердитый окрик, дегтя запах свежий, Таинственная плесень на стене... И стих уже звучит, задорен, нежен, На радость вам и мне. А.Ахматова |
* * *
Сжала руки под тёмной вуалью... "Отчего ты сегодня бледна?" - Оттого, что я терпкой печалью Напоила его допьяна. Как забуду? Он вышел, шатаясь, Искривился мучительно рот... Я сбежала, перил не касаясь, Я бежала за ним до ворот. Задыхаясь, я крикнула: "Шутка Всё, что было. Уйдешь, я умру." Улыбнулся спокойно и жутко И сказал мне: "Не стой на ветру" А.Ахматова |
Гость
Все как раньше: в окна столовой Бьется мелкий метельный снег, И сама я не стала новой, А ко мне приходил человек. Я спросила: "Чего ты хочешь?" Он сказал: "Быть с тобой в аду". Я смеялась: "Ах, напророчишь Нам обоим, пожалуй, беду". Но, поднявши руку сухую, Он слегка потрогал цветы: "Расскажи, как тебя целуют, Расскажи, как целуешь ты". И глаза, глядевшие тускло, Не сводил с моего кольца. Ни один не двинулся мускул Просветленно-злого лица. О, я знаю: его отрада - Напряженно и страстно знать, Что ему ничего не надо, Что мне не в чем ему отказать. А.Ахматова |
* * *
Долгим взглядом твоим истомленная, И сама научилась томить. Из ребра твоего сотворенная, Как могу я тебя не любить? Быть твоею сестрою отрадною Мне завещано древней судьбой, А я стала лукавой и жадною И сладчайшей твоею рабой. Но когда замираю, смиренная, На груди твоей снега белей, Как ликует твое умудренное Сердце - солнце отчизны моей! А.Ахматова |
***
Так беспомощно грудь холодела, Но шаги мои были легки. Я на правую руку надела Перчатку с левой руки. Показалось, что много ступеней, А я знала - их только три! Между кленов шепот осенний Попросил: "Со мною умри! Я обманут моей унылой Переменчивой, злой судьбой". Я ответила: "Милый, милый - И я тоже. Умру с тобой!" Это песня последней встречи. Я взглянула на темный дом. Только в спальне горели свечи Равнодушно-желтым огнем. А.Ахматова |
* * *
Высоко в небе облачко серело, Как беличья расстеленная шкурка. Он мне сказал: "Не жаль, что ваше тело Растает в марте, хрупкая Снегурка!" В пушистой муфте руки холодели. Мне стало страшно, стало как-то смутно. О, как вернуть вас, быстрые недели Его любви, воздушной и минутной! Я не хочу ни горечи, ни мщенья, Пускай умру с последней белой вьюгой. О нем гадала я в канун крещенья. Я в январе была его подругой. А.Ахматова |
***
Спи - еще зарею Холодно и рано; Звезды за горою Блещут средь тумана; Петухи недавно В третий раз пропели. С колокольни плавно Звуки пролетели. Дышат лип верхушки Негою отрадной, А углы подушки - Влагою прохладной. А.Фет |
***
Кот поет, глаза прищуря, Мальчик дремлет на ковре, На дворе играет буря, Ветер свищет на дворе. "Полно тут тебе валяться, Спрячь игрушки да вставай! Подойди ко мне прощаться, Да и спать себе ступай". Мальчик встал. А кот глазами Поводил и все поет; В окна снег валит клоками, Буря свищет у ворот. А.Фет |
***
Шепот сердца, уст дыханье, Трели соловья, Серебро и колыханье Сонного ручья, Свет ночной, ночные тени, Тени без конца, Ряд волшебных изменений Милого лица, Бледный блеск и пурпур розы, Речь не говоря, И лобзания, и слезы, И заря, заря!.. А.Фет |
* * *
Знаю я, что ты, малютка, Лунной ночью не робка: Я на снеге вижу утром Легкий оттиск башмачка. Правда, ночь при свете лунном Холодна, тиха, ясна; Правда, ты недаром, друг мой, Покидаешь ложе сна: Бриллианты в свете лунном, Бриллианты в небесах, Бриллианты на деревьях, Бриллианты на снегах. Но боюсь я, друг мой милый, Как бы вихря дух ночной Не завеял бы тропинку Проложённую тобой. А.Фет |
* * *
Каждое чувство бывает понятней мне ночью, и каждый Образ пугливо-немой дальше трепещет во мгле; Самые отзвуки доступней, даже когда, неподвижен, Книгу держу я в руках, сам пробегая в уме Всё невозможно-возможное, странно-бывалое... Лампа Томно у ложа горит, месяц смеется в окно, А в отдалении колокол вдруг запоет - и тихонько В комнату звуки плывут; я предаюсь им вполне. Сердце в них находило всегда какую-то влагу, Точно как будто росой ночи омыты они... Звук всё тот же поет, но с каждым порывом иначе: То в нем меди тугой более, то серебра. Странно, что ухо в ту пору как будто не слушая слышит; В мыслях иное совсем, думы - волна за волной... А между тем ещё глубже сокрытая сила объемлет Лампу, и звуки, и ночь, их сочетавши в одно. Так между влажно-махровых цветов снотворного маку Полночь роняет порой тайные сны наяву. А.Фет |
* * *
Ночь светла, мороз сияет, Выходи - снежок хрустит; Пристяжная озябает И на месте не стоит. Сядем, полость застегну я, - Ночь светла и ровен путь. Ты ни слова,- замолчу я, И - пошел куда-нибудь! А.Фет |
* * *
Скрип шагов вдоль улиц белых, Огоньки вдали; На стенах оледенелых Блещут хрустали. От ресниц нависнул в очи Серебристый пух, Тишина холодной ночи Занимает дух. Ветер спит, и все немеет, Только бы уснуть; Ясный воздух сам робеет На мороз дохнуть. А.Фет |
Среди звезд
Пусть мчитесь вы, как я покорны мигу, Рабы, как я, мне прирожденных числ, Но лишь взгляну на огненную книгу, Не численный я в ней читаю смысл, В венцах, лучах, алмазах, как калифы, Излишние средь жалких нужд земных, Незыблемой мечты иероглифы, Вы говорите: "Вечность - мы, ты - миг. Нам нет числа. Напрасно мыслью жадной Ты думы вечной догоняешь тень; Мы здесь горим, чтоб в сумрак непроглядный К тебе просился беззакатный день. Вот почему, когда дышать так трудно, Тебе отрадно так поднять чело С лица земли, где всё темно и скудно, К нам, в нашу глубь, где пышно и светло". А.Фет |
Колыбельная Трескового Мыса
А. Б. I Восточный конец Империи погружается в ночь. Цикады умолкают в траве газонов. Классические цитаты на фронтонах неразличимы. Шпиль с крестом безучастно чернеет, словно бутылка, забытая на столе. Из патрульной машины, лоснящейся на пустыре, звякают клавиши Рэя Чарльза. Выползая из недр океана, краб на пустынном пляже зарывается в мокрый песок с кольцами мыльной пряжи, дабы остынуть, и засыпает. Часы на кирпичной башне лязгают ножницами. Пот катится по лицу. Фонари в конце улицы, точно пуговицы у расстегнутой на груди рубашки. Духота. Светофор мигает, глаз превращая в средство передвиженья по комнате к тумбочке с виски. Сердце замирает на время, но все-таки бьется: кровь, поблуждав по артериям, возвращается к перекрестку. Тело похоже на свернутую в рулон трехверстку, и на севере поднимают бровь. Странно думать, что выжил, но это случилось. Пыль покрывает квадратные вещи. Проезжающий автомобиль продлевает пространство за угол, мстя Эвклиду. Темнота извиняет отсутствие лиц, голосов и проч., превращая их не столько в бежавших прочь, как в пропавших из виду. Духота. Сильный шорох набрякших листьев, от какового еще сильней выступает пот. То, что кажется точкой во тьме, может быть лишь одним -- звездою. Птица, утратившая гнездо, яйцо на пустой баскетбольной площадке кладет в кольцо. Пахнет мятой и резедою. |
II
Как бессчетным женам гарема всесильный Шах изменить может только с другим гаремом, я сменил империю. Этот шаг продиктован был тем, что несло горелым с четырех сторон -- хоть живот крести; с точки зренья ворон, с пяти. Дуя в полую дудку, что твой факир, я прошел сквозь строй янычар в зеленом, чуя яйцами холод их злых секир, как при входе в воду. И вот, с соленым вкусом этой воды во рту, я пересек черту и поплыл сквозь баранину туч. Внизу извивались реки, пылили дороги, желтели риги. Супротив друг друга стояли, топча росу, точно длинные строчки еще не закрытой книги, армии, занятые игрой, и чернели икрой города. А после сгустился мрак. Все погасло. Гудела турбина, и ныло темя. И пространство пятилось, точно рак, пропуская время вперед. И время шло на запад, точно к себе домой, выпачкав платье тьмой. Я заснул. Когда я открыл глаза, север был там, где у пчелки жало. Я увидел новые небеса и такую же землю. Она лежала, как это делает отродясь плоская вещь: пылясь. |
III
Одиночество учит сути вещей, ибо суть их тоже одиночество. Кожа спины благодарна коже спинки кресла за чувство прохлады. Вдали рука на подлокотнике деревенеет. Дубовый лоск покрывает костяшки суставов. Мозг бьется, как льдинка о край стакана. Духота. На ступеньках закрытой биллиардной некто вырывает из мрака свое лицо пожилого негра, чиркая спичкой. Белозубая колоннада Окружного Суда, выходящая на бульвар, в ожидании вспышки случайных фар утопает в пышной листве. И надо всем пылают во тьме, как на празднике Валтасара, письмена "Кока-колы". В заросшем саду курзала тихо журчит фонтан. Изредка вялый бриз, не сумевши извлечь из прутьев простой рулады, шебуршит газетой в литье ограды, сооруженной, бесспорно, из спинок старых кроватей. Духота. Опирающийся на ружье, Неизвестный Союзный Солдат делается еще более неизвестным. Траулер трется ржавой переносицей о бетонный причал. Жужжа, вентилятор хватает горячий воздух США металлической жаброй. Как число в уме, на песке оставляя след, океан громоздится во тьме, миллионы лет мертвой зыбью баюкая щепку. И если резко шагнуть с дебаркадера вбок, вовне, будешь долго падать, руки по швам; но не воспоследует всплеска. |
IV
Перемена империи связана с гулом слов, с выделеньем слюны в результате речи, с лобачевской суммой чужих углов, с возрастанием исподволь шансов встречи параллельных линий (обычной на полюсе). И она, перемена, связана с колкой дров, с превращеньем мятой сырой изнанки жизни в сухой платяной покров (в стужу -- из твида, в жару -- из нанки), с затвердевающим под орех мозгом. Вообще из всех внутренностей только одни глаза сохраняют свою студенистость. Ибо перемена империи связана с взглядом за море (затем, что внутри нас рыба дремлет); с фактом, что ваш пробор, как при взгляде в упор в зеркало, влево сместился... С больной десной и с изжогой, вызванной новой пищей. С сильной матовой белизной в мыслях -- суть отраженьем писчей гладкой бумаги. И здесь перо рвется поведать про сходство. Ибо у вас в руках то же перо, что и прежде. В рощах те же растения. В облаках тот же гудящий бомбардировщик, летящий неведомо что бомбить. И сильно хочется пить. |
V
В городках Новой Англии, точно вышедших из прибоя, вдоль всего побережья, поблескивая рябою чешуей черепицы и дранки, уснувшими косяками стоят в темноте дома, угодивши в сеть континента, который открыли сельдь и треска. Ни треска, ни сельдь, однако же, тут не сподобились гордых статуй, невзирая на то, что было бы проще с датой. Что касается местного флага, то он украшен тоже не ими и в темноте похож, как сказал бы Салливен, на чертеж в тучи задранных башен. Духота. Человек на веранде с обмотанным полотенцем горлом. Ночной мотылек всем незавидным тельцем, ударяясь в железную сетку, отскакивает, точно пуля, посланная природой из невидимого куста в самое себя, чтоб выбить одно из ста в середине июля. Потому что часы продолжают идти непрерывно, боль затухает с годами. Если время играет роль панацеи, то в силу того, что не терпит спешки, ставши формой бессоницы: пробираясь пешком и вплавь, в полушарьи орла сны содержат дурную явь полушария решки. Духота. Неподвижность огромных растений, далекий лай. Голова, покачнувшись, удерживает на край памяти сползшие номера телефонов, лица. В настоящих трагедиях, где занавес -- часть плаща, умирает не гордый герой, но, по швам треща от износу, кулиса. |
VI
Потому что поздно сказать "прощай" и услышать что-либо в ответ, помимо эха, звучащего как "на чай" времени и пространству, мнимо величавым и возводящим в куб все, что сорвется с губ, я пишу эти строки, стремясь рукой, их выводящей почти вслепую, на секунду опередить "на кой?", с оных готовое губ в любую минуту слететь и поплыть сквозь ночь, увеличиваясь и проч. Я пишу из Империи, чьи края опускаются в воду. Снявши пробу с двух океанов и континентов, я чувствую то же почти, что глобус. То есть дальше некуда. Дальше -- ряд звезд. И они горят. Лучше взглянуть в телескоп туда, где присохла к изнанке листа улитка. Говоря "бесконечность", в виду всегда я имел искусство деленья литра без остатка на' три при свете звезд, а не избыток верст. Ночь. В парвеноне хрипит "ку-ку". Легионы стоят, прислонясь к когортам, форумы -- к циркам. Луна вверху, как пропавший мяч над безлюдным кортом. Голый паркет -- как мечта ферзя. Без мебели жить нельзя. |
VII
Только затканный сплошь паутиной угол имеет право именоваться прямым. Только услышав "браво", с полу встает актер. Только найдя опору, тело способно поднять вселенную на рога. Только то тело движется, чья нога перпендикулярна полу. Духота. Толчея тараканов в амфитеатре тусклой цинковой раковины перед бесцветной тушей высохшей губки. Поворачивая корону, медный кран, словно цезарево чело, низвергает на них не щадящую ничего водяную колонну. Пузырьки на стенках стакана похожи на слезы сыра. Несомненно, прозрачной вещи присуща сила тяготения вниз, как и плотной инертной массе. Даже девять-восемьдесят одна, журча, преломляет себя на манер луча в человеческом мясе. Только груда белых тарелок выглядит на плите, как упавшая пагода в профиль. И только те вещи чтимы пространством, чьи черты повторимы: розы. Если видишь одну, видишь немедля две: насекомые ползают, в алой жужжа ботве, -- пчелы, осы, стрекозы. Духота. Даже тень на стене, уж на что слаба, повторяет движенье руки, утирающей пот со лба. Запах старого тела острей, чем его очертанья. Трезвость мысли снижается. Мозг в суповой кости тает. И некому навести взгляда на резкость. |
VIII
Сохрани на холодные времена эти слова, на времена тревоги! Человек выживает, как фиш на песке: она уползает в кусты и, встав на кривые ноги, уходит, как от пера -- строка, в недра материка. Есть крылатые львы, женогрудые сфинксы. Плюс ангелы в белом и нимфы моря. Для того, на чьи плечи ложится груз темноты, жары и -- сказать ли -- горя, они разбегающихся милей от брошенных слов нулей. Даже то пространство, где негде сесть, как звезда в эфире, приходит в ветхость. Но пока существует обувь, есть то, где можно стоять, поверхность, суша. И внемлют ее пески тихой песне трески: "Время больше пространства. Пространство -- вещь. Время же, в сущности, мысль о вещи. Жизнь -- форма времени. Карп и лещ -- сгустки его. И товар похлеще -- сгустки. Включая волну и твердь суши. Включая смерть. Иногда в том хаосе, в свалке дней, возникает звук, раздается слово. То ли "любить", то ли просто "эй". Но пока разобрать успеваю, снова все сменяется рябью слепых полос, как от твоих волос". |
IX
Человек размышляет о собственной жизни, как ночь о лампе. Мысль выходит в определенный момент за рамки одного из двух полушарий мозга и сползает, как одеяло, прочь, обнажая неведомо что, точно локоть; ночь, безусловно, громоздка, но не столь бесконечна, чтоб точно хватить на оба. Понемногу африка мозга, его европа, азия мозга, а также другие капли в обитаемом море, осью скрипя сухой, обращаются мятой своей щекой к элекрической цапле. Чу, смотри: Алладин произносит "сезам" -- перед ним золотая груда, Цезарь бродит по спящему форуму, кличет Брута, соловей говорит о любви богдыхану в беседке; в круге лампы дева качает ногой колыбель; нагой папуас отбивает одной ногой на песке буги-вуги. Духота. Так спросонья озябшим коленом пиная мрак, понимаешь внезапно в постели, что это -- брак: что за тридевять с лишним земель повернулось на бок тело, с которым давным-давно только и общего есть, что дно океана и навык наготы. Но при этом -- не встать вдвоем. Потому что пока там -- светло, в твоем полушарьи темно. Так сказать, одного светила не хватает для двух заурядных тел. То есть глобус склеен, как Бог хотел. И его не хватило. |
X
Опуская веки, я вижу край ткани и локоть в момент изгиба. Местность, где я нахожусь, есть рай, ибо рай -- это место бессилья. Ибо это одна из таких планет, где перспективы нет. Тронь своим пальцем конец пера, угол стола: ты увидишь, это вызовет боль. Там, где вещь остра, там и находится рай предмета; рай, достижимый при жизни лишь тем, что вещь не продлишь. Местность, где я нахожусь, есть пик как бы горы. Дальше -- воздух, Хронос. Сохрани эту речь; ибо рай -- тупик. Мыс, вдающийся в море. Конус. Нос железного корабля. Но не крикнуть "Земля!". Можно сказать лишь, который час. Это сказав, за движеньем стрелки тут остается следить. И глаз тонет беззвучно в лице тарелки, ибо часы, чтоб в раю уют не нарушать, не бьют. То, чего нету, умножь на два: в сумме получишь идею места. Впрочем, поскольку они -- слова, цифры тут значат не больше жеста, в воздухе тающего без следа, словно кусочек льда. |
XI
От великих вещей остаются слова языка, свобода в очертаньях деревьев, цепкие цифры года; также -- тело в виду океана в бумажной шляпе. Как хорошее зеркало, тело стоит во тьме: на его лице, у него в уме ничего, кроме ряби. Состоя из любви, грязных снов, страха смерти, праха, осязая хрупкость кости', уязвимость паха, тело служит в виду океана цедящей семя крайней плотью пространства: слезой скулу серебря, человек есть конец самого себя и вдается во Время. Восточный конец Империи погружается в ночь -- по горло. Пара раковин внемлет улиткам его глагола: то есть слышит собственный голос. Это развивает связки, но гасит взгляд. Ибо в чистом времени нет преград, порождающих эхо. Духота. Только если, вздохнувши, лечь на спину, можно направить сухую речь вверх -- в направленьи исконно немых губерний. Только мысль о себе и о большой стране вас бросает в ночи от стены к стене, на манер колыбельной. Спи спокойно поэтому. Спи. В этом смысле -- спи. Спи, как спят только те, кто сделал свое пи-пи. Страны путают карты, привыкнув к чужим широтам. И не спрашивай, если скрипнет дверь, "Кто там?" -- и никогда не верь отвечающим, кто там. |
XII
Дверь скрипит. На пороге стоит треска. Просит пить, естественно, ради Бога. Не отпустишь прохожего без куска. И дорогу покажешь ему. Дорога извивается. Рыба уходит прочь. Но другая, точь-в-точь как ушедшая, пробует дверь носком. (Меж собой две рыбы, что два стакана). И всю ночь идут они косяком. Но живущий около океана знает, как спать, приглушив в ушах мерный тресковый шаг. Спи. Земля не кругла. Она просто длинна: бугорки, лощины. А длинней земли -- океан: волна набегает порой, как на лоб морщины, на песок. А земли и волны длинней лишь вереница дней. И ночей. А дальше -- туман густой: рай, где есть ангелы, ад, где черти. Но длинней стократ вереницы той мысли о жизни и мысль о смерти. Этой последней длинней в сто раз мысль о Ничто; но глаз вряд ли проникнет туда, и сам закрывается, чтобы увидеть вещи. Только так -- во сне -- и дано глазам к вещи привыкнуть. И сны те вещи или зловещи -- смотря кто спит. И дверью треска скрипит. И.Бродский |
Находки - спутники потерь,
Не бойся перемены знака. Весна откроет в зиму дверь Свечной строкою Пастернака. И эта свечка со стола Взмывает на плечо каштана, И вновь земля белым-бела Метелью мая окаянной. И топит белая сирень Дворы в пахучем нежном шторме, И дольше века длится день, Который год нам душу кормит. И так строчит - не сосчитать! Безумный пулемет в запястье, Что хочется подковой стать: Пусть кто-нибудь найдет на счастье! О. Святкова |
Не тревожьте уснувшего прошлого,
Словно грозного демона сон, - Пусть в нем было немало хорошего, Да чего только не было в нем! Не живите вы прошлыми грустями, Отголосками прежних страстей, Не играйте серьезными чувствами, Не ищите все тех же людей... Не будите - и ради хорошего - Память-демона; пусть она спит, - Ведь порою засмотришься в прошлое - Настоящим не хочется жить... А. Сингилеев |
рождественская ода
как нас мало в природе чем свет сосчитал и сбился в большинстве своем кворум из мрамора или гипса а какие остались что в бостоне что в москве кто в приюте для странников духа кто с круга спился собирайтесь с аэродромов по мере списка вот проснешься и думаешь где вы сегодня все состоимся и сверим что мы кому простили на коре зарубки круги на древесном спиле только день в году для кого эта ночь темна а потом как в лувре друг другу в лицо полотна потому что раз рождены то бесповоротно нежные словно из звездной пыли тела это хвойное небо под ним пастушки коровки всех хвостатых и без бегом достаем из коробки старичок с топориком ослик и вся семья с колыбели как мы добыча клинка и приклада как умел любил и не ведал что бог неправда мы убили его и живем на земле всегда даже веру в фантом за такую любовь заочно мы прощаем ему то есть я совершенно точно как обязан прощать а другие поди пойми вот у люльки кружком в канители в крашеной стружке человечки-венички плюшевые игрушки да сияет сегодня всем звезда из фольги в этом сонме зверей рождество твое христе боже так понятно живым и с судьбой человека схоже соберемся по списку когда истекает год заливает время запруды свои и гати и две тысячи лет нам шлет дитя на осляти если бога и нет нигде то дитя-то вот скоро снова к столу простите что потревожу я ведь сам пишу как привык то есть снявши кожу лоскуты лица развесив перед собой те кого уместил в вертеп в еловую нишу это вы и есть а то что я вас не вижу не толкуйте опрометью что лирник слепой праздник прав а не святочный бог когда-то наши дети в яслях и гусеницы и котята минус мрамор и гипс но в барыше любовь у истока вселенной подсмотрев это слово я с тех пор как двинутый снова о ней и снова и не стихну пока язык не ободран в кровь А.Цветков |
Я много говорил, я нес какой-то вздор,
Пытаясь завязать обычный разговор Про осень и весну, про звезды и Луну, - Старик лишь рассекал веслом своим волну. Я говорил ему, что я издалека, Я спрашивал его, что это за Река, - Он только лишь молчал и улыбался мне, И слушал полный бред о звездах и Луне. Я также рассказал о том, где побывал, О людях, что в краях далеких повстречал, Поведал я ему про все свои дела, - Но мне ответом был все тот же взмах весла... Уж берег впереди, и, выйдя на причал, "Хоть имя назови свое!" - я прокричал, И замер в тишине, когда ответил он Уже издалека: "Зови меня Харон!". А. Сингилеев |
|
25 декабря 1997 года
В сенях помойная застыла лужица. В слюду стучится снегопад. Корова телится, ребенок серится, портянки сушатся, щи кипят. Вот этой жизнью, вот этим способом существования белковых тел живем и радуемся, что Господом ниспослан нам живой удел. Над миром черное торчит поветрие, гуляет белая галиматья. В снежинках чудная симметрия небытия и бытия. Л.Лосев |
Роман
Я вложил бы в Роман мозговые игры былых времен, в каждой Фразе до блеска натер бы паркет, в Главах было бы пусто и много зеркал, а в Прологе сидел бы старый швейцар, говорил бы мне "барин" и "ваше-ство", говорил бы: "Покеда пакета нет". И пока бы паркет в Абзацах сверкал, зеркала, не слишком, но рококо, отражали бы окна, и в каждом окне, а вернее, в зеркальном отраженье окна, над застылой рекой поднимался бы пар и спешили бы люди в солдатском сукне, за рекой была бы больница видна, и письмо получалось бы под Рождество. И Конец от Начала бы был далеко. Л.Лосев |
окказионалистическая лирическая
под житомиром ежи дружелюбны и свежи хорошо гулять держа в каждой пригоршне ежа а в торжке неутомимо боевые барсуки майна-вира пианино на поверхность из реки так пожалуй было раньше а теперь не докричим до небес где бог мальбранша слесарь следствий и причин горний царь над праотцами он концы сведет с концами вместе с ангельской братвой глядь отыщется и твой дед давно рассудком гибок в сапоге разводит рыбок наша бабушка осла из ашана принесла рябь весенняя на рыле вот и первые моржи предварительно открыли глазки синие во ржи их вплетают человечки себе в венчики и вот пианино вдоль по речке пианиссимо плывет А.Цветков |
4. Поэт
Подумаешь, тоже работа,— Беспечное это житье: Подслушать у музыки что-то И выдать шутя за свое. И чье-то веселое скерцо В какие-то строки вложив, Поклясться, что бедное сердце Так стонет средь блещущих нив. А после подслушать у леса, У сосен, молчальниц на вид, Пока дымовая завеса Тумана повсюду стоит. Налево беру и направо, И даже, без чувства вины, Немного у жизни лукавой, И все — у ночной тишины. А.Ахматова |
5. Читатель
Не должен быть очень несчастным И, главное, скрытным. О нет!— Чтоб быть современнику ясным, Весь настежь распахнут поэт. И рампа торчит под ногами, Все мертвенно, пусто, светло, Лайм-лайта позорное пламя Его заклеймило чело. А каждый читатель как тайна, Как в землю закопанный клад, Пусть самый последний, случайный, Всю жизнь промолчавший подряд. Там все, что природа запрячет, Когда ей угодно, от нас. Там кто-то беспомощно плачет В какой-то назначенный час. И сколько там сумрака ночи, И тени, и сколько прохлад, Там те незнакомые очи До света со мной говорят, За что-то меня упрекают И в чем-то согласны со мной... Так исповедь льется немая, Беседы блаженнейший зной. Наш век на земле быстротечен И тесен назначенный круг, А он неизменен и вечен — Поэта неведомый друг. А.Ахматова |
* * *
человек не прекращается исчезая без следа просто в память превращается и собака с ним всегда прежнего лишаясь облика словно высохший ручей остается в форме облака в вечной памяти ничьей ничего с ним не случается просто прекращает жить там собака с ним встречается или кошка может быть мертвому нужна попутчица тень ушастая в друзья без собаки не получится одному туда нельзя А.Цветков |
ошибка
он думал все путем там бог и петр с отмычкой умру себе чуток и электричка в рай он полагал что жизнь была дурной привычкой а вышло так что хоть вообще не умирай здесь где в имущество превращены все люди порочным был расчет на истеченье лет где арфы эти все и созерцанье сути ни звука и никто не зажигает свет вот крупская его в трагической одежде или дружбан в соплях печально кычет речь а он совсем не там где представлялось прежде он в месте где не встать кому однажды лечь наслушался страстей о сказочном еврее считал что жизнь трамплин а дальше все легко вот он лежит в гробу и кто его мертвее спросите у него он умер или кто снаружи солнышко в траве шурует ежик большой набор жуков вверху комплект комет противно умирать давайте жить кто может а кто не может жить того на свете нет и разве плохо нам и разве так уж нужно скончаться насмерть ради радости врага как глупо умирать пока живые дружно смешно воображать жемчужные врата мы все выпускники нам больше бог не завуч нет с ключиком ни буратино ни петра пускай вся жизнь твоя была лишь сказка на ночь она хорошая пусть длится до утра А.Цветков |
элегия о плюшевом медведе
скажи молва премудрый гугль ответь куда уходит плюшевый медведь когда на нем повреждена обшивка когда спина от старости бела и ясен пень что жизнь была ошибка а может быть и вовсе не была повыпадали бусины из глаз скажи зачем он покидает нас под топчаном где старческий приют он молча ждал пока за ним придут вот он еще у выхода толчется надорванную лапу волоча а дальше царство вечности начнется всех плюшевых и мягких палача застынет на устах последний смех где куклам рай где ад медведей всех сесть в комнате где раньше жил медведь и вслед ему немного пореветь вот ящик где была его квартира но там он не появится опять ужели мастер всех игрушек мира не в силах нас подшить и подлатать ужели прежних лап собрать нельзя или нашарить на полу глаза А.Цветков |
* * *
Ах, зачем нет Чехова на свете! Сколько вздорных — пеших и верхом, С багажом готовых междометий Осаждало в Ялте милый дом… День за днем толклись они, как крысы, Словно он был мировой боксер. Он шутил, смотрел на кипарисы И, прищурясь, слушал скучный вздор. Я б тайком пришел к нему, иначе: Если б жил он, — горькие мечты! Подошел бы я к решетке дачи Посмотреть на милые черты. А когда б он тихими шагами Подошел случайно вдруг ко мне — Я б, склонясь, закрыл лицо руками И исчез в вечерней тишине. С.Чёрный |
* * *
1 В алом, готовом осыпаться вскорости с веток на влажную жесть, что-то от энной безрадостной повести честного Чехова есть. Ибо и впрямь затяжную вчерашнюю непогодь, сидя без свеч в тесном именьице, хочется, кашлянув, Ниной Заречной наречь. Там на пространствах с ненадолго вкрапленным в волглую толщу огнем ты прикоснулась холодным расслабленным ртом к моему под дождем. В те же минуты на сотки бесхозные, вырвавшись из-под колес, от полустанка свистки паровозные ревностно ветер принес… 2 В те палисадники к георгинам в каплях дождя — вернусь в пику уже улетающим клином днесь журавлям… Мисюсь, где ты? И, не дожидаясь ответа, снова: Мисюсь, где ты? И тишиной обожгусь. …Волглая изморозь светится на дугах шиповника, словно в тумане поставлена верша садовника. И подвывает лишь тишина ржавым петлям дверным. О невидимка! Русским славна гонором жертвенным. 3 Чайка кричит в молоке непогоды, словно у ней роды, около тусклых огней славного ялтинского променада с барской ротондою той, где нас волной обдавало когда-то раньше раскидистой. Или прощальные хрипы в чеховских легких — к мадам Книппер вновь адресуются там? Помнишь, бесшумно махина с пирса снималась при нас и стебелек стеарина в храме приморском погас… Ю.Кублановский |
************************************************** ***********
* * * к чьим ландшафтам душа пристрастна ей и с теми порвать пора эти снежные сны пространства эти брейгелевы поля где насупится сельский сумрак и накинется тем лютей предвечерняя чистка суток если с крапинками людей лопасть льда в человечьей саже летаргический звон сурка в зимнем гробике но не вся же так презрительна к ним судьба чтоб редели ряды народа и снежинки во рту горьки где душе норовить в ворота прижимая к груди коньки либо тенью по насту либо юрко в сумрак и вся молва помнишь как хорошо там было но прошло если взгляд с холма доля олова в том свинце ли и латунь если спеть смогу поточней чем в ночном прицеле у охотника на снегу А.Цветков ************************************************** ******** |
|
* * *
пусть это будет старый новый год с тем опытом что на ту пору нажит пусть на тахту замшелый ляжет кот куда он больше никогда не ляжет в гостиной елки пыльная метла слеза стекла на лапе как помарка в своем глазу она давно мертва но им с котом еще тянуть до марта и кот встает его зовут дела он крен дает под бременем артрита на брюхе шрам пылает где была резекция и шерсть еще обрита теперь смотри отсюда что почем очки на плешь колени к подбородку в той точке времени куда ручьем стекали с плеском годы под решетку ах елочка недолгих снов дружок когда в фольге сиял орех на ленте пружина бакелитовый кружок с девичьими алло в ассортименте прибор умолк и слух простыл о том столетье в рытом бархате и вате пора прошла а кто в ней был котом снят с должности и обходной на вахте отныне память мозгу не слуга ей пофигу откуда и куда ты пусть склеивает сутки в слой слюна и свернутая кровь скрепляет даты нам позарез к весне вернуться в лес на хвойный старт откуда елка родом где снег в глаза и мгла наперевес куда твой кот уходит вместе с годом А.Цветков |
поучение другу
случаются в мире порой чудеса их список исчислишь нескоро но самое главное чудо лиса любому понятно без спора в чьем логове хвостики славных лисят в уютных потемках как свечки висят а может быть лучшее чудо жуки в зигзаге парения резком которые в воздух взлетают с руки слепя своим хромовым блеском на каждое счастье в листве по жуку и смелется каждое горе в муку простых земноводных и то уважай любых насекомых не хуже весенних лягушек густой урожай в любой неожиданной луже моль по сердцу моли казаху казах лягушка шедевр в беспристрастных глазах мы зря безобидных животных жуем давно постеснялись бы сами за то что они обитают живьем и делятся радостью с нами жука поднося плотоядно ко рту помедли и вспомни мою правоту А.Цветков |
* * *
клекот из горла ли лепет из чашки петри осциллограмма легкой капелью пульс раньше росла трава и птицы пели нравилось лучше все состоится пусть гром метеоров в грозу города отважны всплыть чтобы мокрые звезды рыбьим ртом все что возможно случится сейчас однажды пусть никогда никогда никогда потом в темень струит стволы и в ливень лица бережный сад к оврагу журчит дрожа трудно сбывается все что не смело сбыться страшно и сразу как в сумерки блеск ножа третий удар тишины и дробью снова кто там стоишь у ослепшей стены одна воля твоя велика но вслух ни слова землю разверзни но не затворяй окна свернута кровь в рулоны сыграны роли слипшихся не перечислить лет в душе сад в соловьиной саркоме лицо до боли и никогда никогда никогда уже А.Цветков |
Первый день года и третий день третьей луны...
Первый день года и третий день третьей луны особенно радуют в ясную погоду. Пускай хмурится пятый день пятой луны. Но в седьмой день седьмой луны туманы должны к вечеру рассеяться. Пусть в эту ночь месяц светит полным блеском, а звезды сияют так ярко, что, кажется, видишь их живые лики. Если в девятый день девятой луны к утру пойдет легкий дождь, хлопья ваты на хризантемах пропитаются благоуханной влагой, и аромат цветов станет от этого еще сильнее. А до чего хорошо, когда рано на рассвете дождь кончится, но небо все еще подернуто облаками, кажется, вот-вот снова посыплются капли! Сэй Сенагон |
То, что далеко, хотя и близко
Празднества в честь богов, совершаемые перед дворцом. Отношения между братьями, сестрами и другими родственниками в недружной семье. Извилистая дорога, ведущая к храму Курама. Последний день двенадцатой луны и первый день Нового года. Сэй Сенагон |
Облака
Я люблю белые облака, и пурпурные, и черные... И дождевые тучи тоже, когда они летят по ветру. Люблю смотреть, как на рассвете темные облака понемногу тают истановятся все светлее. Кажется, в какой-то китайской поэме сказано о них: "Цвет, исчезающий на заре..." До чего красиво, когда тонкое сквозистое облако проплывает мимо ослепительно сияющей луны! Сэй Сенагон |
То, что близко, хотя и далеко
Обитель райского блаженства. След от корабля. Отношения между мужчиной и женщиной. Сэй Сенагон |
То, что радует
Прекрасное изображение женщины на свитке в сопровождении многих искусно написанных слов. На обратном пути с какого-нибудь зрелища края женских одежд выбиваются из- под занавесок, так переполнен экипаж. За ним следует большая свита, умелый погонщик гонит быка вовсю. Сердце радуется, когда пишешь на белой и чистой бумаге из Митиноку такой тонкой-тонкой кистью, что, кажется, она и следов не оставит. Крученые мягкие нити прекрасного шелка. Во время игры в кости много раз подряд выпадают счастливые очки. Гадатель, превосходно владеющий своим искусством, возглашает на берегу реки заклятия против злых чар. Глоток воды посреди ночи, когда очнешься от сна.Томишься скукой, но вдруг приходит гость, в обычное время не слишком тебе близкий. Он сообщает последние светские новости, рассказывает о разных событиях, забавных, горестных или странных, о том, о другом... Во всем он осведомлен, в делах государственных или частных, обо всем говорит толково и ясно. На сердце утебя становится весело. Посетив какой-нибудь храм, закажешь там службу. Бонза в храме или младший жрец в святилище против обыкновения читает молитвы отчетливо,звучным голосом. Приятно слушать. Сэй Сенагон |
То, что заставляет сердце сильнее биться
Как взволновано твое сердце, когда случается: Кормить воробьиных птенчиков. Ехать в экипаже мимо играющих детей. Лежать одной в покоях, где курились чудесные благовония. Заметить, что драгоценное зеркало уже слегка потускнело. Слышать, как некий вельможа, остановив свой экипаж у твоих ворот, велит слугам что-то спросить у тебя. Помыв волосы и набелившись, надеть платье, пропитанное ароматами. Даже если никто тебя не видит, чувствуешь себя счастливой. Ночью, когда ждешь своего возлюбленного, каждый легкий звук заставляет тебя вздрагивать: шелест дождя или шорох ветра. Сэй Сенагон |
Покидая на рассвете возлюбленную
Покидая на рассвете возлюбленную, мужчина не должен слишком заботиться о своем наряде. Не беда, если он небрежно завяжет шнурок от шапки, если прическа и одежда будут у него в беспорядке, пусть даже кафтан сидит на нем косо и криво, -- кто в такой час увидит его и осудит? Когда ранним утром наступает пора расставанья, мужчина должен вести себя красиво. Полный сожаленья, он медлит подняться с любовного ложа. Дама торопит его уйти: -- Уже белый день. Ах-ах, нас увидят! Мужчина тяжело вздыхает. О, как был он был счастлив, если б утро никогда не пришло! Сидя на постели, он не спешит натянуть на себя шаровары, но склонившись к своей подруге, шепчет ей на ушко то, что не успел сказать ночью. Как будто у него ничего другого и в мыслях нет, а смотришь, тем временем он незаметно завязал на себе пояс. Потом он приподнимает верхнюю часть решетчатого окна и вместе со своей подругой идет к двустворчатой двери. -- Как томительно будет тянуться день! -- говорит он даме и тихо выскальзывает из дома, а она провожает его долгим взглядом, но даже самый миг разлуки останется у нее в сердце как чудесное воспоминание. А ведь случается, иной любовник вскакивает утром как ужаленный. Поднимая шумную возню, суетливо стягивает поясом шаровары, закатывает рукава кафтана или "охотничьей одежды", с громким шуршанием прячет что-то за пазухой, тщательно завязывает на себе верхнюю опояску. Стоя на коленях, надежно крепит шнурок своей шапки-эбоси, шарит, ползая на четвереньках, в поисках того, что разбросал накануне: -- Вчера я будто положил возле изголовья листки бумаги и веер? В потемках ничего не найти. -- Да где же это, где же это? -- лазит он по всем углам. С грохотом падают вещи. Наконец нашел! Начинает шумно обмахиваться веером, стопку бумаги сует за пазуху и бросает на прощанье только: -- Ну, я пошел! Сэй Сенагон |
Если какие-нибудь черты в лице человека
Если какие-нибудь черты в лице человека кажутся нам особенно прекрасными, то не устанешь любоваться им при каждой новой встрече. С картинами не так. Если часто на них глядеть, быстро примелькаются. Возле моего обычного места во дворце стоят ширмы, они чудесно расписаны, но я никогда на них не гляжу. Насколько более интересен человеческий облик! В любой некрасивой вещи можно подметить что-либо привлекательное... А в красивом -- увы! -- отталкивающее. Сэй Сенагон |
DE VITA NOSTRA
Tabula rasa Начинаем с листа Вызывающе белого, Наша совесть - чиста И мечты наши - смелые. Если б знать нам тогда, Что так жизнь переменчива! Но проходят года, А сказать-то и нечего: Жили, вечно страшась, И мечты не исполнились, Да и Души у нас Лишь обидами полнились. И в финале - листы, Что служили нам жизнями - Жаль! - уже не чисты, И - увы! - не исписаны... А. Сингилеев |
Времена года
У каждой поры своя особая прелесть в круговороте времен года. Хороши первая луна, третья и четвертая, пятая луна, седьмая луна, восьмая и девятая, одиннадцатая и двенадцатая. Весь год прекрасен — от начала до конца! Сэй Сенагон |
Случается, что люди называют одно и то же…
Случается, что люди называют одно и то же разными именами. Слова несхожи, а смысл один. Речь буддийского монаха. Речь мужчины. Речь женщины. Простолюдины любят прибавлять к словам лишние слоги. Немногословие прекрасно. Сэй Сенагон |
То, что выглядит на картине хуже, чем в жизни
Гвоздики. Аир. Цветы вишен. Мужчины и женщины, красоту которых восхваляют в романах. Сэй Сенагон |
***
За гремучую доблесть грядущих веков, За высокое племя людей Я лишился и чаши на пире отцов, И веселья, и чести своей. Мне на плечи кидается век-волкодав, Но не волк я по крови своей, Запихай меня лучше, как шапку, в рукав Жаркой шубы сибирских степей. Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы, Ни кровавых кровей в колесе, Чтоб сияли всю ночь голубые песцы Мне в своей первобытной красе, Уведи меня в ночь, где течёт Енисей И сосна до звезды достаёт, Потому что не волк я по крови своей И меня только равный убьёт. О.Мандельштам |
Ласточка
Я слово позабыл, что я хотел сказать. Слепая ласточка в чертог теней вёрнется, На крыльях срезанных, с прозрачными играть. В беспамятстве ночная песнь поётся. Не слышно птиц. Бессмертник не цветёт, Прозрачны гривы табуна ночного. В сухой реке пустой челнок плывёт, Среди кузнечиков беспамятствует слово. И медленно растёт как бы шатёр иль храм, То вдруг прокинется безумной Антигоной, То мёртвой ласточкой бросается к ногам С стигийской нежностью и веткою зелёной. О, если бы вернуть и зрячих пальцев стыд, И выпуклую радость узнаванья. Я так боюсь рыданья Аонид, Тумана, звона и зиянья. А смертным власть дана любить и узнавать, Для них и звук в персты прольётся, Но я забыл, что я хочу сказать, И мысль бесплотная в чертог теней вернётся. Всё не о том прозрачная твердит, Всё ласточка, подружка, Антигона... А на губах, как чёрный лёд, горит Стигийского воспоминанье звона. О.Мандельштам |
DE TEMPORE
Оно априорно, а может быть, просто абстрактно, Но трудно поверить в Абстракцию времени мне - Оно так реально уходит, всегда безвозвратно - Лишь память - со мною, а прожитых дней уже нет. Есть только лишь образ, печальный, но все-таки светлый, Хранится сквозь годы в глубинах Души он моей, И я вспоминаю навеки ушедшее лето - И смех, и улыбки на лицах родных и друзей. Наш Разум бессилен летящее Время постигнуть - Оно априорно, об этом известно давно, Но все-таки грустно, и даже немного обидно, Что годы проходят, что их нам вернуть не дано... А. Сингилеев |
жизнь и судьба
он находил грибы в лесу и ел их речную пойму вытоптал на треть а то что часто не хватало белых не удивляло он ведь был медведь лес был всегда прибежище и замок а дачники всех белых едоки гитарным визгом распаляли самок на вылазке воскресной у реки в барсучьей стороне под кровлей птичьей всей шкурой хрупкий пробуя уют он чувствовал что от людей практичней поглубже в лес неровен час убьют к противным притираются соседям привык и он под плеск гитарных струй тяжелый крест на свете быть медведем но кем родился тем и существуй он засыпал под кронами в омелах впадал в тоску под утро оттого что снились добрые леса где белых полно а мудаков ни одного но мужественно жил терпел не плача бестрепетны звериные сердца кому судьбой не выстроена дача медведем быть задача до конца А.Цветков |
спиди
временами ко мне приходила живая мышь настоящая в что ни на есть натуральном виде я на мышь не роптал и не топал ногой а лишь потакал баловству и придумал ей имя спиди но кормить не кормил потому что тогда бы она всю родню до троюродной в дом а дохода мало у мышей что ни жизнь то тяжелые времена никакому диккенсу в страшном сне не бывало я остался в сторонке хотя и не гнал взашей избегал поощрять беготню и другие трюки тут ведь как рассуждаешь кто сотворил мышей пусть о них и печется а сам умываешь руки но печется вполсилы откуда и брешь в строю чья-то мелкая участь опять обернулась шуткой погулял по соседним квартирам хотя в свою не пустил крысобой с арсеналом отравы жуткой с той поры эта спиди не ходит уже ко мне поголовье белок с пожарной лестницы реже и шелковицы прежней не вижу теперь в окне только жестче земля а звезды на небе те же пустяки все равно бы она умерла и так не одна же ей-богу утрата на всю планету даже если и сыра ей не купил на пятак а пятак потерялся искать интереса нету А.Цветков |
конспект ангины
детство динозавра бледный кофе котлета в гречневой буре вчерашний фонарик в ящик стола это подневольный завтрак атлета грядущей мысли блудного сына трудящих- ся заданный на дом пржевальский суетливо с казачком для частной беседы юркнул в юрту время решать либо с ангиной в койку либо в школу пририсовывать усы каракурту долгая ловля в каше реликтовых рыб кто отличник тому полагается гриб выбираем ангину острый отпуск в потной летаргии участковый доктор гораздо уступчивей школьного отпустил народ мой прочь из земли египетской из дома рабства пересадка пржевальских усов без наркоза арахниду восемь глаз в горле не померкли восемь чутких копыт но эстафету проза передает поэзии смерть пионерки все оказывается способно простыми словами жил и вымер обиняком в лоб ли проболеть еще восемь лет пустыни каракурт под седлом скорпиону оглобли ослепит песок но перспектива черна в чреве пространственно-временного червя А.Цветков |
[url=http://www.radikal.ru]http://s54.radikal.ru/i145/1302/3d/f19398abfb8b.jpg[/URL
|
|
***
Полет их неудержим - Шмель - Час - Дым. С элегией повременим. Останутся - не догорят - Вечность - Горе - Гора. О них не говорю. Иной - упокоясь - взлетит. Найдет ли неба зенит? Как тихо загадка спит. Э.Дикинсон |
***
В краю - где я не была никогда - Альпы высятся гордо - Их Шапки касаются небосвода - Их Сандалии - города - Играют у их вековечных ног Мириады маргариток юных - Сэр - кто из них вы - Кто из них я - В это утро июня? Э.Дикинсон |
***
Допустим - Земля коротка Всем верховодит тоска - И многие - в тисках - Но что из того? Допустим - каждый умрет - Крепок Жизни заряд - Еще сильнее - Распад ~ Но что из того? Допустим - в райских селеньях Все разрешит сомненья Новое уравненье - Но что из того? Э.Дикинсон |
***
Душа изберет сама свое Общество - И замкнет затвор. В ее божественное Содружество - Не войти с этих пор. Напрасно - будут ждать колесницы - У тесных ворот. Напрасно - на голых досках - колени Преклонит король. Порою она всей пространной нации - Одного предпочтет - И закроет - все клапаны вниманья - Словно гранит. Э.Дикинсон |
***
О - Гусеницы мягкий шаг! Вот на руке одна - Рожденной в бархатных мирах Подвластна тишина. Медлителен мой взгляд земной - А у нее дела - Спешит дорогою своей - На что я ей далась! Э.Дикинсон |
***
Правдивейшая из Трагедий - Самый обычный День. Сказав заученные слова - С подмостков сойдет лицедей. Но лучше играть в одиночестве Драму свою - и пусть Сначала занавес упадет - Пусть будет партер пуст. Гамлет - все Гамлет - сам для себя - Спор его - тот же спор. Когда говорит Ромео с Джульеттой - Не суфлирует Шекспир. Человеческое сердце - Сцена для вечной игры - И только этот Театр Владелец не вправе закрыть. Э.Дикинсон |
***
Природа скупа на Желтое - Копит его с утра Для солнечного заката - На Синее - щедра! Пурпур транжирит - как женщина - Но тратит едва-едва Желтое - Робко - бережно - Как влюбленный - слова! Э.Дикинсон |
***
Новый эксперимент - Каждый - кто встретится мне. Есть ли в нем сладкое ядрышко? Внешность ореха вполне Выглядит убедительно - К ветке взор приманя. Но начинка в нем - это корм Для белки и для меня. Э.Дикинсон |
***
Одной мне не быть ни на миг Круг гостей так велик - Но кто и откуда проник - Загадка зашла в тупик. Ни мантий у них - ни имен - Ни титулов - ни знамен - Без адреса - где-то дом - Словно гнездится гном. Приход их легко узнать - В душе подается Знак - Но уход не слышен никак - Их никогда не прогнать. Э.Дикинсон |
***
Мне - написать картину? Нет - радостней побыть С прекрасной невозможностью - Как гость чужой судьбы. Что пальцы чувствовать должны - Когда они родят Такую радугу скорбей - Такой цветущий ад? Мне - говорить - как флейты? Нет - покоряясь им - Подняться тихо к потолку - Лететь - как легкий дым - Селеньями эфира - Все дальше - в высоту. Короткий стерженек - мой пирс К плавучему мосту. Мне - сделаться Поэтом? Нет - изощрить мой слух. Влюблен - бессилен - счастлив - Не ищет он заслуг - Но издали боготворит Безмерно грозный дар! Меня бы сжег Мелодий Молнийный удар. Э.Дикинсон |
Салют, ВерА!
Когда закончатся полеты первых ласточек И ты усталая придешь к себе домой Увидишь из окна слова из ярких лампочек Я напишу тебе: "Не бойся, я с тобой" Мы можем быть только на расстоянии и в невесомости Хочешь упасть – я неволить не стану, хочешь лететь – лети Но я тысячу раз обрывал провода Сам себе кричал: "Ухожу навсегда" Непонятно, как доживал до утра Салют, Вера! Но я буду с тобой или буду один Дальше не сбежать, ближе не подойти Прежде чем навек поменять номера Салют, Вера! Ты не сбываешься, хоть снишься в ночь на пятницу Не отзываешься ни на один пароль Не ошибаешься, и мне все чаще кажется Что ты посланница неведомых миров Мы можем быть только на расстоянии и в невесомости Хочешь упасть – я неволить не стану, хочешь лететь – лети Но я тысячу раз обрывал провода Сам себе кричал: "Ухожу навсегда" Непонятно, как доживал до утра Салют, Вера! Но я буду с тобой или буду один Дальше не сбежать, ближе не подойти Прежде чем навек поменять номера Салют, Вера! Но я тысячу раз обрывал провода Сам себе кричал: "Ухожу навсегда" Непонятно, как доживал до утра Салют, Вера! Но я буду с тобой или буду один Дальше не сбежать, ближе не подойти Прежде чем навек поменять номера Салют, Вера! К.Меладзе |
* * *
Не дождусь тепла-погоды В ледяном саду. Прямо к Богу черным ходом Вечером пойду Попрошу у Бога места, Теплый уголок, Где бы мог я слушать песни И писать их мог. Я б тихонько сел у печки, Шевелил дрова, Я б выдумывал без свечки Теплые слова. Тают стены ледяные, Тонет дом в слезах. И горят твои ночные Влажные глаза. Поднесу я к речке свечку, И растает лед. Больше мне, наверно, нечем Удивить народ. Это сделать очень просто, Если захочу. Лишь свеча бы с речку ростом, Речка – со свечу. В.Шаламов |
* * *
Собаки бесшумно, как тени, Мелькают на лунном снегу. Седые ложатся олени, Почуявшие пургу. А вечер безоблачен, светел, Но в сторону клонится дым, И чуть ощутимый ветер К ногам подползает моим. И надо уже торопиться, Защиту в ущелье искать. Минута – и не пробиться Сквозь снеговой каскад. Все бьет, все слепит и воет, Пронзительно свищут леса, И близко над головою Изорванные небеса Упругая, ледяная Идет ветровая стена. А ты и на ощупь не знаешь – Земля это или луна. В оленьем мешке на память Стихи читай и учи, Пока ледяная заметь Беснуется и кричит. Пурга устает не скоро, Внезапно замолкнет она. И снова – тишайшие горы И ласковая луна. Из гор выползают собаки, Олени в упряжку встают. И в меховой рубахе Подходит к саням каюр. В.Шаламов |
* * *
Пещерной пылью, синей плесенью Мои испачканы стихи. Они рождались в дни воскресные – Немногословны и тихи. Они, как звери, быстро выросли, Крещенским снегом крещены В морозной тьме, в болотной сырости. И все же выжили они. Они не хвастаются предками, Им до потомков дела нет. Они своей гранитной клеткою Довольны будут много лет. Теперь, пробуженные птицами Не соловьиных голосов, Кричат про то, что вечно снится им В уюте камня и лесов. Меня простит за аналогии Любой, кто знает жизнь мою, Почерпнутые в зоологии И у рассудка на краю. В.Шаламов |
Напрасно
Не видно знаков священных. Дай глазам твоим отдохнуть. Знаю, они утомились. Закрой их. Я за тебя посмотрю. Скажу о том, что увижу. Слушай! Вокруг нас та же равнина. Седые кусты шелестят. Озера сталью сверкают. Безответно замерли камни. Блестят в лугах сияньем холодным. Холодны тучи. В морщинку сложились. Ушли бесконечно. Знают, молчат и хранят. Птицы не вижу. Зверь не бежит по равнине. По-прежнему нет никого. Никто не идет. Ни одной точки. Путника - ни одного. Не понимаю. Не вижу. Не знаю. Глаз свой ты напрягал бы напрасно. Н.Рерих |
Не закрой
Над водоемом склонившись, мальчик с восторгом сказал: "Какое красивое небо! Как отразилось оно! Оно самоцветно, бездонно!"- "Мальчик мой милый, ты очарован одним отраженьем. Тебе довольно того, что внизу. Мальчик, вниз не смотри! Обрати глаза твои вверх. Сумей увидать великое небо. Своими руками глаза себе не закрой". Н.Рерих |
Сумрак ночи
С ночью, входит в дом мой сумрака поток, Заполняет молча каждый уголок. Ползает по стенам, виснет с потолка, Цвет меняет листьям желтого цветка. Хочется молиться, только вот кому: Богу ли, цветку ли, сумраку ль тому? Божеству ль востока с бронзовым лицом, Жесткою улыбкой, и змеёй - венцом? От лампады старой фитилек чадит, Перед печкой кошка на полу сидит. Смотрит, не моргая, как огонь в печи Искрами мигая, теплится в ночи. В тишине зловещей, в сумраке углов Кто-то затаился и напасть готов… Сердце щемит болью. Слез давно уж нет. Тень цветка клешнями пала на паркет. К.Вала |
Ода меланхолии
Прочь от реки забвения! Не вей Венков из аконита в брызгах яда. Пусть не целует лба или бровей Цвет белладонны, злое зелье ада. Из ягод тиса четки не плети. Пусть скарабей и сфинкс ночной не станут Психеей траурной, и не спеши Сову избрать наперсницей в пути. Тень к тени льнет, и быстро в ней завянут Порывы горькие твоей души. Но если меланхолия слетит С небес, как облако в слезах нерезких, Цветов поникших маскируя вид, Как саваном, траву холмов апрельских, — Тогда испей печаль из первых роз, Из радуги, где пена с дюн стекает, С пионов пышных с горечью внутри. Коль гнев любимой овладел всерьез, Сожми ладонь ее, пусть попрекает, И все в глаза прекрасные смотри. Дочь красоты, — но красота умрет, И радость, пальцем притворяя губы, Прощается, и чувств нектар течет Отравой, как пчеле цветы ни любы. Святыня меланхолии видна В приделе храма твоего, отрада, Но жрец ее лишь тот, один меж нами, Кто радости отведал винограда, Его душа всю скорбь вкусит сполна, Она трофей туманный в этом храме. Д.Китс |
Священные знаки
Мы не знаем. Но они знают. Камни знают. Даже знают деревья. И помнят. Помнят, кто назвал горы и реки. Кто сложил бывшие города. Кто имя дал незапамятным странам. Неведомые нам слова. Все они полны смысла. Все полно подвигов. Везде герои прошли. “Знать” — сладкое слово. “Помнить” — страшное слово. Знать и помнить. Помнить и знать. Значит — верить. Летали воздушные корабли. Лился жидкий огонь. Сверкала искра жизни и смерти. Силою духа возносились каменные глыбы. Ковался чудесный клинок. Берегли письмена мудрые тайны. И вновь явно все. Все ново. Сказка — предание сделалось жизнью. И мы опять живем. И опять изменимся. И опять прикоснемся к земле. Великое “сегодня” потускнеет завтра. Но выступят священные знаки. Тогда, когда нужно. Их не заметят. Кто знает? Но они жизнь построят. Где же священные знаки? Н.Рерих |
Увидим
Мы идем искать священные знаки. Идем осмотрительно и молчаливо. Люди идут, смеются, зовут за собою. Другие спешат в недовольстве. Иные нам угрожают. Хотят отнять то, что имеем. Не знают прохожие, что мы вышли искать священные знаки. Но угрожающие пройдут. У них так много дела. А мы будем искать священные знаки. Никто не знает, где оставил хозяин знаки свои. Вернее всего, они — на столбах у дороги. Или в цветах. Или в волнах реки. Думаем, что их можно искать на облачных сводах. При свете солнца, при свете луны. При свете смолы и костра, будем искать священные знаки. Мы долго идем, пристально смотрим. Многие люди мимо прошли. Право, кажется нам, они знают приказ: найти священные знаки. Становится темно. Трудно путь усмотреть. Непонятны места. Где могут они быть — священные знаки? Сегодня мы их, пожалуй, уже не найдем. Но завтра будет светло. Я знаю — мы их увидим. Н.Рерих |
Рыбка Боря
Мелкий рыбка Боря Булька - это очень мелкий рыбка, круглоротый, головатый, полосатый, волосатый. Мелкий рыбка Боря Булька каждый вечер произносит изумительный пузырик, полосатый, волосатый. Он сперва его готовит, лепит круглыми губами, а потом его приносит и выплевывает в небо. Поднимается пузырик, как торжественная песня, шевелясь и отражаясь в гнутом небе водоема. Толпы рыбок приплывают каждый вечер, чтоб увидеть изумительный пузырик - полосатый! волосатый! И, не в силах удержаться, каждый рыбка произносит тоже маленький пузырик, даже пусть не волосатый, но пузырики взлетают, как сверкающая песня, как торжественное солнце мелких рыбок водоема. А великий Боря Булька, смесь Навина с Аполлоном, потихоньку уплывает в однородную природу, в полосатые потоки волосатого пространства, где пузырики родятся в голове его дремучей. А.Левин |
Кинематограф
Это город. Еще рано. Полусумрак, полусвет. А потом на крышах солнце, а на стенах еще нет. А потом в стене внезапно загорается окно. Возникает звук рояля. Начинается кино. И очнулся, и качнулся, завертелся шар земной. Ах, механик, ради бога, что ты делаешь со мной! Этот луч, прямой и резкий, эта света полоса заставляет меня плакать и смеяться два часа, быть участником событий, пить, любить, идти на дно... Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино! Кем написан был сценарий? Что за странный фантазер этот равно гениальный и безумный режиссер? Как свободно он монтирует различные куски ликованья и отчаянья, веселья и тоски! Он актеру не прощает плохо сыгранную роль - будь то комик или трагик, будь то шут или король. О, как трудно, как прекрасно действующим быть лицом в этой драме, где всего-то меж началом и концом два часа, а то и меньше, лишь мгновение одно... Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино! Я не сразу замечаю, как проигрываешь ты от нехватки ярких красок, от невольной немоты. Ты кричишь еще беззвучно. Ты берешь меня сперва выразительностью жестов, заменяющих слова. И спешат твои актеры, все бегут они, бегут - по щекам их белым-белым слезы черные текут. Я слезам их черным верю, плачу с ними заодно... Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино! Ты накапливаешь опыт и в теченье этих лет, хоть и медленно, а все же обретаешь звук и цвет. Звук твой резок в эти годы, слишком грубы голоса. Слишком красные восходы. Слишком синие глаза. Слишком черное от крови на руке твоей пятно... Жизнь моя, начальный возраст, детство нашего кино! А потом придут оттенки, а потом полутона, то уменье, та свобода, что лишь зрелости дана. А потом и эта зрелость тоже станет в некий час детством, первыми шагами тех, что будут после нас жить, участвовать в событьях, пить, любить, идти на дно... Жизнь моя, мое цветное, панорамное кино! Я люблю твой свет и сумрак - старый зритель, я готов занимать любое место в тесноте твоих рядов. Но в великой этой драме я со всеми наравне тоже, в сущности, играю роль, доставшуюся мне. Даже если где-то с краю перед камерой стою, даже тем, что не играю, я играю роль свою. И, участвуя в сюжете, я смотрю со стороны, как текут мои мгновенья, мои годы, мои сны, как сплетается с другими эта тоненькая нить, где уже мне, к сожаленью, ничего не изменить, потому что в этой драме, будь ты шут или король, дважды роли не играют, только раз играют роль. И над собственною ролью плачу я и хохочу. То, что вижу, с тем, что видел, я в одно сложить хочу. То, что видел, с тем, что знаю, помоги связать в одно, жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино! Ю.Левитанский |
На пруде
Ясным утром на тихом пруде Резво ласточки реют кругом, Опускаются к самой воде, Чуть касаются влаги крылом. На лету они звонко поют, А вокруг зеленеют луга, И стоит, словно зеркало, пруд, Отражая свои берега. И, как в зеркале, меж тростников, С берегов опрокинулся лес, И уходит узор облаков В глубину отраженных небес. Облака там нежней и белей, Глубина - бесконечна, светла... И доносится мерно с полей Над водой тихий звон из села. И.Бунин |
* * *
Полночный звон степной пустыни, Покой небес, тепло земли, И горький мед сухой полыни, И бледность звездная вдали. Что слушает моя собака? Вне жизни мы и вне времен. Звенящий сон степного мрака Самим собой заворожен. И.Бунин |
* * *
Тихой ночью поздний месяц вышел Из-за черных лип. Дверь балкона скрипнула,- я слышал Этот легкий скрип. В глупой ссоре мы одни не спали, А для нас, для нас В темноте аллей цветы дышали В этот сладкий час. Нам тогда - тебе шестнадцать было, Мне семнадцать лет, Но ты помнишь, как ты отворила Дверь на лунный свет? Ты к губам платочек прижимала, Смокшийся от слез, Ты, рыдая и дрожа, роняла Шпильки из волос, У меня от нежности и боли Разрывалась грудь... Если б, друг мой, было в нашей воле Эту ночь вернуть! И.Бунин |
***
Высокий белый зал, где черная рояль Дневной холодный свет, блистая, отражает, Княжна то жалобой, то громом оглашает, Ломая туфелькой педаль. Сестра стоит в диванной полукруглой, Глядит с улыбкою насмешливо-живой, Как пишет лицеист, с кудрявой головой И с краской на лице, горячею и смуглой. Глаза княжны не сходят с бурных нот, Но, что гремит рояль, - она давно не слышит, - Весь мир в одном: "Он ей в альбомы пишет!" - И жалко искривлен дрожащий, сжатый рот. И.Бунин |
***
Зацвела на воле В поле бирюза. Да не смотрят в душу Милые глаза. Помню, помню нежный, Безмятежный лен. Да далеко где-то Зацветает он. Помню, помню чистый И лучистый взгляд. Да поднять ресницы Люди не велят. И.Бунин |
В сумерках
Сумерки снежные. Дали туманные. Крыши гребнями бегут. Краски закатные, розово-странные, Над куполами плывут. Тихо, так тихо, и грустно, и сладостно. Смотрят из окон огни... Звон колокольный вливается благостно... Плачу, что люди одни... Вечно одни, с надоевшими муками, Так же, как я, так и тот, Кто утешается грустными звуками, Там, за стеною,- поет. В.Ходасевич |
***
"Вот в этом палаццо жила Дездемона..." Все это неправда, но стыдно смеяться. Смотри, как стоят за колонной колонна Вот в этом палаццо. Вдали затихает вечерняя Пьяцца, Беззвучно вращается свод небосклона, Расшитый звездами, как шапка паяца. Минувшее - мальчик, упавший с балкона... Того, что настанет, не нужно касаться... Быть может, и правда - жила Дездемона Вот в этом палаццо?.. В.Ходасевич |
Сны
Так! наконец-то мы в своих владеньях! Одежду - па пол, тело - на кровать. Ступай, душа, в безбрежных сновиденьях Томиться и страдать! Дорогой снов, мучительных и смутных, Бреди, бреди, несовершенный дух. О, как еще ты в проблесках минутных И слеп, и глух! Еще томясь в моем бессильном теле, Сквозь грубый слой земного бытия Учись дышать и жить в ином пределе, Где ты - не я; Где отрешен от помысла земного, Свободен ты... Когда ж в тоске проснусь, Соединимся мы с тобою снова В нерадостный союз. День изо дня, в миг пробужденья трудный, Припоминаю я твой вещий сон, Смотрю в окно и вижу серый, скудный, Мой небосклон, Все тот же двор, и мглистый, и суровый, И голубей, танцующих на нем... Лишь явно мне, что некий отсвет новый Лежит на всем. В.Ходасевич |
Анюте
На спичечной коробке - Смотри-ка - славный вид: Кораблик трехмачтовый Не двигаясь бежит. Не разглядишь, а верно - Команда есть на нем, И в тесном трюме, в бочках, - Изюм, корица, ром. И есть на нем, конечно, Отважный капитан, Который видел много Непостижимых стран. И верно - есть матросик, Что мастер песни петь И любит ночью звездной На небеса глядеть... И я, в руке Господней, Здесь, на Его земле, - Точь-в-точь как тот матросик На этом корабле. Вот и сейчас, быть может, В каюте кормовой В окошечко глядит он И видит - нас с тобой. В.Ходасевич |
Мыши
1 Ворожба Догорел закат за речкой. Загорелись три свечи. Стань, подруженька, за печкой, Трижды ножкой постучи. Пусть опять на зов твой мыши Придут вечер коротать. Только нужно жить потише, Не шуметь и не роптать. Есть предел земным томленьям, Не горюй и слез не лей. С чистым сердцем, с умиленьем Дорогих встречай гостей. В сонный вечер, в доме старом, В круге зыбкого огня Помолись-ка нашим Ларам За себя и за меня. Свечи гаснут, розы вянут, Даже песне есть конец, - Только мыши не обманут Истомившихся сердец. |
2
Сырнику Милый, верный Сырник, друг незаменимый, Гость, всегда желанный в домике моем! Томно веют весны, долго длятся зимы, - Вечно я тоскую по тебе одном. Знаю: каждый вечер робко скрипнет дверца, Прошуршат обои - и приходишь ты Ласковой беседой веселить мне сердце В час отдохновенья, мира и мечты. Ты не разделяешь слишком пылких бредней, Любишь только сыр, швейцарский и простой, Редко ходишь дальше кладовой соседней, Учишь жизни ясной, бедной и святой. Заведу ли речь я о Любви, о Мире - Ты свернешь искусно на любимый путь: О делах подпольных, о насущном сыре, - А в окно струится голубая ртуть... Друг и покровитель, честный собеседник, Стереги мой домик до рассвета дня... Дорогой учитель, мудрый проповедник, Обожатель сыра, - не оставь меня! В.Ходасевич |
то не ветер
мы маленькие мы каждый лежим в постели стрижены под ноль на висках синие жилки мне дали книжку и я читаю про степи и леса которых в глаза не видел в жизни люся спящая слева помнит что ходила в ясли но смысл воспоминания неясен как ни описывает все темна картина не могу себе представить никаких ясель мы больны но ничего не знаем об этом потому что болели всегда сколько были многие взрослые добры кормят обедом взрослые для того чтобы детей кормили после тихого часа делают уколы приходит важный завотделения в маске справа дурно пахнет оказалось у коли открылись пролежни и он на перевязке коля когда ходячий важничал и дулся видел жука и лошадь говорит большая как слон но после операции вернулся в гипсе и как мы с люсей молчит не мешая в книжке пишут про партизана уверяют что сражен фашистской пулей книжка похожа на правду одно хорошо что умирают взрослые а дети знай себе живут лежа в день когда умер сталин нас носили мыться плачут а все же моют банный день в палате люся на топчане как на тарелке птица ни косы никогда не носила ни платья пока мы так лежим с ней рядом в голом виде нас намыливают а санитарка верка поет про то не ветер ветку поднимите руку кто не забыл на языке вкус ветра помню играли резиновыми ежами почему именно ежами этот день я запомнил поскольку сталин и мы лежали в мыле дети эдема в день грехопаденья А.Цветков |
***
Зачем же ласточки старались? Над чем работали стрижи? Так быстро в воздухе стирались Тончайших крыльев чертежи. Так ясно в воздухе рябило – И вот попробуй, перечти. Так моментально это было – Как будто не было почти. И мы вот так же для кого-то Плели в полете кружева. Но крыльев тонкая работа Недолго в воздухе жива. К чему пророческие позы Над измусоленным листом? Мы только ласточки без пользы В ничейном воздухе пустом. А.Цветков |
* * *
Здравствуй, ветер, сентябрьский повеса, Истребитель незрелых идей. Это мох ураганного леса, Где с пилой ворожит Фарадей. Светлый день ощутимо недолог, Но не гаснет в строке назывной Этой ночи отчетливый полог, Этот ветер, степной антрополог, Учредитель погоды земной. Как вода в горловине пролива, Серебрится текучий азот. Это жизнь в сентябре тороплива, Словно под гору санки везет. Это ветер срывает иконы В пятистенке забытой любви. У природы иные законы: Здравствуй, облако, будем знакомы, Только имя твое назови. Нелегко над осеннею бездной, Где с маршрута сшибает тела, Ощутить себя вещью полезной, Средоточьем души и тепла. То ли воздуха больше на свете, То ли камня исчерпан резерв. На заре занимается ветер, И оборванный провод в кювете – Словно в сердце оборванный нерв. А.Цветков |
* * *
Я мечтал подружиться с совой, но, увы, Никогда я на воле не видел совы, Не сходя с городской карусели. И хоть память моя оплыла, как свеча, Я запомнил, что ходики в виде сыча Над столом моим в детстве висели. Я пытался мышам навязаться в друзья, Я к ним в гости, как равный, ходил без ружья, Но хозяева были в отъезде, И, когда я в ангине лежал, не дыша, Мне совали в постель надувного мыша Со свистком в неожиданном месте. Я ходил в зоопарк посмотреть на зверей, Застывал истуканом у дачных дверей, Где сороки в потемках трещали, Но из летнего леса мне хмурилась вновь Деревянная жизнь, порошковая кровь, Бесполезная дружба с вещами. Отвинчу я усталую голову прочь, Побросаю колесики в дачную ночь И свистульку из задницы выну, Чтоб шептали мне мыши живые слова, Чтоб военную песню мне пела сова, Как большому, но глупому сыну. А.Цветков |
Паганини
Нет пристанища звуку. Ты счастливее, мастер Гварнери. Ты волнуешь мне руку. Вырву звук - он утонет в поверье. Я не верую в чудо. Но клянусь на вине и на хлебе: я бессмертен, покуда этой музыкой воздух колеблем. Но кончаются звуки и на самом великом концерте. Опускаются руки, остаётся лишь эхо бессмертья. И летят пред глазами залы, залы и женские лица - это я ускользаю. Ни во что на земле не вцепиться. Пятернёй, что от беса, пролетаю по узкому грифу. К небу!.. С круч поднебесных низвергаюсь, подобно Сизифу. Как расслышат мой плач с пересказчика, с нотного знака? Народится Скрипач, но с иным колебанием мрака. В.Гаврилин |
***
Из мира трав и полнолунья на свет открытого окна ночная бабочка июня влетает, шорохов полна. Пока огонь мой не потушен и не пропел вдали петух, стрекочет рядом дух заблудший или своё нашедший дух. Есть чудеса у летней ночи, но есть и нужная строка, и шёпот думы неумолчной и свет спокойный ночника. Есть в этом странное влеченье. И станут бабочки опять луны огромное свеченье на одинокий свет менять. Какое счастье не заметим, какую истину найдём под этим избранным, под этим теперь пожизненным огнём. В.Гаврилин |
Банально и бесконечно
Он, в тесноте растущий поминутно, жив, как в горе за дышащей стеной кристалл пульсирующий: оборотень твой, сосущий кулачок… Он есть, он здесь, он знает мой живот, он в нём живёт! Ест кровь мою, волнуя… Он помнит все, чем мучусь и живу я. Твой беспощадный. Драгоценный мой. Он сердце сердцем к слову поджимает: чем больше он растет, тем больше я внимаю. Он девять месяцев меня на части рвет. И ничего про боль не понимает. О, что за мука Домом быть. Быть входом… О, что за счастье – чувствовать: он спит, до времени меня оберегая. Но царственен и дик его разбег – вот он срывается, ломая губ изгиб, и бедер лезвия круглятся, словно пяльцы, и ткань измученную схватывают пальцы, похожие на острых червячков. Он криком чутко пробует пространство. На ощупь пробует, движеньем нарушая подвижный коридор моих молений: "Вернись, беглец, вернись в мои колени"! Но, схвачен намертво рукою акушёра, он пленником танцующим – как все – приговорённый к жизни на кресте… Прощай, мой мальчик. Мир воздаст судьбою. Господь с тобой. Как я была с тобою. Мать отделяют от Дитя и… жизни. Отец ждет Сына – Чтоб вручить отчизне. Отчизна ждет младенца – чтобы съесть. И в этом истина и... счастье есть. О.Ильницкая |
***
Пощади, незнакомец, - не делай мне столько добра. Я устал уж за век свой, и чем тебе равным отвечу?! День к закату склонился, а ты умудрился с утра милосердия мир сотворить за короткую встречу. При раскладе таком я уверовать сердцем могу в то, что занятость принял я за человеческий холод. Распахну свою душу я, и на десятом шагу ядовитым шипом отчуждения буду проколот. Лучше я бы заранее ждал многоликое зло и не лез на рожон, в каждом встречном отзывчивость видя. Я на отклик сердечный сказал бы себе "повезло", а за всё равнодушье на мир бы я не был в обиде. Что ж, Господь с вами, люди! Живите такими как есть в этой жизни, что выйдет и в долголетье короткой. И нам всем по пути до конца, и почту я за честь, если я в толкотне не работал локтями и глоткой. В.Гаврилин |
искупление
Людмиле Херсонской решено напишу о медведях разошлю им для верности весть в неевклидовых вихрях и нетях где медведи духовные есть тех валдайских империй сатрапы из которых пространство росло вроде лучших из нас косолапы лишний раз аттестуя родство [а не поросль двуногих кретинов к чьим поступкам природа тверда как кирилл например анкудинов цирковой из майкопа балда] в перелески небес и суглинки отступили и встреч не сулят эти урсусы и урсулинки и косматых косяк урсулят если точные буквы и числа начертаем на тверди огнем мы доищемся в космосе смысла и медведей творенью вернем может нынче мессия медвежий сколько в мире греха ни возьми среди окских пустых побережий за собратьев ложится костьми два пронизанных тернием уха у подножья барсук и лиса шагом марш за медведями духа в обретенного рая леса над евфратским стремительным устьем сквозь рычанье прорежется речь и у входа сам шишкин допустим им отдаст подобающий меч А.Цветков |
элегия о воде
несмываемый факт что офелия из неона была или гелия как свинцового воздуха груда нависающий клавдий над ней а вдова его брата гертруда вся скелет из болотных огней те ли нам примерещились эти ли ненадежны такие свидетели не учите меня ну вас к бесу из микробов слагая слона что шекспир написал эту пьесу только химия пишет сама стала слабость предсмертным посредником меж норвежским и датским наследником частной дичью собачьей личинкой в невозвратных своих плавниках сколько в сумерки спичкой ни чиркай не зажечь этой свечки никак поздно мертвых лечить от безумия но в мозгу известковая мумия если вычерпать неводом омут лишь калошу обрящешь одну благородные газы не тонут ни один не прорвался ко дну мы под шпагами пали под пулями и в каких только рвах не тонули мы а наградой за кровь только эта невозможному принцу жена в спектроскопе и скудно одета залюбуешься как сложена А.Цветков |
qualia
когда я умер не было меня я больше не был предусмотрен в смете во всей округе не было ни дня в котором я существовал на свете один беспамятный провал и в нем ни грамма очевидности упругой длину чего считать отныне днем и что в уме именовать округой епископ беркли утверждал что бог в мое отсутствие возьмет немного вселенной на баланс но он не мог обосновать существованье бога давай покуда нас в помине нет и шансов дальше ноль начнем стараться восстановить по калькам белый свет его чертам не позволять стираться пусть остается сад под небеса всей отшумевшей зелени разлука лесной пожар коварный как лиса и смерть в лесу и сон в саду без звука давай долбить в помине тесной тьмы туннель простой реальности на мили как бы метро хоть мы не бог но мы по крайней мере тем сильней что были и вспоминать заклепывая швы опалубки всем жребием напрасным как искренне мы на зеленый шли как мы стояли насмерть перед красным А.Цветков |
* * *
Как мне близок и понятен Этот мир - зеленый, синий, Мир живых прозрачных пятен И упругих, гибких линий. Мир стряхнул покров туманов. Четкий воздух свеж и чист. На больших стволах каштанов Ярко вспыхнул бледный лист. Небо целый день моргает (Прыснет дождик, брызнет луч), Развивает и свивает Свой покров из сизых туч. И сквозь дымчатые щели Потускневшего окна Бледно пишет акварели Эта бледная весна. М.Волошин |
* * *
Эта светлая аллея В старом парке — по горе, Где проходит тень Орфея Молчаливо на заре. Весь прозрачный — утром рано, В белом пламени тумана Он проходит, не помяв Влажных стеблей белых трав. Час таинственных наитий. Он уходит в глубь аллей, Точно струн, касаясь нитей Серебристых тополей. Кто-то вздрогнул в этом мире. Щебет птиц. Далекий ключ. Как струна на чьей-то лире Зазвенел по ветке луч. Всё распалось. Мы приидем Снова в мир, чтоб видеть сны. И становится невидим Бог рассветной тишины. М.Волошин |
* * *
смириться с фактом что весны нельзя что света над собой не заслужили и надо когти в мерзлоту вонзя свой срок в берложном доживать режиме не забывай какой она была сезон кошачьей течки и тепла на пятачке меж полюсов зажатом о ней в припадке снежной тишины где насморк и цынга разрешены впоследствии расскажем медвежатам вот мы лежим в свалявшемся меху мор урожаю страшный суд сектантам и путиновы стерхи наверху отечества не сыщут и с секстантом на что теперь надеяться душе то к водке тянешься то к анаше лишь верой жив что твой гвидон в бочонке посеют рожь отложат страшный суд глядишь и медвежата подрастут и меда соберут на кипре пчелки А.Цветков |
Стихотворение
Редко, с рассветом, такие стихи прилетают, одновременно и мраморны, и невесомы, те, что загадкою мучат и дух наполняют разом – и смертною мукой, и счастья истомой, разом – и твёрдою верой, и бунтом неверий, некой единою вестью из ада и рая. Словно из сканеров, компов продвинутых серий и из там-тамов, и с луга стоцветного мая, словно из русской зимы, из ведической притчи, из Гильгамеша, из снов ясновидца Гомера, ноты напева летят, человечьи и птичьи, отзвуки гулких глубин неопознанной сферы. Из жития возникают, из охры пещеры, – то в них Колхида и Анды, а то Гималаи, – цветом различны и формой, и точностью меры, но бесконечны всегда, прозорливы без края. Из сегидильи Иберии, из бугарштицы, саги, чуляндры, из нежной печали Альгамбры смысл прилетает, напев человека и птицы, и затихает дыханием лавра и амбры. С.Шелковой |
письмо
Ах, милый ольхен, жизнь невыносима! В садах моих, где сон и полутьма - Висит, качаясь, черная хурма. За окнами гуляет хиросима И дышит флорентийская чума. Не слышно запоздалых экипажей, Коррозия сожрала провода, И стала несъедобною вода, И даже мысли, ольхен, стали гаже. Но реже, что спасает иногда. Ржавый Ангел Го |
волынка
журчит послушная волынка вбирая солодовый дух качает голою коленкой пастух к его ногам хмельной кудесник роняет плед льняных лугов в которых ветры помнят песни богов и каждый раз неуловимо вплетают солнечный диез в глаза воды с песком и дымом и без и шепчет вереску пригорок последний анекдот про нас и воздух как молитва горек как джаз Ржавый Ангел Го |
мой барабанщик
Мой барабанщик, барабань! Поужинав барбитуратом, Срывая башню у бармена, Побудь халифом хоть на час! Мой барабанщик, не устань, По почкам бей! По хит-парадам! По постоянным переменам Всего накопленного в нас. Реви, крамольная соната! Рвани петардой и гранатой! Швырни оглохших на колени, Достань до смысла как до дна. Себя любя до исступленья, Звени, высокий колокольчик! Ты в сущности, хороший мальчик. Что с нами делает весна? Мой барабанщик, перестань. Швыряют яйца и томаты, И перезревшие подростки Не в силах сдерживать уже, Девчонки будут до утра Любить прыщавых пубертатов И жвачкой залеплять вопросы От буквы М до буквы Ж. И клен, и кожа - до крови Устанут в сумерках наждачных. (И, тишиною наслаждаясь, Мы задохнемся от любви.) Ну что ж ты, медью децибель! Сверкая бычьими белками Занозы загоняя в пальцы Апрель бунтует - се ля ви! Мы все - заложники любви, Она торопит нас пинками, Руля весной и облаками. Мы все подохнем Без любви! Ржавый Ангел Го |
кривые вiршi
то березень прасуе бiлизну, i дивиться впiвока - не до жарту, как в негостеприимную страну ползут мосты, отчаянно и жадно. i пiвнiчнi сусiди не збагнуть дитячого натхнення i турботи, аукая в прокуренную муть антрактов, между актами работы. мiй березень, дитина, мандрiвник, iде собi неквапними стежками, ссыпая мне синиц за воротник березовыми белыми руками. Ржавый Ангел Го |
У кошки скорбное лицо...
У кошки скорбное лицо. Полынный воздух сух и горек. Вползает полдень на пригорок, И озирается с ленцой. И сухотравьем шелестя, Руководит кузнечным хором. И смотрит во поле с укором Березки свежая культя. Наивность выпита до дна. Рыдает реквием в платочек. У жизни слишком много точек, И вот последняя. Одна. На взлете черной полосы - Больная девочка с лукошком. В лукошке спит наследство кошки. А кошка смотрит на часы. И разрывает кошкин мурр Тот мир, что добр и простодушен, В котором завтрак есть и ужин, Бонжур и мартовский лямур. Несут сметану старики. Но полдень головой качает, И точку тризны назначает За огородом, у реки. Ржавый Ангел Го |
Мальчик дождь
Мой мальчик дождь с прозрачными руками, С безжалостными детскими зрачками, Постой немного здесь. Не уходи Туда, где ждут такие же дожди. Прижмись к груди моей, отдай свою усталость. Чтоб ни одной слезинки не осталось - Глаза в глаза, согрею, обниму, И отпущу. Но так и не пойму. Ржавый Ангел Го |
Девушка из харчевни
Любви моей ты боялся зря - Не так я страшно люблю. Мне было довольно видеть тебя, Встречать улыбку твою. И если ты уходил к другой, Иль просто был неизвестно где, Мне было довольно того, что твой Плащ висел на гвозде. Когда же, наш мимолетный гость, Ты умчался, новой судьбы ища, Мне было довольно того, что гвоздь Остался после плаща. Теченье дней, шелестенье лет, Туман, ветер и дождь. А в доме события - страшнее нет: Из стенки вынули гвоздь. Туман, и ветер, и шум дождя, Теченье дней, шелестенье лет, Мне было довольно, что от гвоздя Остался маленький след. Когда же и след от гвоздя исчез Под кистью старого маляра, Мне было довольно того, что след Гвоздя был виден вчера. Любви моей ты боялся зря. Не так я страшно люблю. Мне было довольно видеть тебя, Встречать улыбку твою. И в теплом ветре ловить опять То скрипок плач, то литавров медь... А что я с этого буду иметь, Того тебе не понять. Н.Матвеева |
|
|
|
|
|
Из жизни насекомых
В чертогах смородины красной Живут сто семнадцать жуков, Зеленый кузнечик прекрасный, Четыре блохи и пятнадцать сверчков. Каким они воздухом дышат! Как сытно и чисто едят! Как пышно над ними колышет Смородина свой виноград! Н.Олейников |
***
Хочется спать, как хочется жить, перед огнем сидеть, чай обжигающий молча пить, в чьи-то глаза глядеть. Хочется жить, как хочется спать, баловаться вином, книжку рифмованную читать, сидя перед огнем. Пламя трещит, как трещит орех. Лед на изнанке лет. Вечной дремоты бояться грех, и унывать не след, Грецкий орех, и орех лесной. Пламя мое, тайком поговори, потрещи со мной огненным языком, поговори, а потом остынь, пусть наступает мгла, и за углом, как звезда-полынь, зимняя ночь бела. Б.Кенжеев |
***
Самое раннее в речи - ее начало. Помнишь камыш, кувшинки возле причала в верхнем теченье Волги? Сазан ли, лещ ли - всякая тварь хвостом по воде трепещет, поймана ли, свободна, к обеду готова - лишь бы предсмертный всплеск превратился в слово. Самое тяжкое в речи - ее продленье, медленный ход, тормозящийся вязкой ленью губ, языка и неба, блудливой нижней челюсти - но когда Всевышний выколол слово свое, как зеницу ока, - как ему было больно и одиноко! Самое позднее в речи - ее октавы или оковы, вера, ночное право выбора между сириусом и вегой, между двурогой альфою и омегой, всем промежутком тесным, в котором скрыты жадные крючья вещего алфавита. Цепи, веревки, ядра, колодки, гири, нет, не для гибели мы ее так любили - будет что вспомнить вечером на пароме, как ее голос дерзок и рот огромен - пение на корме, и сквозит над нами щучий оскал вселенной в подводной яме. Б.Кенжеев |
***
Уверяешь, что жизнь надоела? Глупость. Поезжай в Прованс, говорю, скорее. Съешь в Марселе густой ушицы из среди- земноморской рыбы, с шафраном, с перцем, разливным вином её запивая с несравненным привкусом ежевики. Отобедав, сядь на туристский катер, что тебя доставит в старинный замок Иф, взгляни на нору в известняковой стенке, сквозь которую Монте-Кристо лазил в гости к таинственному аббату, горевать, обучаться любви и мести. Разыщи крепостную башню, откуда графа в полотняном мешке зашитом кидали в волны (грохотала буря, сверкали молнии), а потом отправься к руинам римским, над которыми венценосный Август до сих пор простирает грозно руку мраморную, а потом не минуй городка, где журчит такая речка чистая, что глазам не веришь, лоб смочи хрустальною, горной влагой, вспоминая Петрарку, который тоже умывался ею на беспощадном солнце, причитая: «Лаура моя, Лаура…». Б.Кенжеев |
***
Пчелы, стрекозы, осы ли - высохли. Но плывут осени тонкой посулы - поздний паучий труд, - так и зовут проститься и ахать Бог знает где сахарною крупицею в стылой ночной воде. Что же земля упрямая, не принимая нас, сланцем и черным мрамором горбится в поздний час? Выстрадана, оболгана, спит на своем посту, горной дорогой долгою выскользнув в высоту. И закружившись с листьями, выдохнет нараспев - вот тебе свет и истина, а остальное - блеф. Сердце мое, летящее сквозь водородный рой, сладко ли в звездной чаще, тесно ль в земле сырой? Б.Кенжеев |
***
Где князю волконскому снились дубы и слышалось грубое «пли!», растут на лугу молодые грибы, прохладные губы земли. От взгляда пытливого погребена, грибница под ними поет. В погибельной тьме проживает она, но свет, словно Яхве, дает. Ах, пятое царство! Не белка, не рожь. Чеша вдохновенную плешь, мыслительных нитей грибницы не трожь, ножом перочинным не режь. Кто любит свободу? Кто дует в трубу? Кто теплому дождику рад? Утихну во гробе – и стану грибу любимый двоюродный брат. Да, был я нахлебник, и был однолюб, с корзинкой гулял по лесам, а волк или князь, боровик или дуб – пускай разбирается сам грибной судия. От лесной полосы тропинка сквозь поле ведет. А там и часы у него, и весы, и гири, и ночь напролет. Б.Кенжеев |
Считалочка Алисы
ходит, бродит по инету призрак маленькой актрисы. виртуальная Алиса. амулет из аметиста. ходит, бродит, не находит ни норы, ни зазеркалья. улыбнет чеширски кот и… растворяется, каналья. чтоб идти, бежать не надо. не собрать болтай-шалтая. будет грустный рыцарь падать, глядя вслед, тебя мечтая. клетка, клетка, вот и поле перешла. и королева. выплачь сердце, словно море. всё, что раньше не посмела, не умела, - всё! решайся! - виртуальная поэма, песня рыцаря на счастье, новогодняя омела, шоколадный кролик к Пасхе… вкуса крови. веришь в сказки? Л.Владимирова |
Полдень
чувствуешь пряную реку? скользни вперёд в кущи имбирные в тёмный поток а там… к берегу робкому джонка твоя прильнёт станет качаться медленно в такт волнам время – горячих омутов пить взахлёб нежность тонуть и таять забыть дышать жар всё настойчивей шёлковый кокон вьёт взглядов холмов дыхания камыша полдень лучом золотым у виска звенит шум водопада ближе река сильней варево зноя безудержнее зенит волю жемчужную в тигель его - излей и… растворись в распластанной тени сна рыбкою радужной имя шепни во тьму над облаками увидит рыбак блесна вздрогнет джонку холмы и реку едва качнув Л.Владимирова |
* * *
когда в густом саду когда в тенистом я вызывал тебя условным свистом сойти к реке где нам луна светла когда к утру мы первых птиц кормили я ни на миг не сомневался в мире что он таков как есть что он всегда как мы играли там в эдеме дети нам верилось существовать на свете он состоял из лета и весны какие липы нам цвели ночами и каждый знал что завтра нет печали наступит день где мы опять верны теперь река за плесом половины уходит в рукава и горловины слепые липы угнаны в пургу мир выстоял но уцелел не очень дороже прежнего но так непрочен он весь река а мы на берегу там на холме все светит в сад веранда я посвищу тебе моя миранда до первых зорь пройдем в последний раз где тени прежних птиц над нами грустно и на глазах прокладывает русло прекрасный новый мир уже без нас А.Цветков |
царская прогулка
государь выезжает на площади и в сады в орденах до бровей и гвардейском прикиде свежем благодарные русские рыбы из невской воды с кружевными платочками в лапках вслед за кортежем остальная растительность истово вдоль реки рукотворцы христа спасителя и транссиба на мышах от юдашкина форменные армяки из которых летучим конкретное всем спасибо троекратную рявкнут осанну и вся недолга и монарх моноклем сверкнет молодца ребята в золотой портупее за ним товарищ яга и товарищ кощей и другие светила сената но увы за кустом нигилист все устои прочь мечет мину в царя и мир покрывает ночь государь громоздится в пролетку в повторный раз сплошь титаном обшит чтобы публика не шалила у него храповые колесики вместо глаз и нога наотлет где сорвало шпонку шарнира креатив обрастает лайками первый нах в каждом горле ура и во всякую пасть по водке уцелевшей ногой государь привстал в стременах впрочем вру ради рифмы зачем стремена пролетке ход истории выправлен время не вон из рук все как встарь на валдае и подданные поддаты но опять этой адской машинки внезапный звук ордена в окрошку в багровый кисель солдаты мы по пояс из грунта ботвой трудовой народ нас мутит от восторга а многих почтительно рвет состоим под надзором карательного полка эту честь получали от власти уже не раз мы государь в голове он лишь дерзкий проект пока но алмазные зубы верняк и глаза из плазмы фоторобот в пролетке в задумчивых тучах чело а с запятков стреляет очами народный отчим по обочинам где бы орде обустроить чего обустроим блядь чтобы блядь неповадно прочим то ли регент в брегете милорд иглы и яйца то ли мать героина чья вечность метла и ступа вот кому посвятим в промежутке наши сердца и другие органы не покладая трупа с ними космос наш как бы ни был далек и мглист в чистом поле куст за кустом стоит нигилист А.Цветков |
* * *
когда философ кант родился резвым крошкой он умер в свой черед но вот светясь из тьмы старинной поводя нейзильберовой ложкой он ест немецкий суп и снова весь как мы защитник против тех кто поступает грубо которому подлог и кража не в чести он говорит не лги не сотвори прелюбо кто станет спорить с ним как нам себя вести нас плохо держит жизнь нам старость не в науку но если честен кто сомненья проглотив такому сквозь века протягивает руку категорический как рубль императив вот только скоро смерть а жизнь полна вопросов в ней вор и хулиган открыто верх берет хотя бы ты и дух ответь ему философ как надо поступить чтоб шла мораль вперед слагая свой трактат ты думал о герое герои мы не все а совесть только тень он умер и молчит ему несут второе все ложкой шевелит и светится как день но верится что вдруг есть компас или карта взять азимут с утра и по стопам твоим пройти в хрустальный мир иммануила канта где мы честны и зря прелюбо не творим пробраться по черте магнитного прибора где солнце совести всегда горит слепя там с подлинным верна вся правда и природа а жизнь простая вещь к себе и от себя А.Цветков |
лирический герой
есть версия что я вообще машина не сущность неделимая а две и существо нездешнего пошиба тоскует в автономной голове оно лишь персонаж в своем рассказе следит за истеченьем по часам а все причинно-следственные связи мешок с костями соблюдает сам так силится актер на киноленте постичь судьбу что публике видна и подглядеть у тела в документе кто он такой и в чем его вина так и живешь с непостижимой целью но звездная над миром гаснет гроздь и покидает черепную келью невидимый из кинозала гость машины совершат свои обряды им эти сны снаружи не видны но нет ни наказанья ни награды раз не было заслуги и вины А.Цветков |
Луна - лунатику
Оплетавшие - останутся. Дальше - высь. В час последнего беспамятства Не очнись. У лунатика и гения Нет друзей. В час последнего прозрения Не прозрей. Я - глаза твои. Совиное Око крыш. Буду звать тебя по имени - Не расслышь. Я - душа твоя: Урания: В боги - дверь. В час последнего слияния Не проверь! М.Цветаева |
***
Дабы ты меня не видел - В жизнь - пронзительной, незримой Изгородью окружусь. Жимолостью опояшусь, Изморозью опушусь. Дабы ты меня не слушал В ночь - в премудрости старушьей: Скрытничестве - укреплюсь. Шорохами опояшусь, Шелестами опушусь. Дабы ты во мне не слишком Цвел - по зарослям: по книжкам Заживо запропащу: Вымыслами опояшу, Мнимостями опушу. М.Цветаева |
***
Есть час на те слова. Из слуховых глушизн Высокие права Выстукивает жизнь. Быть может - от плеча, Протиснутого лбом. Быть может - от луча, Невидимого днем. В напрасную струну Прах - взмах на простыню. Дань страху своему И праху своему. Жарких самоуправств Час - и тишайших просьб. Час безземельных братств. Час мировых сиротств. М.Цветаева |
***
Где-то маятник качался, голоса звучали пьяно. Преимущество мадеры я доказывал с трудом. Вдруг заметил я, как в пляске закружилися стаканы, Вызывающе сверкая ослепительным стеклом. Что вы, дерзкие, кружитесь, ведь настроен я не кротко. Я поклонник бога Вакха, я отныне сам не свой. А в соседней зале пели, и покачивалась лодка, И смыкались с плеском волны над уставшей головой. М.Цветаева |
***
- Где лебеди? - А лебеди ушли. - А вороны? - А вороны - остались. - Куда ушли? - Куда и журавли. - Зачем ушли? - Чтоб крылья не достались. - А папа где? - Спи, спи, за нами Сон, Сон на степном коне сейчас приедет. - Куда возьмет? - На лебединый Дон. Там у меня - ты знаешь? - белый лебедь... М.Цветаева |
***
Скрипнуло... В темной кладовке Крысы поджали хвосты. Две золотистых головки, Шепот: "Ты спишь?" -- "Нет, а ты?" Вот задремала и свечка, Дремлет в графине вода. Два беспокойных сердечка, Шепот: "Уйдем!" -- "А куда?" Добрые очи Страдальца Грустно глядят с высоты. Два голубых одеяльца, Шепот: "Ты спишь?"-"Нет, а ты?" М.Цветаева |
Дикая воля
Я люблю такие игры, Где надменны все и злы. Чтоб врагами были тигры И орлы! Чтобы пел надменный голос: "Гибель здесь, а там тюрьма!" Чтобы ночь со мной боролась, Ночь сама! Я несусь, -- за мною пасти, Я смеюсь, -- в руках аркан... Чтобы рвал меня на части Ураган! Чтобы все враги -- герои! Чтоб войной кончался пир! Чтобы в мире было двое: Я и мир! М.Цветаева |
Любви старинные туманы
1 Над черным очертаньем мыса - Луна - как рыцарский доспех. На пристани - цилиндр и мех, Хотелось бы: поэт, актриса. Огромное дыханье ветра, Дыханье северных садов, - И горестный, огромный вздох: - Ne laissez pas trainer mes lettres! 2 Так, руки заложив в карманы, Стою. Синеет водный путь. - Опять любить кого-нибудь? - Ты уезжаешь утром рано. Горячие туманы Сити - В глазах твоих. Вот так, ну вот... Я буду помнить - только рот И страстный возглас твой: - Живите! 3 Смывает лучшие румяна - Любовь. Попробуйте на вкус, Как слезы - солоны. Боюсь, Я завтра утром - мертвой встану. Из Индии пришлите камни. Когда увидимся? - Во сне. - Как ветрено! - Привет жене, И той - зеленоглазой - даме. 4 Ревнивый ветер треплет шаль. Мне этот час сужден - от века. Я чувствую у рта и в веках Почти звериную печаль. Такая слабость вдоль колен! - Так вот она, стрела Господня! - Какое зарево! - Сегодня Я буду бешеной Кармен. ======= ...Так, руки заложив в карманы, Стою. Меж нами океан. Над городом - туман, туман. Любви старинные туманы. М.Цветаева |
Мост Мирабо
Под мостом Мирабо Сена плывет на воле И наша любовь Вспомнить об этом что ли Радость всегда наступала после боли Ночь приходи бейте часы и пусть Дни проносятся мимо я остаюсь Рука в руке и лицо к лицу Покуда внизу Мост наших рук близок к концу Волны под вечным взглядом подобны свинцу Ночь приходи бейте часы и пусть Дни проносятся мимо я остаюсь Проходит любовь как вода Проходит любовь Как медленна жизнь иногда И даже Надежда над ней грозовая гряда Ночь приходи бейте часы и пусть Дни проносятся мимо я остаюсь Проходят дни и неделям смена Ни время уже Ни любовь не вернуть все пена Под мостом Мирабо струится Сена Ночь приходи бейте часы и пусть Дни проносятся мимо я остаюсь Г.Аполлинер |
Нашла стихотворение из детства. :wink:
А. Шумский Печаль одинокого причала. Весной всё призрачно, а осенью - прозрачно... Однажды в Троицком, в твоем поселке дачном Пустой причал заждался парохода: В тот день была нелетная погода. И дождик шел часов пятнадцать в сутки (хороший пёс не вылезет из будки). ...Последняя "Ракета" в 20.20 Успела в Троицком слегка пришвартоваться. Плечом дотронулся до белого плеча Забытый морем старенький причал. "Ракета" постояла с ним недолго: ее ждала волна, работа, Волга. "...Ну что, причал, фанерный неудачник, весной всё призрачно, а осенью прозрачно?" На все вопросы он ответил мудро" "По расписанию она вернется утром"... |
Тоска синевы
Что ни день, теплей и краше Осенен простор эфирный Осушенной солнцем чашей: То лазурной, то сапфирной. Синью нежною, как пламя, Горды солнцевы палаты, И ревниво клочья ваты Льнут к сапфирам облаками. Но возьми их, солнце,-душных, Роскошь камней все банальней,- Я хочу высот воздушных, Но прохладней и кристальней. Или лучше тучи сизой, Чутко -зыбкой, точно волны, Сумнолицей, темноризой, Слез, как сердце, тяжко полной. И.Анненский |
Вербная неделя
В жёлтый сумрак мёртвого апреля, Попрощавшись с звёздною пустыней, Уплывала Вербная неделя На последней, на погиблой снежной льдине; Уплывала в дымаx благовонныx, В замираньи звонов поxоронныx, От икон с глубокими глазами И от Лазарей, забытыx в чёрной яме. Стал высоко белый месяц на ущербе, И за всеx, чья жизнь невозвратима, Плыли жаркие слёзы по вербе На румяные щёки xерувима. И.Анненский |
Невозможно
Есть слова - их дыхание, что цвет, Так же нежно и бело-тревожно, Но меж них ни печальнее нет, Ни нежнее тебя, невозможно. Не познав, я в тебе уж любил Эти в бархат ушедшие звуки: Мне являлись мерцанья могил И сквозь сумрак белевшие руки. Но лишь в белом венце хризантем, Перед первой угрозой забвенья, Этих вэ, этих зэ, этих эм Различить я сумел дуновенья. И, запомнив, невестой в саду Как в апреле тебя разубрали,- У забитой калитки я жду, Позвонить к сторожам не пора ли. Если слово за словом, что цвет, Упадает, белея тревожно, Не печальных меж павшими нет, Но люблю я одно - невозможно. И.Анненский |
Сверкание
Если любишь - гори! Забываешь - забудь! Заметает снегами мой путь. Буду день до зари Меж волнистых полян От сверканий сегодня я пьян. Сколько есть их по льдам Там стеклинок - я дам, Каждой дам я себя опьянить... Лишь не смолкла бы медь, Только ей онеметь, Только меди нельзя не звонить. Потому что порыв Там рождает призыв, Потому что порыв - это ты... Потому что один Этих мертвых долин Я боюсь белоснежной мечты. И.Анненский |
* * *
Вот приходит замысел рисунка. Поединок сердца и рассудка. Иногда рассудок побеждает: он довольно трезво рассуждает, здравые высказывает мысли - ну, и побеждает в этом смысле... Сердце бьется, сердце не сдается, ибо сердце сердцем остается. Пусть оно почаще побеждает! Это как-то больше убеждает. Ю.Левитанский |
Гораций
Ему недвижимость дарили, при жизни строя пьедестал, а он играл на римской лире и уходящий день хватал, и бормотал: в подлунном мире есть вещи тверже, чем металл. Есть и повыше пирамиды, чем камни, что у вас в чести, а если руки перебиты, возьми да крылья отрасти. Твердил поэт, видавший виды, слова "спасибо" и "прости". Кораблик плыл навстречу бурям, ныряя в смерть, роняя снасть. Но не терялся жесткий юмор, прямая речь, простая страсть. И в самом деле, весь не умер - пространная осталась часть. Над кипой рукописей смятых, над частью, большею, чем сам, задумывался математик и логик лысый лоб чесал. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Плясали стрелки по часам с намерением раз-ло-мать их! Л.Лосев |
Пирс испарился
Серый линкор отражен в синеве. Парочки мирно воркуют себе, гетеро и гомо, и, как всегда у любой воды, старый мудак на конце уды. Тут мы как дома. Доски повыщерблены. Линкор на вечном приколе, в нем кулинар- ная школа. Плещутся волны. Смех поварят. Баржи уходят за поворот плавно и скоро. То-то сюда мы ходили вдвоем, друг мой, влюбленный в любой водоем, я — тоже вроде. Было да сплыло, исчезло, прошло. Что вы там плещете, волны, назло? Что вы там врете? Было да сплыло, на то и вода. Зря вот я трезвым приплелся сюда, зря не напился. То, что «сейчас» — это было «потом». Тупо гляжу на железобетон. Нет больше пирса. Л.Лосев |
Последний романс
Юзу Алешковскому Не слышно шуму городского, В заневских башнях тишина! Ф.Глинка Над невской башней тишина. Она опять позолотела. Вот едет женщина одна. Она опять подзалетела. Все отражает лунный лик, воспетый сонмищем поэтов, — не только часового штык, но много колющих предметов. Блеснет Адмиралтейства шприц, и местная анестезия вмиг проморозит до границ то место, где была Россия. Окоченение к лицу не только в чреве недоноску, но и его недоотцу, с утра упившемуся в доску. Подходит недорождество, мертво от недостатка елок. В стране пустых небес и полок уж не родится ничего. Мелькает мертвый Летний сад. Вот едет женщина назад. Ее искусаны уста. И башня невская пуста. Л.Лосев |
Лекция
Каренина не виновата! Виновен чайник Джеймса Ватта, причинность, стрелочник, Толстой, патриархальный строй. Франкоязычный дед в тулупе? Муж? Устрица в Английском клубе? Незрячий паровоз? Фру-Фру? Невроз? Нет, вру. Ведь ради офицерской рожи сама забыла мать Сережи священный материнский долг, и обагрился шелк. На то, знать, воля Азвоздама, что перееханная дама отправилась не в рай, но в ад. (Но чайник тоже виноват.) Л.Лосев |
***
временного отрезка аренда коротка и отчетлив сигнал а не то бы любил без расфренда а не в ленту лениво ссылал после нас остаются на свете не массивные бивни слона в пустоте социальные сети где за все отвечают слова мы висим в них как мертвые рыбы гребешком растопырив костяк кабы не были немы могли бы серебриться у славы в гостях вот и вся напоследок харизма ночь повадится шашкой глуша и финальный урок дарвинизма получает в фейсбуке душа преградившая русло плотина нам управа на прихоть и прыть только жаль что любви не хватило весь рентгеновский ужас прикрыть А.Цветков |
Слово в похвалу разума
Пришла пора, чтоб истинный мудрец О разуме поведал наконец. Яви нам слово, восхваляя разум, И поучай людей своим рассказом. Из всех даров, что разума ценней? Хвала ему - всех добрых дел сильней. Венец, краса всего живого - разум, Признай, что бытия основа - разум. Он - твой вожатый, он - в людских сердцах, Он с нами на земле и в небесах. От разума - печаль и наслажденье, От разума - величье и паденье. Для человека с чистою душой Без разума нет радости земной. Ты мудреца слыхал ли изреченье? Сказал он правдолюбцам в поученье: "Расскается в своих деяньях тот, Кто, не подумав, действовать начнет. В глазах разумных - дураком он станет, Для самых близких - чужаком он станет". Друг разума - в почете в двух мирах, Враг разума - терзается в цепях. Глаза твоей души - твой светлый разум, А мир объять ты можешь только глазом. Был первым в мире создан разум наш, Он - страж души, трех стражей верных страж, Те трое суть язык, глаза и уши: Чрез них добро и зло вкушают души. Кто в силах разуму воздать почет? Воздам почет, но кто меня поймет? Не спрашивай о первых днях творенья До нашего с тобою появленья, Но, созданный всевышним в некий миг, Ты явное и тайное постиг. Иди же вслед за разумом с любовью, Разумное не подвергай злословью. К словам разумных ты ищи пути, Весь мир пройди, чтоб знанья обрести. О том, что ты услышал, всем поведай, С упорством корни знания исследуй: Лишь ветви изучив на древе слов, Дойти ты не сумеешь до основ. Фирдауси |
Ладонь
Ладони! (Справочник Юнцам и девам). Целуют правую, Читают в левой. В полночный заговор Вступивший - ведай: Являют правою, Скрывают левой. Сивилла - левая: Вдали от славы. Быть неким Сцеволой Довольно - правой. А всe же в ненависти Час разверстый Мы миру левую Даем - от сердца! А все же, праведным Объевшись гневом, Рукою правою Мы жилы - левой! М.Цветаева |
***
Я - страница твоему перу. Всe приму. Я белая страница. Я - хранитель твоему добру: Возращу и возвращу сторицей. Я - деревня, черная земля. Ты мне - луч и дождевая влага. Ты - Господь и Господин, а я - Чернозем - и белая бумага! М.Цветаева |
***
Чтобы помнил не часочек, не годок -- Подарю тебе, дружочек, гребешок. Чтобы помнили подружек мил -- дружки -- Есть на свете золотые гребешки. Чтоб дружочку не пилось без меня -- Гребень, гребень мой, расческа моя! Нет на свете той расчески чудней: Струны -- зубья у расчески моей! Чуть притронешься -- пойдет трескотня Про меня одну, да все про меня. Чтоб дружочку не спалось без меня -- Гребень, гребень мой, расческа моя! Чтобы чудился в жару и в поту От меня ему вершочек -- с версту, Чтоб ко мне ему все версты -- с вершок, Есть на свете золотой гребешок. Чтоб дружочку не жилось без меня -- Семиструнная расческа моя! М.Цветаева |
***
И взглянул, как в первые раза Не глядят. Черные глаза глотнули взгляд. Вскинула ресницы и стою. -- Что, -- светла? -- Не скажу, что выпита до тла. Всe до капли поглотил зрачок. И стою. И течет твоя душа в мою. М.Цветаева |
* * *
Мите Душа ведь - женщина, ей нравятся безделки... Мандельштам И если хочешь ты внушить кому-то опыт Предупреждающий, - вполоборота встань, Пусть твой горячечный, твой приглушенный шепот Гардину тонкую щекочет и герань. Пусть он как реплика, что в сторону на сцене Сквозь зубы брошена в притихший темный зал, И вовсе не партнер, а дух, незримый гений Услышать должен то, что ты сейчас сказал. Увы, чуждается не только низких истин Душа - неверная, загадочная взвесь! Не обращайся к ней - уж лучше к тучам, к листьям, К кому-то третьему, кто оказался здесь. Пусть с ветром братствуют и с тополиным пухом Слова случайные, оброненные вдруг, Тогда и ловят их настороженным слухом, Как ловят выпавшее блюдечко из рук. Душа - не женщина, скорей, она - ребенок, Увы, до старости, загадки ей нужней Безделок, баночек с духами и гребенок... И что же докучать своим советом ей? Е.Ушакова |
* * *
Он голубянкам мелким посвятил Счастливейшие дни, часы и годы. Смешные усики, узоры крыл, Их виды неприметные и роды. В волнении он чувствовал, держа За лапки жизнь таинственную эту, Как в пальцах поселяется душа И ластится к любимому предмету. И если тельца поместить в стакан Со спиртовым раствором осторожно, Не просто на стекло, — учти, Джоан, Их поворачивать в растворе можно. И если, Цинтия, захочешь ты Расстаться с фонетической ошибкой, Не прячься безответственно в кусты — По-русски нужно говорить с улыбкой. Те девочки состарились уже, Но помнят, помнят бывшие нимфетки И светлый класс на третьем этаже, И голубянок нежные расцветки. Е.Ушакова |
* * *
Я — это то, что я помню, и то, что я знаю. А просыпаясь, отсутствую, нет меня утром. Кресло, комод и картинка, висящая с краю, Тщетно толкутся в сознании сонном и мутном. В бедном сознанье беспамятном, незаселенном, В миг пробужденья затерянном в сером тумане Сна бестолкового… С шумным за шторами кленом, С небом бездумно сливаюсь, с водою в стакане. Мысль пробуждается позже, приходит последней. Только с тобой повстречавшись блуждающим взглядом, — Я — это я, а не сна непонятные бредни, — Вдруг сознаю, — и не платье, висящее рядом. Я — это я потому лишь, что здесь несомненно Ты — это ты и незыблема ценностей скала. Вот и прибилось ко мне по частям, постепенно Все, что копила, и все, что когда-то искала. Е.Ушакова |
* * *
Этот лист вылезает, как шпага из ножен, И блестит — оживает растенье! Почему моя встречная радость похожа На прощанье — щемит восхищенье? Почему так понуры черёмухи прутья На пороге цветенья, в начале? Мы, рождаясь, уже обзаводимся сутью, То есть смертью, сестрою печали… А листок так блестящ, так пронзительно зелен, Словно вечен, бессмертен, как боги! Постою перед ним, как доверчивый эллин, Помолюсь божеству у дороги. Е.Ушакова |
* * *
вот сидишь тут в избе похмеляешься квасом на глазах дорожает текила и бляди а не стать ли подумаешь мне пидорасом пропаганды одной исключительно ради я не так был воспитан маманей и батей и не так образован детсадом и школой но в отечестве нет человеку занятий чем искать утешенья в любви однополой а потом понести эту миссию в классы или в загс чтобы там отказали невесте чтобы те кто еще не вполне пидорасы хоть курить научились в общественном месте ведь не каждая тварь себе счастлива в паре к тем кто в юбке подхода найти не умея почему бы и вам не расслабиться в баре и не склеить себе симпатичного гея кто утешит героя на дальней орбите чьи трусы в невесомости кротко зависли да и правит отечеством кто извините только эти в плохом разумеется смысле А.Цветков |
Пушкин
Как по улице на тройке Ехал барин удалой. Ехал барин через Мойку По дороге снеговой. Мимо строгого дворца, Мимо царского лица. Ехал барин, ехал барин - Весельчак, игрок хмельной, Завсегдатай женских спален, Страшно юный и живой... Сердцем не заледенеть. Только легче умереть, Чем носить в себе смешок, Тот засаленный слушок, Встречных взглядов злую хлесть Лишь за то, что в мире есть Голос твой, и честь, и слог, И за то, что равный Богу Только равный, но не Бог... Снег ложился на дорогу. Снег российский, что он мог?.. А.Поляков |
На дне допотопной реки
Куда ты спишь, когда не спится? — под Ялтой допотопных крыш больная ноет половица шумит безмысленная мышь В ещё семье темнее воздух как яд, бессонница быстрей ночней — кровать, острее — звёзды и рыбий глаз луны — желтей Ничьим дыханием согрета холодным чаем, сигаретой пустой на ощупь алычой спи под чалмою минарета спи, не тревожься до рассвета душа моя, глаза открой! А.Поляков |
* * *
Прости мне, бабочка, наперсница души, о энтелехия, летающая всюду, - тот, кто витийствовал в столь варварской глуши, тот легок был, как ты, а я уже не буду. Здесь, Капитолия и форума вовне, позвав капустницу Мариной или Светой, карманы вывернув, - ни слова о вине! - стою, расстроенный, с потухшей сигаретой. А крови красный гул волнует пиэрид, сиреной кажется, что слух ночной смущает; с акцентом греческим комар вокруг звенит и жить торопится, и тоже исчезает. Не зря в собрании один екклесисаст "Все - суета, - сказал, - что рифмой не спасется, но за молчание никто вам не воздаст, а слово бедное и так не отзовется..." А.Поляков |
Natura naturata
Кто обитает на лугу? Букашки и цветы! Ночуют парочки в стогу – глаза у них, как ты. Природа есть печальный храм пчёл, бабочек, кротов, деревьев, птиц, шадам-тадам, зверьков, пеньков, кустов. И я ходил с подругой в лес, где на ветвях сидел. Ловил мерцание небес, на ангела глядел. Ступал неслышно по земле, не приминал травы. Свою любовь держал в тепле превыше головы. И тихо освещая путь, напоминая дым, я жил затем, чтобы вздохнуть – и стать невидимым. А.Поляков |
Менгрельский заговор на ожог крапивы
Ем грушу, Пью грушу, Снизу - груша, Сверху - груша, Я - груша. Ем сливу, Пью сливу, Снизу - слива, Сверху - слива, Я - слива. Ем крапиву, Пью крапиву, Вниз - крапиву, Сверх - крапивой, Я - крапива. Г.Табидзе |
Орлы уснули
Вот сказки первые слова: Орлы уснули, как орлята, – И у орлов в часы заката Ко сну клонится голова. Орлы, прошу вас, не теперь, Нет, не теперь смежайте очи! Но спите – и огонь средь ночи Походкой женской входит в дверь. В дверь ваших гор и облаков Кулак оранжевый стучится, И знает, что беда случится, Семейство прозорливых сов. Но спите вы, как детвора, Там, в ваших сумерках неверных, И трубы ваших снов военных Молчат, не говорят: "Пора!" О пламя, не обидь орла! Спасутся маленькие птахи, Меж тем как обгорят на плахе Два величавые крыла. Но поздно! Перья их на треть Ожог губительный отметил. Не дай мне бог, как птицам этим, Проснуться, чтобы умереть. С веселой алчностью орды Плясал пожар, и птиц оравы Взлетали, и у вод Арагвы Поникли головой орлы. "Я видел ворона. Дрожа От низости, терзал он тело, Что брезговать землей умело И умерло", – сказал Важа. Г.Табидзе |
***
Мир состоит из гор, Из неба и лесов, Мир – это только спор Двух детских голосов. Земля в нем и вода, Вопрос в нем и ответ: На всякое "о, да!" Доносится "о, нет!". Среди зеленых трав, Где шествует страда, Как этот мальчик прав, Что говорит: "о, да!". Как девочка права, Что говорит: "о, нет!". И правы все слова, И полночь и рассвет. Так в лепете детей Враждуют "нет" и "да", Как и в душе моей, Как и во всем всегда. Г.Табидзе |
Свойства фарфора
Фарфор чертовый, будит во мне желание все рушить. Он должен разбиться, пока губы многих изучит, пока его кожа не покроется пылью, пока не сгниет. Таково его свойство. И пенящийся кофе когда наливают в него, кипит адский деготь. И фарфор (о, неодолимая жажда, разбуженная им во мне, все рушить) страшен, красив, беззащитен. Судьба его сладкая: рассыпаться по полу — звенит беспощадно в воздухе, в нас. Через миг-час-ночь фарфора неуемная душа должна разбиться, и — таково его свойство. Ш.Иаташвили |
Другой берег
Солнце спускалось куда-то в сторону, не в море, и само море было каким-то не таким, северным, с удивительно плоской тканью поверхности и с тонким, глазом почти неуловимым, горизонтом, линия которого проходила гораздо ближе, чем в том другом, единственном море, которое я видел. И я, девятнадцатилетний и слегка удивленный тем, что даже моря не похожи друг на друга, с радостью смотрел на красивую русскую девушку, которая выходила из воды на берег, ступая медленно, спотыкаясь — так как дно было каменистым. Солнце спускалось, и в его лучах блестело тело, покрытое глазурью соленой воды, я же был девятнадцатилетним, прошлого пока не имевшим, и не мог понимать, что это и есть красота: удачное сочетание нескольких теплых цветов, и только... З.Ратиани |
Диптих
Высокий берег медленной реки, колосья ржи, тропинка, васильки, туманных далей романтичный флёр, и женщина, несущая обед, торопится налево, за багет, где ждёт её прихода комбайнёр. Он предвкушает встречу и еду, он присмотрел уютную скирду, но мы-то знаем – волею судеб мгновение застыло напоказ; окончен диптих, выполнен заказ и женщина не переломит хлеб, и не разложит сало на ломте, и будет каждый на своём холсте напрасно ждать и каменеть лицом, и пальцами, отстукивая такт, осознавать неоспоримый факт того, что есть заказчик над Творцом. Он разговор ведёт через губу, он в книге судеб выберет судьбу, заложит на странице василёк, на землю бросит кости из горсти, и выпадает – поле перейти, кто хочет – вдоль, кто хочет – поперёк. А.Маркин |
Слова
Досталась, не ахти какая, роль: у моря ждать, вкушая молчаливо прелюдию угря и ноты соль к янтарной кружке разливного пива. Вторые планы, ну и что с того… без лишних слов соскучимся едва ли; слова, слова – и нет ни одного, что мы уже когда-то не сказали. На солнце ограничены в правах, его теплу одна альтернатива: она в ещё не найденных словах в смоле сосновой Юрского разлива. Прибой порой выносит к берегам невнятицу древнейшего народа, чей лёгкий слог принадлежит богам, а мы с тобой не знаем перевода. А.Маркин |
Дюны
Без ветра здесь и спрятаться не сметь; два следа, уходящие за дюны, новорождённы и де-юре юны, но это, как на время посмотреть. К окраине соснового леска ведёт оно и, надо думать, лечит безвременьем под шепоток и лепет сосновых игл, прибоя и песка. Нам босоногим просто невдомёк, что здесь оно течёт ещё быстрее песка сквозь пальцы милостью Борея, с учётом пальцев необутых ног. И часовая стрелка – есть засов; вечерний бриз тревожит наше ложе, заносит след тех самых, что моложе, чем мы с тобой, на несколько часов. А.Маркин |
Вино
Г. В. Шелейховскому Я знаю, трудная отрада, не легкомысленный покой, густые грозди винограда давить упорною рукой. Вино молчит. А годы лягут в угрюмом погребе, как дым, пока сироп горячих ягод не вспыхнет жаром золотым. Виноторговцы — те болтливы, от них кружится голова. Но я, писатель терпеливый, храню, как музыку, слова. Я научился их звучанье копить в подвале и беречь. Чем продолжительней молчанье, тем удивительнее речь. Н.Ушаков |
***
Я рифмы не боюсь глагольной — пусть вольной ласточкой летит, но пусть за ласточкою дольней травинки дождик шевелит. Не символические розы и не орнаментальный стих, а эти капли, эти росы и отраженья сердца в них. В них — всех предметов очертанья, изображенья всех примет, которым найдено названье, которым и названья нет. В них — все, что горько, все, что сладко, все, что манит и что зовет, что, поместившись без остатка, в том малом зеркальце живет. Не кратковременная мода и не проблемный фельетон, весь мир — все люди, вся природа, вся суть пространств, весь смысл времен, и это небо дождевое, и это солнце за дождем, и этих непременных двое, накрывшихся одним плащом. Н.Ушаков |
Три слова
В детстве я слышал три красных слова; Тысячи французов умирали на улицах За Свободу, Равенство, Братство,— и я спросил, Почему за слова умирают люди. Я подрос, и почтенные люди с усами Говорили, что три заветных слова — Это Мать, Семья и Небо, а другие, постарше, С орденами на груди, говорили: Бог, Долг и Бессмертье,— Говорили нараспев и с глубоким вздохом. Годы отстукивали свое тик-так на больших часах Судеб человеческих, и вдруг метеорами Сверкнули из огромной России три Суровых слова, и рабочие с оружием пошли умирать За Хлеб, Мир и Землю. А раз я видел моряка американского флота, Портовая девчонка сидела у нет о на коленях, И он творил: «Нужно уметь сказать три слова, Только и всего: дайте мне ветчину, и яичницу,— Что еще? — и немножко любви, Моя крошка!» К.Сэндберг |
Письмо издалека
она написала мне письмо из маленькой комнаты близ Сены она говорила, что ходит в танцкласс. встаёт в 5 утра и пишет стихи или рисует, а если ей хочется плакать, у неё есть специальная скамейка возле реки её книга Песен выйдет Осенью я не знал, что ответить и я сказал ей вырвать больные зубы и быть поосторожнее с французскими любовниками я поставил её фото к радиоприёмнику рядом с вентилятором и оно двигалось как живое я смотрел и наблюдал за ним, пока не выкурил 5 или 6 оставшихся сигарет потом я встал и пошёл спать Ч.Буковски |
Жизнь Бородина
следующий раз, слушая Бородина, помни, что он был простым аптекарем, писавшим музыку, чтобы расслабиться его дом был набит битком людьми: студентами, художниками, пьяницами, BLUMS, и он никогда не умел сказать «нет» следующий раз, слушая Бородина, помни, что его жена использовала его ноты, чтобы подкладывать их в кошачий ящик или упаковывая в них банки с кислым молоком; у неё была астма и бессонница и она кормила его варёными яйцами и когда он хотел завязать свою голову, чтобы приглушить звуки в доме, она позволяла использовать ему только простыню; кроме того, обычно в его постели кто-то был (они спали раздельно, когда спали вообще) и так как все стулья были обычно взяты, он часто спал на лестнице, закутавшись в старую шаль, она говорила ему, подстригая его ногти, чтобы он не пел и не насвистывал, не клал слишком много лимона в чай и не выжимал его в чашку, Симфония # 2, си мажор Князь Игорь в степях Центральной Азии он мог спать, только положив кусочек тёмной ткани поверх глаз; в 1887 году он посетил танцы в Медицинской Академии одетым в потешный национальный костюм; в конце концов, он казался необычайно ярким и когда он упал на пол, они подумали, что это шутка. следующий раз, слушая Бородина, помни... Ч.Буковски |
Любитель флоры
на Валькирских горах среди гордых павлинов я цветок отыскал — как моя голова! — дотянулся, понюхал... ...потерял мочку уха, носа часть, один глаз, десять штук сигарет... ...и на следующий день я вернулся назад — изрубить в пух и прах тот прекрасный цветок! но он был так хорош, что убил я павлина... Ч.Буковски |
Да-да
когда Господь создал любовь, он многим не помог когда Господь создал собак, он не помог собакам когда Господь создал растения, это было неплохо когда Господь создал ненависть, у нас была общественная польза когда Господь создал меня, он создал меня когда Господь создал обезьяну, я спал когда Господь создал жирафа, я был пьян когда Господь создал наркотики, я был сверху когда Господь создал самоубийство, я был снизу когда Он создал тебя, лежащей в постели, Он знал, что делал, Он был пьян, и Он был сверху, и Он создал горы, моря и огонь одновременно Он иногда ошибался, но когда Он создал тебя, лежащей в постели, Он превзошёл всю свою Благословенную Вселенную Ч.Буковски |
Бобы с чесноком
это достаточно важно: осадить чувства это лучше, чем бритьё или приготовление бобов с чесноком это то малое, что мы можем сделать, небольшая храбрость знания, где есть, конечно, те же безумие и страх в знании того, что часть тебя заводилась, как часы и никогда не заведётся вновь, однажды остановившись. но сейчас под твоей рубашкой тикает, и ты мешаешь ложкой бобы: одна любовь умерла, другая — уехала, третья любовь... ох! любовей много, как бобов да, попробуй, подсчитай их сейчас грустно, грустно твои чувства варятся над огнём, оседая. Ч.Буковски |
Бизоньи сумерки
Бизонов больше нет. И тех, кто видел бизонов, тоже нет; Тех, кто видел, как тысячи бизонов бьют копытами, опустив огромные головы, и разбивают в пыль землю прерий в великой мистерии сумерек. Тех, кто видел бизонов, больше нет. И бизонов тоже нет. К.Сэндберг |
Тоска по дому
Морские скалы покрыты зеленым мхом. Скалы в сосновом лесу покрыты алыми ягодами. Меня окутывает память о тебе. Поговори со мной о том, как тебе не хватает меня. Расскажи, как медленно уходят долгие часы. Поговори со мной о тяжести на сердце, О чугунной тяжести долгих дней. Я знаю часы, пустые, как жестяная кружка нищего в Дождливый день, как рукав солдата, потерявшего руку. Поговори со мной. К.Сэндберг |
Ночное движение - Нью-Йорк
Ночью, когда морские ветра обнимают город И прохлада наполняет гремящие улицы, пылившие весь день и весь вечер; Ночью, когда морские птицы окликают огни города, Огни, врезающие в линию горизонта им одним известное название города; Ночью, когда поезда и повозки издалека отправляются В город, где люди просят хлеба и ждут писем; Жизнь города - это не только день, - ночь тоже. И ночью танцуют танцоры и поют певцы, А моряки и солдаты ищут знакомые двери. Ночью морские ветра обнимают город. К.Сэндберг |
* * *
вот на линованном листе письмо теперь таких не пишут сразу в аську и в скайп с ушами шасть и ну трещать а тут листок буквально из бумаги его с проклятием или мольбой бывало сунешь в щель и долго ждешь прощения или разрыва в кровь молчишь в уме взаимно с адресатом потом ответ но ты допустим умер или сменил внезапно пмж с натужным скрипом повернулся шар в пространстве и обратно не вернется и вдруг смотри одно из этих желтых дошло сюда но я отнюдь не тот кому написано и раз пятнадцать я сбрасывал хитиновый хитон седея и мужая отраженьем теперь читаешь и даешься диву как боль его бледна и гнев нелеп он был тогда поэт и мы дружили я отвечал из сенеки цитатой из утешенья матери я знал он мне ответит превзойдя размолвку но повернулся шар и он ушел во мрак струится школьная линовка на ней вселенная висит неловко где встретиться вовеки не смогла с его проклятием моя мольба А.Цветков |
гость
он навестил в июльскую жару навеселе с бейсболкой полной вишен на пальцах вычислил где я живу и позвонил но я к нему не вышел меня там больше не было тогда там поселился перегретый ветер и пыль а сквозь него текла орда других людей но в этих он не верил в его глазах страна была пуста слепой шаблон сезонов и погоды и он вернулся в прежние места где сам опередил меня на годы он снова встал на отведенный пост на высвеченном вечностью манеже и виден мне с бейсболкой полной звезд которые у нас в стране все реже А.Цветков |
* * *
разбиваясь на векторы весь этот трепет и свет унаследован слепо но к старости сны откровенны безопасно с утра что надежды фактически нет только фазы любви под хитиновым кителем веры ты снижаешься в бар сигаретный сигнал на борту сквозь обломки футбола и ветреной феи наезды после третьей прозренье пора постигать правоту той последней любви за которой не нужно надежды пусть корыстна тем люминесцентней на девушке бант дальше кончится воздух и свет отмеряют по кванту мудрено горевать если в горле застрял акробат отстегнувший под куполом веру и выбравший правду клубы алого дыма из дыр задубевших аорт или если к последнему преображенью готовы мир прозревшим проезжим кто девушку примет на борт и швейцарам в шевронах в ночи отдающим швартовы нынче третья попытка так прыгаем наверняка в этот желтый манеж где такси прорубают орбиты небо с беличью шкурку пока нам любовь велика и кукушкины сестры в гнезде позади позабыты А.Цветков |
* * *
там на пляже живет иглокожее на ежа отдаленно похожее вот ужалит тебя этот еж в жутких судорогах ты умрешь плещет в море медуза большая айвазовский шедевр украшая приобнимет за плечи она тоже судороги и хана там на суше гуляет гиена пожирая всех встречных мгновенно хоть пешком попадись хоть в авто разве судорог меньше и то а всего за минуту до смерти каждый жив не хотите не верьте весь восторженный и молодой как же быть ему с этой бедой вам отвечу на это цинично я лишь бы личность была симпатичная сердце участью не береди вся минута еще впереди А.Цветков |
точка отсчета
вот сижу я светлосеренький такой свесив хвостик в час рассвета над рекой чутким рыльцем меж кувшинок повожу рыбку выхвачу и рядом положу здесь на зорьке благодать у нас в логу часто в речке отражаюсь как могу и любуюсь до чего же я неплох из подшерстка выковыривая блох изумляюсь до чего же я хорош то клеща прибью то выщипаю вошь а за плесом где пошире берега есть большое гнездовище у врага чуть померкнет очертание луны там двуногие проснутся ходуны взгромоздятся на четыре колеса расползутся в наши рощи и леса но лесная философия проста веры ноль тому кто лыс и без хвоста ни на грош в таком животном красоты хоть бы и млекопитающее ты покуражатся однако и уйдут в свой убийственный попятятся уют там полакомятся ими от души их железные и бронзовые вши не для тех теченье туч и россыпь звезд кто клыками не владеет и бесхвост А.Цветков |
Весть
Ознобов и бессонниц тайных нас утомляет череда сцепленьем слов необычайных, не оставляющих следа. Средь ночи добровольно пленной, при поощреньи щедрой тьмы, мы пишем письма всей вселенной, живым и мертвым пишем мы. Мы пишем как жених невесте, нам перебоев не унять, чужим и дальним шлём мы вести о том, чего нельзя понять. Мы покричим, но не услышат, не вспыхнут и не возгорят, ответных писем не напишут и с нами не заговорят. Тогда о чем же ты хлопочешь, тонический отживший звон, зачем поешь, чего ты хочешь, куда из сердца рвешься вон? А.Гингер |
Угол
Незаслуженное чудо ожидает за углом тех, которым очень худо. Обгони стоячий дом. Усмири тревожный трепет в шумной и большой груди. Удержи сердечный лепет. Темный угол обойди. Воцари в спокойном сердце золотую пустоту, победи в пустынном сердце кровяную суету. Темный угол, угол дома обойди и обогни. Грянули раскаты грома, брызнули его огни. Тех, которым было худо, белым счастьем обожгло. Неожиданное чудо не случиться не могло. А.Гингер |
Заколдованный замок
Что ожидало путника внутри? Пустая одинокая постель. Увы, не вихрь трагических волос, Сверканье глаз, враждебный холод рук. Не книга, озаренная свечой, Раскрытая на горестном стихе. Не штора, от порыва сквозняка Зловеще вздувшаяся в окне. Что в горестном стихе? Созвучье слов, Навязанный, прилипчивый мотив. Какая чушь! Заправлена постель, И недвижима штора на окне. У.Стивенс |
Самая суть
Пальма на самом краю ума, За последней гранью встает В бронзовеющем небе. Златокрылая птица На пальме поет – непостижимо уму, Непонятно для слуха. И ясно тебе, что вовсе не разум Делает нас счастливыми или несчастными. Птица поет. И перья сияют. Пальма на самом краю пространства, И ветер блуждает в ее ветвях, И чуть шевелятся перья, схваченные огнем. У.Стивенс |
Тишина была в доме…
Тишина была в доме, и мир притих. Читающий в книгу переходил, А летняя ночь понимала все. Тишина была в доме, и мир притих. Помимо книги рождалась речь, Но над книгой читающий был склонен. Все склонялся, чтобы суметь войти В книги той глубинную суть, Прозрачную, как летняя ночь. Тишина была в доме, как должно быть. Покой был в замысле, открывал Верный путь в совершенство строк. И мир притих. Истина в нем, В мире тихом, где нет вражды, Сама и покой, и лето, и ночь, И читающий, что над книгой склонен. У.Стивенс |
В прозрачную пору винограда
Нас разделяют с морем только горы. Отчизна, горы, море — разве я в единой связи представлял их раньше? Родные земли вспомнив, вижу дом, стол, груши в миске — киноварь мазками по зелени — лежат как напоказ. Но воздух под светилами, сияя, домашнюю палитру приглушит. В его сиянье фрукты были б эхом луны и солнца, если бы они не больше, чем собою были. Больше! Как море, горы, иней, лай лисы. О, много больше! Наступает осень, завешанная тенью гор, и соль их ноздреватых стен вдыхает житель. У.Стивенс |
Тихая спокойная жизнь
Тот дом, в котором он сидел и думал, тем, что он строил, не был, тем едва горящим, столь же хрупким, осенённым, как мир, допустим, где он стал жильцом, подобно снегу, где он стал покорен любезным притязаньям холодов. Вот это место в это время года, вот дом его, и комната, и стул, и в нарастании тишайшей мысли в состарившемся тёплом сердце взрыв от благородных притязаний ночи: и поздно, и один, и хор сверчков, их лепет — всех и каждого — единый. Не бунт сверхжизненный. Его свеча здесь и сегодня, изловчась, пылала. У.Стивенс |
Простой смысл
Едва листва опала, мы вернулись к простым вещам, как если бы сошло на нет воображенье: без оттенков и неодушевлённое ничто. Как подобрать эпитет к безымянной печали, к холодам сквозным? Дворец стал неприметным домом. В облетевших его покоях шарф не промелькнёт. Оранжерея требует покраски. Лет пятьдесят кренящейся трубе. Все тщания — на ветер, повторенье себе же вторящих людей ли, мух. Само отсутствие воображенья вообразить бы должно. Чудный пруд – его простая суть, без отраженья – как мутное стекло, листва и грязь, молчанье крысы, вылезшей позыркать на лилии увядшие, на то, что должно бы вообразить как знанье, как неизбежность знанья, как закон. У.Стивенс |
* * *
На моих щеках Татуировка твоей улыбки Мой рот Вылеплен твоими поцелуями Кислота твоих слез Оставила следы на моих ладонях От твоих немеркнущих писем Разбухают мои карманы Неуязвим Для любого взора И все же ты в страхе Что женщины будут смотреть на меня? И.Голль |
с той стороны речи
я знаю что ты там с той стороны речи совершенно один или одна как и я у меня здесь проходит лето судорожные полеты бабочек чуткий трепет молодой листвы головокружительные ночи мимолетные словно ласточки а что у тебя там с той стороны речи я никогда не узнаю потому что эти слова безответны как звуки их можно услышать но нельзя на них ответить туда я и направляюсь в ту сторону речи З.Асим |
Комарово
Куда бы нынче ни брели вы в осенней хмари Комарова — здесь все кончается заливом, где пахнут тиной валуны, где с колокольчиком тоскливым ходила по цепи корова, священна и неприхотлива, вдоль мелкой пенистой волны. Ни Канта, ни императива. Ее скелет известняковый все лижут языки залива под звон бубенчика луны. А ветер носит сиротливо никем не слышимое слово… Любите нас, пока мы живы, не лживы и не холодны. Г.Илюхина |
Утончённый кочевник
Как необъятная роса Флориды Рождает Пальму в больших плавниках И зеленую лиану, злящуюся жить, Как необъятная роса Флориды Рождает гимн за гимном Из уст созерцателя, Созерцающего все эти зеленые бока И золотые бока зеленых боков, И блаженные утра, Любезные глазу юного аллигатора, И молниеносные цвета, Так и во мне отплясывают Облики, блики и хлопья бликов У.Стивенс |
* * *
Весь дом был тих, спокоен был весь мир. Читатель книгой стал, и летом ночь Была себя осознающей книгой. Весь дом был тих, спокоен был весь мир. Слова звучали, словно книги нет, Пока читатель льнул к странице, жарко Желая льнуть, желая быть ученым, Кому покорна книга и кому Ночь летом точно совершенство мысли. Весь дом был тих, как подобает дому, Тишь стала частью смысла и ума, Вратами совершенства вглубь страницы. Спокоен мир, в спокойном мире правда, Сама, без привнесенного значенья, Спокойна, словно летом ночь, сама - Читатель, льнущий ночью, там читая. У.Стивенс |
Утрата иллюзий в десять часов
Дома полны призраков Белых ночных сорочек. Ни одной зеленой Или фиолетовой с зеленой каймой, Или зеленой с желтой каймой, Или желтой с синей каймой. Никаких диковин, Кружевных носков Или бисерных поясов. Люди не собираются Видеть во сне павианов или барвинки. Лишь кое-где старый матрос, Пьяный и уснувший в сапогах, Ловит тигров В красную погоду. У.Стивенс |
Утреннее стихотворение
Пуссениана солнечного дня отсекает его от себя. Он то или это, и нет его. Предмет изображают метафорой. Так, ананас был кожаный фрукт, фрукт ради олова, шипастый, пальмовидный, синий, его подают ледяные люди. Чувства изображают метафорой. Был сок благоуханней мокрейшей из кориц. Сквозь сито груша сок с утра цедила. Истина не в том, что видишь - все диктует опыт, чувство, а пышный глаз лишь принимает участие в целом, в бесформенном колоссе, устремленном вверх. Зеленели кудри с этой головы. У.Стивенс |
***
Сквозь ропот автострад, дым — пригородный, смутный, чахоточные пустыри, надтреснутые дни, украденные утра, сквозь слезы Эммы Бовари — нестись бог весть куда, над ивой и осиной; тем и огромен тот полет, что воздух кованый с ржавеющею силой сопротивляется, поет о том, что лес озябший свежевымыт, надкрылья — уголья, свобода — легкий труд, что всё в конце концов отыщут и отнимут и вряд ли отдадут, пространство — рукопись, и время — только слово, и нелюбовь — полынное вино, а все-таки лететь, и не дано иного, иного не дано. Б.Кенжеев |
* * *
Произносящий «аз» обязан сказать и «буки». Был я юзер ЖЖ, завёл аккаунт в фейсбуке. ещё и чайку не попил, не закурил сигарету — а уже открываю комп, как в молодости газету, и как из анекдота хохол при мысли о сале, дёргаюсь, восхищаюсь — что же там написали, в Вашингтоне — с утра, а в Сибири уже — ближе к ночи, многочисленные френды, близкие и не очень? Отклоним просьбу о дружбе от юной бурятской гейши, Почитаем новости: самозванный сейм казаков-старейшин присвоил нынешнему правителю чин почётного генерала. Белоленточник Н. — агент ФСБ/ЦРУ. У поэта Л. есть талант, но мало. Во Флоренции страшно красиво. Писатель Булгаков — наше Евангелие. Бога нет. Есть рецепт обалденной гречневой каши, фотографии сладких котят, ну просто очень смешные демотиваторы, рассужденья о горькой судьбе России, брошка есть — золотой совок с горсткой аквамаринов, изумрудов, рубинов, брульянтов. Здорово. Отодвинув лэптоп, закуриваю, наконец. Хорошо, что Господь мне лишние годы подарил, чтобы дожил я до этой дивной свободы, да и ты, мой интернет-современник, ликуешь, её отведав. Сколь ты счастливей своих простодушных, непросвещённых дедов, что не слыхали о евроремонте, не говоря уж о рукколе. С чёрным стоном звёзды плывут над нами, вернее, мы под ними, но что нам до этих дальних костров, сияющих островов в безвоздушном море? Говорит один человек: бытие — счастье, а другой отвечает: горе. Рифма проста до безвкусицы, но не проще и не сложнее, чем дыхание. Зря я разглядывал эти звёзды. Ни жить не смею, ни умирать не обучен, а ведь придётся (ну и Бог с ним) вступать, как в ледяную воду, в неведомую иную. Б.Кенжеев |
Любовники Марины
Марина Цветаева съедала своих любовников высасывала из них нектар обгладывала ручки и ножки особенно любила мозговую часть столько прекрасных галлюцинаций возникало после съедения стихи лились потоком Марина не справлялась с этим потоком вначале записывала потом прятала под подушку складывала в платяной шкап зарывала в саду но все равно находили и ругали вначале папа и мама потом Ася потом Ася стала тоже иногда съедать любовников тогда стали ругать Макс и Серёжа говорили девочки как вам не стыдно а как же тут будет стыдно они жить без этого не могли сладкие любовники сочные и умные фантазийные и раболепные на все готовые они были рады что их съедают две симпатичных сестрицы не все удалось в жизни некоторые остались несъеденными бродят теперь по свету детей пугают А.Коровин |
казахские тайны
в Казахстане все солдаты куда-то ушли побросали свои автоматы сожгли казармы и куда-то ушли вся армия подевалась куда-то никто не знает куда один министр обороны звонит разжалованным генералам а те плачут и пьют теплую водку куда делась армия недоумевают они армия мы же любим тебя вернись но армия не отвечает как видно её намеренья серьёзны А.Коровин |
Катя живёт в апельсине…
Сельский Гуру дева выросшая из апельсинового зерна звенит в тёмном окне моём как настойчивая зурна пахнет щедрой цикутой цедрой полынных дней я живой или мёртвый и что я знаю о ней там где степи младенцам дают молоко и мёд великанша живёт в неволе целует кого-то в рот мы – невыплаканные ночи невыспавшиеся дни мы одни царевна совсем мы с тобой одни расцветай скорее камасутрой кумысом и киндзадзой ты звезда по имени солнце как пел нам цой молодые скованные одной цепью пойдём с тобой на костёр на смерть на край света любой любой А.Коровин |
* * *
средоточие ночей случай умысла ловчей получился человечек перечеркнутый ничей или черное стекло мелким дождиком секло там где ножки черенками хоть и узко но светло время видимость реки берега его крепки непредвиденная участь проступила вопреки пыль струящихся гардин в черном домике один иногда такая особь доживает до седин солнце пряник месяц кнут плеск оставшихся минут потерпи одну-другую и тебя перечеркнут А.Цветков |
Через сто лет
В грядущем, через сто лет от наставшего ныне дня, Кем ты будешь, Читатель стихов, оставшихся от меня? В грядущее, через сто лет от наставшего ныне дня, удастся ли им донести частицу моих рассветов, Кипение крови моей, И пенье птиц, и радость весны, И свежесть цветов, подаренных мне, И странные сны, И реки любви? Сохранят ли песни меня В грядущем, через сто лет от наставшего ныне дня? Не знаю, и все же, друг, ту дверь, что выходит на юг, Распахни; присядь у окна, а потом, Дали завесив дымкой мечты, Вспомни о том, Что в былом, до тебя ровно за сто лет, Беспокойный ликующий трепет, оставив бездну небес, К сердцу земли приник, приветом ее согрет. И тогда же, освобожденный приходом весны из пут, Охмелевший, безумный, самый нетерпеливый на свете Ветер, несущий на крыльях пыльцу и запах цветов, Южный ветер Налетел и заставил землю цвести. В былом, до тебя ровно за сто лет. День был солнечен и чудесен. С душою, полною песен, В мир тогда явился поэт, Он хотел, чтоб слова, как цветы, цвели, А любовь согревала, как солнечный свет, В былом, до тебя ровно за сто лет. В грядущем, через сто лет от наставшего ныне дня, Поющий новые песни поэт Принесет в твой дом привет от меня И сегодняшней юной весны, Чтобы песни моей весенний ручей слился, звеня, С биением крови твоей, с жужжаньем твоих шмелей И с шелестом листьев, что манит меня В грядущее, через сто лет от наставшего ныне дня. Р.Тагор |
* * *
Когда тебя во сне моем не вижу, Мне чудится, что шепчет заклинанья Земля, чтобы исчезнуть под ногами. И за пустое небо уцепиться, Поднявши руки, в ужасе хочу я. В испуге просыпаюсь я и вижу, Как шерсть прядешь ты, низко наклонившись, Со мною рядом неподвижно сидя, Собой являя весь покой творенья. Р.Тагор |
* * *
По ночам под звуки флейты бродят звездные стада. Ты коров своих, незримый, в небесах пасешь всегда. Светоносные коровы озаряют сад плодовый, Меж цветами и плодами разбредаясь кто куда. На рассвете убегают, лишь клубится пыль вдогон. Ты их музыкой вечерней возвращаешь в свой загон. Разбрестись я дал желаньям, и мечтам, и упованьям. О пастух, придет мой вечер - соберешь ли их тогда? Р.Тагор |
* * *
зима распрямит изнутри свитера и перчатки там рук и локтей и согретых сердец отпечатки вернее объемы под шероховатостью шерсти фигуры декарта насквозь в снеговую подушку созвездие жизненных форм возникающих вместе сезонные зимние лица в надежде на дружбу зима ниспадает и пышет как снежная домна куда нам телесно друг с другом и вместе объемно такие живые наощупь приветствуя встречных внезапные ноги влагая в двуствольные ножны а многие дети вообще в своих варежках вечных и страх отступает раз дети на свете возможны внутри под одеждой поэты и певчие музы мы племя платона тетраэдров крепкие друзы пространство протерто в локтях уступая старанью и мы существуем сквозь стужу прекрасно и тесно прижав идеальное тело углом или гранью овечьим руном обведя заповедное место покуда пурга расстилает огромные песни какие мы твердые были и быстро исчезли А.Цветков |
задача о пешеходе
от родительских потемок из далекой стороны шел пешком один ребенок на веревочке штаны сам себе он пригодился быстрой жизнью одержим он умышленно родился чтобы тоже быть живым ходит маленький скиталец не сворачивая вспять или даже он китаец только как им можно стать лягушат пугает в луже воду пьет и ест еду в целом жизнь длинней и хуже чем мерещилось ему из событий понемножку лишь небесные тела сочинить мне что ли кошку чтобы тоже с ним была жиже свет и звук не слышен где резон идти вперед кто пешком из детства вышел так ребенком и умрет небеса полны печали солнцу с дерева не слезть если вы его встречали значит это он и есть А.Цветков |
ночная симметрия
под утро каренину снится что в принципе он паровоз и как ему с толку не сбиться упершись в такой парадокс на анну сопящую рядом на пара астральный полет глядит электрическим взглядом протяжный сигнал подает луна над генштабом лучиста васильевский быстр как нарвал а щеголя-кавалериста он попусту к ней ревновал писали что в сербии помер а здесь предвкушенье внучат от тихого счастья меж ребер колеса на стыках стучат и снится в пути паровозу как язву забыв и цистит он принял придворную позу и орденом новым блестит над ним меж светящихся точек натянута ночь тетивой и тело наутро обходчик на рельсах найдет путевой А.Цветков |
Жалоба математика
Надоело мне в цифрах копаться, Заболела от них голова. Я хотел бы забыть, что такое 17, Что такое 4 и 2. Я завидую зрению кошек: Если кошка посмотрит на дом, То она не считает окошек И количество блох не скрепляет числом. Так и я бы хотел, не считая, Обозначить числом воробьиную стаю, Чтобы бился и прыгал в тетрадке моей Настоящий живой воробей. Н.Олейников |
Самовосхваление математика
Это я описал числовые поля, Анатомию точки, строенье нуля, И в свои я таблицы занес Подлеца, и пчелу, и овес, И явление шерсть, и явление соль, И явление летающую моль, Я придумал число-обезьянку И число под названием дом. И любую аптечную склянку Обозначить хотел бы числом. Таракан, и звезда, и другие предметы — Все они знаменуют идею числа. Свечи, яблоки, гвозди, портреты — Все, что выразить в знаках нельзя. Мои числа — не цифры, не буквы, Интегрировать их я не стал: Отыскавшему функцию клюквы Не способен помочь интеграл. Я в количество больше не верю, И, по-моему, нет величин; И волнуют меня не квадраты, а звери, — Потому что не раб я числа, а его господин. Н.Олейников |
письмо с фронта
с соней в червленом поле вымпел над нами до ветру сбегать и то почитай победа тысячи суток киснут мослы в канаве все как один персонажи чужого бреда снимся фантому чью осаждаем крепость я ли не предупреждал что война нелепость нервы канаты волю сравню со сталью пишешь из рва зазнобе помешкай годик с песней вернусь в село и с порога вставлю кучу заочных здесь изучил методик мучая ночью орган какой природа нам изваяла для продолженья рода молча сражаемся ни матерка ни чиха тряпкой обито ведро и ворот колодца нужно держать осаду предельно тихо выдержка прахом пойдет если он проснется крепость сидит на горе как на яйцах птица солнце примерзло к небу не шевелится только и ждешь от сержанта подвоха сзади даром брюхаты все суслики и вороны должен же быть хоть какой-то исход осаде но ни броска на бруствер ни обороны пишут далеким дролям сомнений чужды тупо бисквиты жуя и справляя нужды слабое место скорее не зад а лица весь их набор как от мордобоя синих видно по всем что смертельно устали сниться но прекратить лишь в его а не в наших силах только под горн побудки и вспомним кто мы спящие до одного как и он фантомы А.Цветков |
О ужас, о сентябрь! Нагая Персефона,
прикрыв ладошкой грудь, на бойню гонит скот. Над клёном золотым, как негр над саксофоном, набухшей чёрной мглой склонился неба свод. Какой печальный звук навис над куполами оранжевых дубрав, пестреющих куртин! На брошенном в степи железном ржавом хпаме застыл в раздумье грач, печальный, как раввин. Запахана стерня, в лучах пожухла травка. засыпан в закрома запас зерна и круп. На полотне шоссе - раздавленная шавка, и некому убрать её холодный труп. Взыскует наших слёз всё сущее в природе и просит у богов то смерти, то зимы. В такое время жизнь - как лишний туз в колоде, который в свой пасьянс впихнуть не можем мы. О ужас, о сентябрь! Дрожащей Персифоне разнузданный Борей кусает алый рот. Почуяв мясника, ревут скоты в загоне, уставив мутный взгляд в дождливый небосвод. Вадим Степанцев |
Листопад
Налётом желтизны подёрнуты холмы, ещё не темнота, но обещанье тьмы. Свой золотой запас ты на ладони взвесь: кольцо да жёлтый лист - всё нажитое здесь. Здесь каждый тайный шаг (святая простота) откроет шорох-знак опавшего листа. Холодного огня холодный колорит; и с прошлым связи нет, поскольку память спит. Приходится признать: раскрученную ось опять остановить, опять не удалось. Сквозь ветви посмотри, как в воздухе сыром бредёт осенний день с ворованным добром. Осенний листопад - не радость и не гнёт; разношена душа, и только сердце жмёт. Как жаль, что края нет у матери-земли, куда ветра листву столетьями мели на спины черепах. Но я опять стою на том, какого нет, придуманном краю. В плену неясных дум и слеп, и нем, и глух; и перелётных стай небесный, белый пух роняет октября прощальное крыло и черновик зимы ложится набело. А.Маркин |
Пейзаж с зимородком
Текучка дней - равнинная река, где одесну́ю - купы ивняка, за ивняком сезонные картины: весною, летом, осенью - луга, зимою - бесконечные снега; ошу́юю - обрыв для Катерины. Рутину намотало на весло, поскольку лодку в заводь отнесло; клюют подряд серебряные рыбы, река впадает в небо вдалеке, сверкает зимородок в ивняке; и визы нет, и не нужны Карибы. Серебряные рыбы - несть числа; всё золото ушло на купола, молчание, денёчки, середину. На поплавке застыла стрекоза и солнце, раньше бившее в глаза, прошло зенит и припекает спину. За три минуты шапкой на воре́ сгорает тучка, ёмкое тире вместило реку, заводи и лодку, приезд-отъезд, уху на серебре; мой младший сын родился в январе - привет от зимородка зимородку. Пью посошок за здравие воды, читаю водомерочьи следы, считаю отбиваемые склянки. В текучке дней, законопатив течь, мне удаётся снова камень с плеч использовать для якорной стоянки. А.Маркин |
В альбом для раскрашивания
Холодный домик: терем-теремок; ты пририсуй к его трубе дымок; с дымами веселее терема. Пускай, сынок, горит огонь в печи для тех, кто ищет тёплый кров в ночи и лес раскрась, чтоб кончилась зима. Давай возьмём из печки уголёк; цвет этой ночи на глазах поблёк. Забрезжило. Оттаяло окно. Воронья стая с елей поднялась, одну – не трогай, остальных – покрась, как испокон веков заведено. Мы не пойдем, куда ведёт клубок – в наивный мир, похожий на лубок; от выбора тобой карандаша зависит цвет дальнейшего пути, давай с тобой лазоревым идти, раскрашивая утро, не спеша. И пусть на то, как красит новичок, косит супрематический зрачок квадратом из музейного угла. Художники не терпят пустоты; колышет семицветные цветы расшатанная ножка у стола. Барбос приблудный – бывший альбинос за свой окрас тебя целует в нос, разгорячён, и на моём виске всё лижет иней, кружит заводной и отгоняет тех, кто за спиной сжимает ластик в бледном кулаке. А.Маркин |
***
Сентябрьский бакалавриат Включает в цикл наук Сверчковый класс, вороний курс И практикум разлук. Нашепчет сердцу ветерок О чем-то наугад, Сменив его шутливый строй На философский лад. Э.Дикинсон |
***
Когда бы северный цветок Из Арктики своей, Услышав зов иных широт, Наметил курс южней – В края вечнозеленые Под светоносным небом, Где птицы райские поют На языке неведомом! Допустим, он попал в Эдем С роскошными садами – А что же дальше? Не скажу – Ответьте лучше сами! Э.Дикинсон |
Единорог
Случилось это много лет назад, Когда земля цвела как райский сад, Среди зверей диковинных пород Непревзойдённым был Единорог. Среди верблюдов, аллигаторов, гусей, Котовмышейслонов и шимпанзе Был грациозен, резв и быстроног Красавец и гордец - Единорог. Но люди мир наполнили грехом, И божья кара пролилась дождём. Бог молвил: "Ной, сооруди скорей Плавучий зоопарк для всех зверей. По паре аллигаторов, гусей, Котовмышейслонов и шимпанзе Ты прихвати в ковчег - и дай зарок, Что будет среди них Единорог" Не смел перечить Богу человек, Под проливным дождём в большой ковчег По паре всех зверей и птиц собрал, Как Бог велел; затем их посчитал. "Эй, Бог, я аллигаторов, гусей, Котовмышейслонов и шимпанзе, Верблюдов приютить в ковчеге смог, Лишь не явился твой Единорог" А дождь на землю лил как из ведра Без остановки, с ночи до утра. Но бегали и брызгались водой Единорог с подругой молодой. Козёл заблеял, запищала мышь, Лев рыкнул, кобра зашипела – ш-ш-ш. Слон накренил корабль на левый бок. На судне все, - но где Единорог? Здесь пара аллигаторов, гусей, Котовмышейслонов и шимпанзе. Ной дал каманду: "Двери на замок, Отплыть, коль не пришёл Единорог" Вздымали судно грозные валы, Единороги, глядя со скалы Вслед кораблю, не сдерживали слёз, Пока потоп со скал их не унёс. Увидишь аллигаторов, гусей, Котовмышейслонов и шимпанзе. Но не увидишь никогда, дружок, Как сказочно красив Единорог. Ш.Сильверстайн |
Папа упал в пруд
Все ворчали. Вот не повезло. Небо серой глыбой наползло. День прошёл без яркого следа, Крылья расправляла темнота, Папа Вдруг упал на дно пруда! Лица озарил улыбок свет, Тим отплясывал смешно кордебалет. "Камеру скорей! - Снимаю!" Кляк!" Папа в тине выползает, как червяк." Тут садовник на траву упал, Скорчился, беззвучно хохотал, Утки, селезень смеялись - кря-кря-кря, Классный день! Мы прожили не зря. Вся природа ликовала - "Да!!!" Папа Плюхнулся на дно пруда! А.Нойес |
На пути
Хмурая застигла ночь, На пути - бурьян... Дышит холодом с реки, Каплет сквозь туман. Но как будто там - вдали, Из-под этих туч, За рекою - огонька Вздрагивает луч... И как будто где-то там Голоса в кустах... Песня эта или звон У меня в ушах? В реку брошусь я - в кусты Брошусь сквозь туман - Впереди тепло и свет, На пути - бурьян... Я.Полонский |
Из Бурдильена
"The night has a thousand eyes" * Ночь смотрит тысячами глаз, А день глядит одним; Но солнца нет - и по земле Тьма стелется, как дым. Ум смотрит тысячами глаз, Любовь глядит одним; Но нет любви - и гаснет жизнь, И дни плывут, как дым. Я.Полонский |
Откуда?!
Откуда же взойдет та новая заря Свободы истинной — любви и пониманья? Из-за ограды ли того монастыря, Где Нестор набожно писал свои сказанья? Из-за кремля ли, смявшего татар И посрамившего сарматские знамена, Из-за того кремля, которого пожар Обжег венцы Наполеона? Из-за Невы ль, увенчанной Петром, Тем императором, который не жезлом Ивана Грозного владел, а топором: На запад просеки рубил и строил флоты, К труду с престола шел, к престолу от труда И не чуждался никогда Ни ученической, ни черновой работы?— Оттуда ли, где хитрый иезуит, Престола папского орудие и щит, Во имя нетерпимости и братства, Кичась, расшатывал основы государства? Оттуда ли, где Гус, за чашу крест подняв, Учил на площадях когда-то славной Праги, Где Жижка страшно мстил за поруганье прав, Мечом тушил костры и, цепи оборвав, Внушал страдальцам дух отваги? Или от Запада, где партии шумят, Где борются с трибун народные витии, Где от искусства к нам несется аромат, Где от наук целебно-жгучий яд, Того гляди, коснется язв России?.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Мне, как поэту, дела нет, Откуда будет свет, лишь был бы это свет — Лишь был бы он, как солнце для природы, Животворящ для духа и свободы, И разлагал бы все, в чем духа больше нет. Я.Полонский |
* * *
Слышу я, моей соседки Днем и ночью, за стеной, Раздается смех веселый, Плачет голос молодой - За моей стеной бездушной Чью-то душу слышу я, В струнных звуках чье-то сердце Долетает до меня. За стеной поющий голос - Дух незримый, но живой, Потому что и без двери Проникает в угол мой, Потому что и без слова Может мне в ночной тиши На призыв звучать отзывом, Быть душою для души. Я.Полонский |
Джентльмен. Рассказы о неразделенной любви
1 Полюбил джентльмен папуаса, Тот сначала потребовал мяса, А потом джентльмена Съел без соли и хрена - Вот такая зловредная раса! 2 Полюбил джентльмен самурая, В чем признался от страсти сгорая. Тот ответствовал: ХА! На крыльце потроха, Все же прочее возле сарая. 3 В джентльмена влюбилась ехидна. Он поддался ей недальновидно - Не прошло и недели Чувства их охладели, Оказалась ехидна фригидна. 4 Полюбил джентльмен демократа, Что возможно,хотя сложновато. Демократ был матер, Зад в конгрессе протер, В голове же - фруктовая вата! 5 Полюбил джентльмен росомаху, А потом обверзался со страху. Вон он ходит понуро, Проклиная Амура, Росомахою посланный на ху... Эпилог Полюбил джентльмен носорога... И... короче, туда и дорога! Redneck |
О жабрах и фибрах
Расползаются по-крабьи Фри техасского калибра. Отсыхают на безбабьи То ли жабры, то ли фибры. Был бы выбор, я бы выбрал, Но кругом такие швабры, Но кругом такие выдры, Что под корень сохнут жабры. Я бы выбрал, я ведь добрый, Но кругом сплошные гидры, Но кругом сплошные кобры, Поневоле сохнут фибры! Пусть веду себя не мудро, Но кругом одни макабры, Но кругом одни лахудры - Отсыхают к черту жабры! Не опишут эти морды Ни хореи ни верлибры Я бы выбрал, я не гордый, Но, ей-Богу, сохнут фибры! Очевидно, скоро вымру. Я бы выбрал, я ведь храбрый, Но кругом такие мымры - Отсыхают на фиг жабры! Хоть проставь ведро виагры, Не к добру такие игры - Навсегда отсохнут жабры, Навсегда отсохнут фибры! Redneck |
Депрессивные литературные куплеты
Мне сегодня немножечко грустно, А быть может, неможется просто, Взять бы что ли Марселя бы Пруста, Натравить бы на Роберта Фроста! Жизнь жестянка - то горка, то порка, И пока не поехала крыша, Хорошо бы Максимушка Горький Навалял бы Максимушке Фришу. Я в хандру угодил, как в засаду, То кручина грызет, то досада, Приходи, добрый дядя Асадов, Отлюби негодяя Де Сада! Я гуляю мрачнее чем туча, Я глаза от товарищей прячу И мечтаю, чтоб дедушка Тютчев Замочил бы чучмека Бокаччо! Я не знаю тюльпан где, лопух где, Я вообще не силен в бакалее, Но уверен, что Лешка Апухтин Обломает рога Апулею! Отрешись от мирского, забей на Суету, погружаясь в нирвану, Но запомни, что с Генрихом Гейне Не расправиться Генриху Манну! Полагаю, что дело в пургене, Но за пазухой как-то елово, И все мнится: Ванюша Тургенев Приголубил Ванюшу Крылова. Ах, какая задачка простая Вызывает хандру и истому: Что оттяпала Таня Толстая Невезучему Леве Толстому? В неудачах дойдя до упора, Я не стану грустить запоздало, И заставлю Геннадия Гора Взять за шиворот Гора Видала! Если друга постигла утрата, Избегай причитаний и стонов, Но поведай, как буке Сократу Дал по шее Андрюша Платонов. Я брожу с озадаченной миной, Я гуляю задумчиво странен, Подсмотрев, как от Грахама Грина Удирает затраханный Гранин. Опасеньями мрачными скован, Настроенье чернее чем сажа, Но приятно увидеть Лескова Приложившего в рыло Лессажу! Да, сегодня мне задали жару! Я сижу в настроеньи лажовом И мечтаю: ах если б Ажару По башке настучали Бажовым. Пусть смеются враги: Пустобрех ты! Пусть друзья убеждают: Не прав ты! Но я явственно видел, как Брехту На орехи досталось от Гафта! Мне упреков досталось не много ль, Что суровую правду глаголю? Чу! Кого-то приходует Гоголь, Я пойду погляжу, не Гюго ли? Redneck |
Песня Ч
Черные очи увечат покруче картечи, Частные встречи порочат значительность речи, Честь омрачает почет непечатных созвучий, Чистые чувства обычно чуть-чуть да наскучат. Ах, стычка, тянучка, чины, топчаны, дурачина, Печка, подначка, затычка, липучка, мужчина, Челка, считалка, качалка, точило, мочало, Личность, наличность, столичный, накрученный, чалый. Честным сподручней отначить заначку с получки, Чертик проскачет по кочкам от печки до ручки, Чванство привычно ворчит, а чудачество лечит, Чопорность точно учтет однозначность предтечи. Ах, мачо, мучача, ча-ча, алыча, неудача, Бычий, паучий, везучий, трескучий, кусачий, Лечо, картечи, мочой, часучой, человечий, Вече, наречий, ползучий, телячий, далече! Чудо нечасто случается, чем и нескучно, Чинная вычурность с вечной мечтой неразлучна, Чукча у чума фигачит горячую чачу, Членство почетно, но челядь рачительность прячет. Ах, куча, поддача, чавыча, свеча, кукарача, Случка, гордячка, колючка, кавычки, апачи, Млечный, чумной, укороченный, ссученный, жгучий, Жвачный, чапрачный, врачи, обозначенный, круча. Redneck |
Ларёк
Ты мне снова напомнил... Унылый, расхлябанный вечер. Карл Маркс, Словно ангел-хранитель, глядит со стены. Репродуктор. Обрывки какой-то бессмысленной речи. Состоянье души. Нет, скорей, состоянье вины. Состоянье войны. Нет, скорей, состоянье измены... Под слепым фонарем, В окруженьи бесплотных калек, Пьяный дворник Угрюмо сдувает вонючую пену У пивного ларька, В черноватый затоптанный снег. Наплевать и забыть! Я давно отвалил к антиподам, Поднабрался ума И оброс барахлишком слегка... Как плохое кино Образца сумасшедшего года. Как следы. Как плевки. На снегу, у пивного ларька. Redneck |
* * *
стал он звать золотую рыбку голосом молвит человечьим хочет в бабы секретаршу ритку и за декабрь ипотеку тоже нечем приплыла к нему рыбка спросила записала в блокнот и все забыла ни чтоб здрасьте ему ни он спасибо чайка подписью под досье залива что еще скажешь синему морю плесни в стакан чем помочь горю эти рыбки и вся морская закуска сочинение без совести и чести жизнь как мессинский пролив где узко там и нет прохода утони на месте что ни утро ни дома нигде ни ритки пушкин на ветвях кот ученый в мыле так и тянет к прибору типа бритвы кота наголо и себе опочить в мире прах любое богатство грош вся гордость детство кончится и ничего не будет в синем море лишь человеческий голос без человека кричит оторванный бурей умирает чайка голову в перья прячет голос чуть помолчит и опять плачет А.Цветков |
точка обзора
как будто сидишь на уступе скалы где люди внизу невозможно малы и сердце о ребра стучится посмотрим что с ними случится вначале судьба от болезней пестра арена шприца и касторки меня на костылики ставит сестра и я ковыляю в восторге другие послушно на службу спешат ночами в ячейках плодятся и в люльках качают своих лягушат и в тюрьмы покорно садятся блюют с перепою деньгами соря то вспыхнет заря то погаснет заря то жарко у них то прохладно все с подлинным верно и ладно напрягся и смотришь спина затекла ни холода здесь наверху ни тепла вольер протяженностью в мили куда муравьев застеклили у стойки одна с оголенным плечом в сапфирах и бархатной коже такую и мне полюбить нипочем который поблизости тоже ей главный добычу принес в узелке набор окровавленных тушек и зрителю рот раздирает в зевке созвездие глазок и ушек то годы долой то струятся века и все что внизу происходит пока то коротко слишком то длинно то пар над болотом то глина из туч словно вечный ньютонов бином все чаще фиксируешь взгляд на одном хромом как тимур персонаже хрусталики выслезил даже пардон современнички что за хуйня полундра в парсеке окрестном куда эти зайчики тащат меня в футляре с фальшивым оркестром и вскорости местность как совесть чиста касторка умеренный метод во времени есть нежилые места где способ не действует этот звезда разгорится и гаснет звезда и так оно было на небе всегда по-прежнему глухо и немо на то оно впрочем и небо А.Цветков ! |
* * *
к чьим ландшафтам душа пристрастна ей и с теми порвать пора эти снежные сны пространства эти брейгелевы поля где насупится сельский сумрак и накинется тем лютей предвечерняя чистка суток если с крапинками людей лопасть льда в человечьей саже летаргический звон сурка в зимнем гробике но не вся же так презрительна к ним судьба чтоб редели ряды народа и снежинки во рту горьки где душе норовить в ворота прижимая к груди коньки либо тенью по насту либо юрко в сумрак и вся молва помнишь как хорошо там было но прошло если взгляд с холма доля олова в том свинце ли и латунь если спеть смогу поточней чем в ночном прицеле у охотника на снегу А.Цветков |
* * *
безмолвие кругом на километры тьма поднимается за милей миля я не увижу знаменитой федры и с полки не возьму войны и мира не стану праздно предаваться блуду с утра в ларек не отнесу посуду связали в сноп и дальше жить не буду такая тишина теперь повсюду так жаждал пить но пересохло в луже дерзал дышать но по-другому вышло теперь сбылось и так темно снаружи терпения что ничего не слышно здесь каждый жест одаривая встречно сирот и вдов не обносил я водкой вот только почему похмелье вечно а выпивка была такой короткой на выселках статистики семейной заботой звезд отглажена пижамка где собирают вещество вселенной для новых нужд и вот уже не жалко пусть это будут солнечные пятна в речной воде и цвет июньской липы хоть что-нибудь получится и ладно из темной копоти из долгой глины А.Цветков |
ткачиха
я говорит навек жена того улисса который пропал а не который вернулся двадцать лет отстояла на полоске пирса двадцать лет ткала саван до пробелов пульса тот которого к дверям привела афина найденыш а не потеря не по нем плачу пусть кормилицу провел поймал в капкан сына я всю драхму платила не обол на сдачу шрам кабаний похож так печаль всем известна никому не вдова твоя невеста море двадцать лет как щеколда щелк а все ни с места лучше буду еще двадцать горевать горе снова саван растяну в тени у платана ой улисс мой ненаглядный ой дана-дана а который пропал он тоже не вся правда то есть правда но спит на солнцепеке самом жарко и видит во сне родная ограда дом и под платаном сидит жена ткет саван как отбыл так с тех пор не миновало лето гудят шмели вспыхивает на солнце спица только невдомек видит ли во сне все это или вечной ткачихе сам отсюда снится такой расклад по сердцу за шаг до калитки прекратило течь время дремли и не кашляй нимфа ли калипсо девки ли феакийки проснешься жизнь обнажена и должен каждой стайка в тонких хитонах лиры у фонтана ой ты редкий гость заморский ой дана-дана в этом сне своем чужом ли видит внезапно подвиги старца с луком в нищенском прикиде жена замужем уж не наступит ни завтра ни послезавтра и спящий на сон в обиде или та кому он сам приснился за женским рукодельем под деревом жене ведь тоже что привиделось насмешкой и лживым жестом вышло явью но другие вдвоем на ложе тряпка с лучницей-девой в чужих пятнах пота долго плывешь морем потом топаешь полем снишься друг другу пока существует кто-то а саван готов наконец впору обоим сон навсегда а явь соткана из обмана ой люли-люли разлука ой дана-дана А.Цветков |
***
Отпускник на поверхность моря глядит с тоской. Дурачок – он не знает, как старые водолазы, что легко медузе в прятки играть со звездой морской, потому что обе они безглазы. У обеих нет позвоночника, нет головного мозга, им недоступен свет. Не вполне, оказывается, зоо- лог в ответ на "в общем-то ничего мы о них не ведаем", молвит: "что ты! есть у них две дюжины то ли глаз то ли их прототипов", но это нас не заставит забыть собственные заботы за пределами воздуха (то есть считай нигде). Молодая медуза к невидимой, но звезде (не морской), без скорби превозмогая силу тяжести, щуря зачатки глаз, воспаряет, радуется, в первый раз расправляя щупальца. Там другая жизнь, на грани воздуха и воды, недоступная звездам морским. Труды человеческие мерцают, словно головешки в костре осеннем, и всюду бог сухопутный обочинами дорог молча странствует в виде овна. Отпускник надевает плавки, бредет, дрожа, мелководьем, страшась морского ежа, погружается как бы в стикс, поводя плечами. У него жена и взрослые дети, айпод на ресепшене. Брызгаясь, он плывет в пустоту, и медуза висит в печали рядом. Дал бы ему господь шесть крыл, вероятно, сразу б заговорил по-другому, от горькой земли к несладкой пролетая в вакууме без дна, братьям хвастаясь рюмочкою вина и ночной ученическою тетрадкой. Б.Кенжеев |
***
Уж сколько их упало в эту бездну, Разверзтую вдали! Настанет день, когда и я исчезну С поверхности земли. Застынет все, что пело и боролось, Сияло и рвалось. И зелень глаз моих, и нежный голос, И золото волос. И будет жизнь с ее насущным хлебом, С забывчивостью дня. И будет все - как будто бы под небом И не было меня! Изменчивой, как дети, в каждой мине, И так недолго злой, Любившей час, когда дрова в камине Становятся золой. Виолончель, и кавалькады в чаще, И колокол в селе... - Меня, такой живой и настоящей На ласковой земле! К вам всем - что мне, ни в чем не знавшей меры, Чужие и свои?!- Я обращаюсь с требованьем веры И с просьбой о любви. И день и ночь, и письменно и устно: За правду да и нет, За то, что мне так часто - слишком грустно И только двадцать лет, За то, что мне прямая неизбежность - Прощение обид, За всю мою безудержную нежность И слишком гордый вид, За быстроту стремительных событий, За правду, за игру... - Послушайте!- Еще меня любите За то, что я умру. М.Цветаева |
* * *
Заповедей не блюла, не ходила к причастью. Видно, пока надо мной не пропоют литию, Буду грешить - как грешу - как грешила: со страстью! Господом данными мне чувствами - всеми пятью! Други! Сообщники! Вы, чьи наущенья - жгучи! Вы, сопреступники! - Вы, нежные учителя! Юноши, девы, деревья, созвездия, тучи,- Богу на Страшном суде вместе ответим, Земля! М.Цветаева |
* * *
И не спасут ни стансы, ни созвездья. А это называется — возмездье За то, что каждый раз, Стан разгибая над строкой упорной, Искала я над лбом своим просторным Звезд только, а не глаз. Что самодержцем вас признав на веру,— Ах, ни единый миг, прекрасный Эрос, Без вас мне не был пуст! Что по ночам, в торжественных туманах, Искала я у нежных уст румяных — Рифм только, а не уст. Возмездие за то, что злейшим судьям Была — как снег, что здесь, под левой грудью Вечный апофеоз! Что с глазу на глаз с молодым Востоком Искала я на лбу своем высоком Зорь только, а не роз! М.Цветаева |
***
Вчера еще в глаза глядел, А нынче - всё косится в сторону! Вчера еще до птиц сидел,- Всё жаворонки нынче - вороны! Я глупая, а ты умен, Живой, а я остолбенелая. О, вопль женщин всех времен: "Мой милый, что тебе я сделала?!" И слезы ей - вода, и кровь - Вода,- в крови, в слезах умылася! Не мать, а мачеха - Любовь: Не ждите ни суда, ни милости. Увозят милых корабли, Уводит их дорога белая... И стон стоит вдоль всей земли: "Мой милый, что тебе я сделала?" Вчера еще - в ногах лежал! Равнял с Китайскою державою! Враз обе рученьки разжал,- Жизнь выпала - копейкой ржавою! Детоубийцей на суду Стою - немилая, несмелая. Я и в аду тебе скажу: "Мой милый, что тебе я сделала?" Спрошу я стул, спрошу кровать: "За что, за что терплю и бедствую?" "Отцеловал - колесовать: Другую целовать",- ответствуют. Жить приучил в самом огне, Сам бросил - в степь заледенелую! Вот что ты, милый, сделал мне! Мой милый, что тебе - я сделала? Всё ведаю - не прекословь! Вновь зрячая - уж не любовница! Где отступается Любовь, Там подступает Смерть-садовница. Самo - что дерево трясти! - В срок яблоко спадает спелое... - За всё, за всё меня прости, Мой милый,- что тебе я сделала! М.Цветаева |
***
...Я бы хотела жить с Вами В маленьком городе, Где вечные сумерки И вечные колокола. И в маленькой деревенской гостинице - Тонкий звон Старинных часов - как капельки времени. И иногда, по вечерам, из какой - нибудь мансарды Флейта, И сам флейтист в окне. И большие тюльпаны на окнах. И может быть, Вы бы даже меня любили... ========= Посреди комнаты - огромная изразцовая печка, На каждом изразце - картинка: Роза - сердце - корабль. - А в единственном окне - Снег, снег, снег. Вы бы лежали - каким я Вас люблю: ленивый, Равнодушный, беспечный. Изредка резкий треск Спички. Папироса горит и гаснет, И долго - долго дрожит на ее краю Серым коротким столбиком - пепел. Вам даже лень его стряхивать - И вся папироса летит в огонь. М.Цветаева |
***
Без вас хочу сказать вам много, При вас я слушать вас хочу; Но молча вы глядите строго, И я в смущении молчу. Что ж делать?.. Речью неискусной Занять ваш ум мне не дано... Всё это было бы смешно, Когда бы не было так грустно... М.Лермонтов |
Желание
Зачем я не птица, не ворон степной, Пролетевший сейчас надо мной? Зачем не могу в небесах я парить И одну лишь свободу любить? На запад, на запад помчался бы я, Где цветут моих предков поля, Где в замке пустом, на туманных горах, Их забвенный покоится прах. На древней стене их наследственный щит И заржавленный меч их висит. Я стал бы летать над мечом и щитом, И смахнул бы я пыль с них крылом; И арфы шотландской струну бы задел, И по сводам бы звук полетел; Внимаем одним, и одним пробужден, Как раздался, так смолкнул бы он. Но тщетны мечты, бесполезны мольбы Против строгих законов судьбы. Меж мной и холмами отчизны моей Расстилаются волны морей. Последний потомок отважных бойцов Увядает среди чуждых снегов; Я здесь был рожден, но нездешний душой... О! зачем я не ворон степной?.. М.Лермонтов |
Казачья колыбельная песня
Спи, младенец мой прекрасный, Баюшки-баю. Тихо смотрит месяц ясный В колыбель твою. Стану сказывать я сказки, Песенку спою; Ты ж дремли, закрывши глазки, Баюшки-баю. По камням струится Терек, Плещет мутный вал; Злой чечен ползет на берег, Точит свой кинжал; Но отец твой старый воин, Закален в бою: Спи, малютка, будь спокоен, Баюшки-баю. Сам узнаешь, будет время, Бранное житье; Смело вденешь ногу в стремя И возьмешь ружье. Я седельце боевое Шелком разошью... Спи, дитя мое родное, Баюшки-баю. Богатырь ты будешь с виду И казак душой. Провожать тебя я выйду - Ты махнешь рукой... Сколько горьких слез украдкой Я в ту ночь пролью!.. Спи, мой ангел, тихо, сладко, Баюшки-баю. Стану я тоской томиться, Безутешно ждать; Стану целый день молиться, По ночам гадать; Стану думать, что скучаешь Ты в чужом краю... Спи ж, пока забот не знаешь, Баюшки-баю. Дам тебе я на дорогу Образок святой: Ты его, моляся богу, Ставь перед собой; Да, готовясь в бой опасный, Помни мать свою... Спи, младенец мой прекрасный, Баюшки-баю. М.Лермонтов |
* * *
Sie liebten sich beide, doch keiner Wollt'es dem andern gestehn. Heine Они любили друг друга так долго и нежно, С тоской глубокой и стастью безумно-мятежной! Но, как враги, избегали признанья и встречи, И были пусты и хладны их краткие речи. Они расстались в безмолвном и гордом страданье И милый образ во сне лишь порою видали. И смерть пришла: наступило за гробом свиданье... Но в мире новом друг друга они не узнали. М.Лермонтов |
Еврейская мелодия
Я видал иногда, как ночная звезда В зеркальном заливе блестит; Как трепещет в струях, и серебряный прах От нее, рассыпаясь, бежит. Но поймать ты не льстись и ловить не берись: Обманчивы луч и волна. Мрак тени твоей только ляжет на ней - Отойди ж - и заблещет она. Светлой радости так беспокойный призрак Нас манит под хладною мглой; Ты схватить - он шутя убежит от тебя! Ты обманут - он вновь пред тобой. М.Лермонтов |
* * *
когда я воскресну то буду грибом в знак кармой оказанной чести и стану расти деликатно в любом тенистом и пасмурном месте кокетливый будет беретик на мне хоть листики правда прилипли а то что утоплена ножка в говне так мы и при жизни привыкли я буду награде чувствительно рад мой жребий мне выпадет честно а то что однажды найдут и съедят по счастью грибу неизвестно ежи пожирают без жалости гриб он служит насестом под жабой но все же опасности нету от рыб моржей или тигров пожалуй зато у масленка покладистый нрав не спутаешь с шершнем и коброй и смертию смерть однозначно поправ растет он красивый и добрый А.Цветков |
завидев льва достань складной аршин
измерь добычу от ноздрей до зада и если лев окажется большим ступай домой оно тебе не надо или допустим изловив слона попробуй приподнять его от пола ведь если слон тебя положит на лопатки ты не дашь ему отпора вот диплодок играет под седлом в нем уйма мышц и бешеное сало но с диплодоком связываться в лом чихнет разок и седока не стало лишь с небольшими искренне дружи чтоб невзначай не схлопотать по роже с изящной цаплей с сусликом во ржи и с тараканом он хороший тоже тут у меня как раз живет один я расспросил его зовут наташа за плюшками и чаем посидим обнимемся и жизнь в ажуре наша А.Цветков |
* * *
Мир закутан плотно В сизый саван свой - В тонкие полотна Влаги дождевой. В тайниках сознанья Травки проросли. Сладко пить дыханье Дождевой земли. С грустью принимаю Тягу древних змей: Медленную Майю Торопливых дней. Затерявшись где-то, Робко верим мы В непрозрачность света И в прозрачность тьмы. М.Волошин |
Портрет
Я вся — тона жемчужной акварели, Я бледный стебель ландыша лесного, Я легкость стройная обвисшей мягкой ели, Я изморозь зари, мерцанье дна морского. Там, где фиалки и бледное золото Скованы в зори ударами молота, В старых церквах, где полет тишины Полон сухим ароматом сосны,— Я жидкий блеск икон в дрожащих струйках дыма, Я шелест старины, скользящей мимо, Я струйки белые угаснувшей метели, Я бледные тона жемчужной акварели. М.Волошин |
* * *
Старинным золотом и желчью напитал Вечерний свет холмы. Зардели красны, буры Клоки косматых трав, как пряди рыжей шкуры. В огне кустарники и воды как металл. А груды валунов и глыбы голых скал В размытых впадинах загадочны и хмуры, В крылатых сумерках — намеки и фигуры... Вот лапа тяжкая, вот челюсти оскал, Вот холм сомнительный, подобный вздутым ребрам. Чей согнутый хребет порос, как шерстью, чобром? Кто этих мест жилец: чудовище? титан? Здесь душно в тесноте... А там — простор, свобода, Там дышит тяжело усталый Океан И веет запахом гниющих трав и иода. М.Волошин |
* * *
Мореплаватель Павзаний С берегов далеких Нила В Рим привез и шкуры ланей, И египетские ткани, И большого крокодила. Это было в дни безумных Извращений Каракаллы. Бог веселых и бездумных Изукрасил цепью шумных Толп причудливые скалы. В золотом, невинном горе Солнце в море уходило, И в пурпуровом уборе Император вышел в море, Чтобы встретить крокодила. Суетились у галеры Бородатые скитальцы. И изящные гетеры Поднимали в честь Венеры Точно мраморные пальцы. И какой-то сказкой чудной, Нарушителем гармоний, Крокодил сверкал у судна Чешуею изумрудной На серебряном понтоне. Н.Гумилёв |
***
я вырастила флейту на окне, в горшке из обожженного металла. и жадно по утрам она ко мне тянулась и листками трепетала, шептала всеми ртами: посмотри, я для великой музыки созрела. да что-то камнем падало внутри когда касалась маленького тела тупым ножом…вздымая пыли смерч, со скрежетом рыхлила я суглинок, но так и не решилась пересечь её с землей тугую пуповину. текла из крана ржавая вода, будили вьюги, летний дождь баюкал… но помню до сих пор тот день, когда из безобразных, хаотичных звуков: капели крана, стука в дверь, звонков, из заоконной суеты ребячьей, соседской брани, цока каблуков, шуршанья шин, из хохота и плача, жужжанья мухи, тонущей в вине, обоев треска и шипенья жира - несрезанная флейта на окне… она… такую музыку сложила, что за окном заплакала зима беззвучно – даже отзвуков не стало, и проступила алая кайма по кромке обожженного металла. Svetlana Sern |
Все превосходно
"Все превосходно, но чуть-чуть не то" - Так маленькая Мэри Хьюм заметила, Оглядывая именинный стол, Накрытый для нее на семилетие. "У белой скатерти какой-то тусклый тон - Все превосходно, но чуть-чуть не то." "Все превосходно, но чуть-чуть не то" - Сказала Мэри, девушка на выданье, Когда за ней ухаживавший Том Страдал от чувств, каких и свет не видывал. "Не выйду замуж - может быть, потом. Все превосходно, но чуть-чуть не то". "Все превосходно, но чуть-чуть не то" - Промолвила мисс Хьюм седоволосая, Просматривая табельный листок С экзаменационными вопросами, И было угадать довольно просто Печально предсказуемый итог: Все превосходно, но чуть-чуть не то. Когда ей было лет уже под сто, Она скончалась, поскользнувшись на паркете, И все, вздыхая, говорили, что Таких достоинств нет на этом свете И ей Эдем взаимно будет рад. И вот душа стучит у райских врат И слышит мелодичный баритон: "Все превосходно, но чуть-чуть не то!" Ш.Сильверстайн |
Лебедь
Изящен, чист, силен – ужель не разобьет Неистовым крылом обманчивой твердыни Озерного стекла, что укрывает ныне Прозрачным забытьем несбывшийся полет! Он дальним берегам осанну не поет Как пел в иные дни, исполненный гордыни: Тоской заметены угасшие святыни, Когда надежды плоть вмерзает в мертвый лед. Трепещет смертно грудь освобожденьем скорым, Ниспосланным ему отвергнутым простором – Не ужасом земных безжалостных оков. И призрачно лучась сквозь сумрак индевелый, Надменно недвижим в плену бесстрастных снов, В напрасной западне почиет Лебедь белый. С.Малларме |
* * *
быть пять минут или не быть вообще таков вопрос на выбор три ответа один пометить птичкой пеликаном и зайчиком и ежиком любым быть зайчиком допустим но тогда грозит жаркое или быстро бегать быть ежиком и больно уколоть сто лет уколотая проспала пока случайный шоколадный зайчик не углядел ее в гробу и спас я жив еще но слишком часто сплю какие сны в том частом сне приснятся или пытаться спать гораздо реже а сны смотреть отныне наяву как кальдерон допустим де ла барка любимая уколотая спи или стараться быть наполовину задумчиво уйдя в полусебя полунебыть как виртуальный кварк но там поди пращи и стрелы свищут как уцелеть под натиском баллист когда внутри хрустальной табакерки игриво грудь полуприкрыв кудрями так часто спишь что некому проснуться эй кто-нибудь целуйте наконец А.Цветков |
* * *
где город огромен вокруг найти в получасе отсюда каких-нибудь быстрых подруг друзей для пустого досуга витрины жратвы и тряпья гостиничный номер наутро тогда и беда не твоя а в книге читаешь как будто но купол на шпилях багров внутри где костяк настоящий упрятан под кожный покров по шву кровеносно саднящий придется бояться вдвоем в гостиничной клетке на пятом за город огромный в твоем мозгу с постепенным набатом с кем попадя лучше дружи покуда скелет не сломали с подпорченной жизни ножи порожнюю кожу слоями дубленая доза тепла и неба натянутый бубен над теменем где ни тебя ни города больше не будет А.Цветков |
снежная к
силуэты осень в сепию слегка липкий блик кинематографа лесного лето слизывает словно со стекла пусть зима наносит снова раз природа пополам населена прыгнет грейфер кадры склеивать ребенку кай ли сеет ледяные семена герда нервная вдогонку он не свидится наивный сея смех с тем до времени полярным горностаем чье дыхание в сюжете держит всех если раньше не растаем чебурашку крепче к сердцу не дрожи охрой с кобальтом наш мыльный шарик вышит кай возводит ледяные витражи герда спящая не дышит под плащом ее так мирно и светло звонко стеклышки в ладошках обезьянки в полушарии где кроме нас никто с черной оспенной изнанки А.Цветков |
* * *
хлеб в лужи чтобы отраженья птиц не погибали с голоду в безглазье и жальче всех того кто никогда сюда не просочился я никто сказал в забытой сказке но соврал я тот никто который никогда вернее тот кому когда и есть любое никогда кто не подпал соблазну прилагательных и качеств и про кого никто не скажет он про этих птиц которых тоже нет в том смысле что они верны в пределах воды а берега растождествляют они неправда если их не видно мне нечего сказать про этих птиц так сколько же не прожито любви из-за того что некому и если в зеркальный круг прорвешься расскажи живым как мы утомлены полетом за край воды и хлеба нет нигде А.Цветков |
* * *
я жил плашмя я столько лет болел морская зыбь на горизонте лентой лежала тоже и струилась летой в ней брода бренный глаз не одолел или другой придуманной рекой но я вообще не слышал о такой мне было мало лет я был больной тутанхамон в стекле на жестком ложе там воробьи пищали надо мной подвижные что поражало тоже мечтал летать но не умел ходить носимый сутками из света в тень я где паука невидимая нить водила за пределы разуменья я там лежал и жил и был дитя а в черных поперечинах окошка переплетались ласточки летя пространство тратила шагая кошка я так жалел лежачему нельзя владея хоть послушными глазами за горизонт переселить глаза чтоб видели а после показали исполнить над собою колдовство что вмиг на подвиг взрослых поднимало я ждал тогда я всех любил кого увидеть мог но видел очень мало они ведь умерли потом поди лежат но не имеют формы тела струится ночь и ласточка в груди летит но никуда не прилетела всего что остается на свету паук и паутина в пустоту А.Цветков |
***
Не в умиранье наша боль – Живя страдаем мы – Смерть – за пределом жизни – Как будто за дверьми – У птиц – привыкших к югу Есть потеплей насест – Но мы – такие птицы – Что остаются здесь. Дрожать у фермерских дверей – Ждать неохотных крох – Покуда жалостливый снег Домой нас не увлек. Э.Дикинсон |
***
Бог каждой птице дал ломоть — Мне — кроху — вот и все! Почать ее не смею я. Роскошество мое Мучительное — поглядеть — Потрогать — чуть дыша — Мой хлебный шарик — подвиг мой — Мой воробьиный шанс. В голодный год не надо мне Ни одного зерна — Так яствами богат мой стол — Так житница полна! Шах копит золото — набоб Лелеет свой алмаз. Есть только кроха у меня — Но я — богаче вас. Э.Дикинсон |
***
Рассвет бледнее, чем вчера. Орех набрал загар. Круглее щеки Ягоды. Шиповник загулял. У Клена веселее шарф, У Поля – красный плащ. А мне какую выбрать шаль Для загрустивших плеч? Э.Дикинсон |
Пернатая надежда
Пернатая надежда В душе свивает кров - Звучит без края и конца Мотив ее без слов - И тем слышней, чем ветер злей, Чем непроглядней мрак, И птице, кажется, пред ним Не выстоять никак. На зяблой суше, в стыни вод Хватало с ней тепла, Она ж за песню у меня Ни крошки не взяла. Э.Дикинсон |
Пучок цветов
Пришел на поле я в начале дня, Чтоб сено подобрать за косаря. Он поутру скосил здесь сколько смог, Роса ему косу точила впрок. Я посмотрел на вырубленный лес, Звук оселка послышался, исчез… Нет видно нам не встретиться, И я, один пошел, по следу косаря. "Так все должно быть,-сердце говорит, "А врозь иль вместе,-делу не вредит." Я дальше двинулся, вдруг из под ног В меже мелькнул бесшумно мотылек. Он рай цветочный средь стерни искал, Который словно сон ночной пропал. Он облетел по кругу луг мечты, Но на земле лишь жухлые цветы. Вдаль улетел, насколько видит взгляд, И вновь ко мне вернулся он назад. Я ж погрузился в дело и о нем, Забыл просушкой сена увлечен. Но краем глаза вдруг увидел я, Пучок цветов нашел он у ручья. Коса, что беспощадно луг смела, Цветочный островок уберегла. Цветов узнать бы имя, что вдали, Как тубероза пышно расцвели. Косарь, что росным утром здесь косил, Цветы не нам в подарок сохранил, Запечатлел палитрой дивной он, Рассветный час в который был влюблен. Чтоб мотылек и я увидев это, Смогли вернуться в чудный миг рассвета. Чтоб я услышал как поет коса, И птицы утром славят небеса. Почувствовать родства дух с косарем, Поняв, что мы работаем вдвоем. А поработав вместе отдохнуть, В тени деревьев, и собраться в путь. Беседой скоротать досуг в пути, И братской дружбы узы обрести. "Одна работа,- сердце говорит, "А врозь иль вместе,-делу не вредит." Р.Фрост |
Лунные объятия
Я шел неспешно, дождь остановился, Меж струями его просвет открылся. Сквозь маску мороси луна струила свет, На конус гор, что тьмой ночной одет, Вдруг два луча решила вниз спустить, Чтоб как кронциркулем вершину охватить; В объятий заключив ее кольцо. С любовью так порой берут лицо… Р.Фрост |
* * *
зря изумрудна трава и воздух янтарен нет никому не буду впредь благодарен коротко счастье но раз достается даром медленно через пески с тюками тугими будет и нам во дворе караван с товаром станем до зорь пировать со всеми другими полно впадать в младенчество или древность нет никого кто дарил бы в обмен на верность и без того по жабры в каждом богатства жертвенник в фортку теперь существуем сами жить на вершине и никому не сдаваться радость взаимна за это и выпьем с вами встарь громыхали в горах грешили красиво может быть им до свиданья но не спасибо лучше спасибо шмелям на цветущей липе новорожденным скворцам на скрипучем вязе лучше улыбка в раскопе на глиняном лике тост черепком по чернофигурной вазе здесь на заре во дворе шевелятся люди плачет бубенчик на головном верблюде скоро наверно и нам отбывать куда-то с севера ветер ударами в стекла люто черное облако над головой кудлато но и за это ни слова хулы кому-то А.Цветков |
Статуя Жанны Д’Арк на площади Пирамид
Казалось, что она должна Быть мощной, как Деметра в Лувре, Но всадница была легка, Как золотая стрекоза, Скользящая в степях лазурных. И мнилось, что она уже В тех кущах, где святым привольно, Что не сгорала на костре, Что быть поруганной — не больно. Е.Тахо-Годи |
* * *
Кажется, ужас и страх не иссякнут в груди, Как и о радости горькая память. Можно, конечно, не думать об этом в пути — Только не значит ли это — лукавить? Ветер осыплет листву златорунным дождем, Солнечный луч взрежет небо кровавою строчкой… Дело не в том, хорошо или плохо живем, Но как из праха земли светоносною сделаться точкой. Е.Тахо-Годи |
***
Сначала меришь жизнь на дни, Потом — на годы, Потом узнаешь, что они Здесь непригодны, Что начинается игра В десятилетья И четверть века так легка, Как полстолетья. И только под конец пути От нетерпенья Опять начнешь считать на дни И на мгновенья. Как будто в комнату вошел И тут же вышел — Вот и вся жизнь — зеркальный сон, Цепочка чисел. Е.Тахо-Годи |
***
Сердце — меленький жучок — Скребется в груди. Не пугайся, никуда Ему не уйти. Как коробочка, крепка Костяная клеть — Ни туда и ни сюда, Некуда лететь. Помнишь, в детстве так жука Сажали в коробок. Интересная игра В солнечный денек. Можно к уху поднести, Слушать, как внутри Он скребется без конца В поисках пути. Ну а если он замолк, Значит, смерть пришла — Можно бросить коробок, Кончена игра. Е.Тахо-Годи |
* * *
Только где Санта-Мария Салюта Смотрит на тронутый зыбью залив, Вечность застыла в руках Абсолюта, Кудри, как волны, вокруг уронив. Тонут в них улицы, площади, скверы, Чайки, мосты, гондольеры, слова… Словно вся жизнь в запредельные сферы Для равновесия перетекла. Но, избегая судьбы Атлантиды, Землю покинув, на кровлю взошли, Словно в ковчег обновленный, святые — Все, что у Марка приют обрели. И, улыбаясь грядущему веку, Видят они, как закат золотит Одновременно лагуну, Джудекку, Ангелов крылья и дожей гранит. Е.Тахо-Годи |
* * *
двух близнецов, сросшихся сердцами, разделили в клинике в таиланде. операция прошла успешно. прощай, мой брат. в детской нет места для двух колыбелек, и вторую поставили в кабинете. здравствуйте, дети. сегодня мы будем учиться читать. брат читает справа налево, я — слева направо. он пишет левой рукой: ябет юлбюл я, — и спрашивает: понимаешь? и читает мой ответ: ад. О.Родионова |
* * *
подводник Кузьмин обитает на улице имени себя он разводит фрезии в свободное от подводной работы время, раскладывает луковицы на батарее, сопя и мурлыча под нос песни Машины времени. фрезии не прорастают, хоть плачь, за весной весна, Кузьмин переходит на группу Аквариум, но это не помогает. он проблемой балконного садоводства обеспокоен весьма, а фрезия сидит в земле, дрожит, и изнемогает, и думает: боже, Кузьмин, ты всё-таки идиот, неужели ты правда веришь, что я расцвету для такого? подводнику садоводство ни капельки не идёт. и Кузьмин вздыхает и переходит на Щербакова. а фрезия сопротивляется из последних цветочных сил, цепляется, упирается, старается-умирает. что-то давно он тут не был, удобрения не вносил, где его, интересно, носит, с кем он там загорает? подводник Кузьмин ушёл под воду в апреле и назад не идёт. на позывные не отвечает, никто уже и не ждёт. а фрезия выбралась наружу, смотрит в окно, цветёт и думает: ну, Кузьмин, какой же ты всё-таки идиот!.. О.Родионова |
* * *
Потеряй меня в парке, у карусели, в красном пальто, по дороге в рай. Я загляжусь на птиц, что присели на провода, а ты потеряй Меня у киоска, где эскимо продаёт эскимоска, А из кино Шумно выходит подростков толпа, как матросики с трапа. Я так мала, мне пять лет, я мала и глупа, я тебе не нужна, Потеряй меня, папа. Пусть мне останется пять, пусть меня унесёт бабай, В красном пальто, по дороге в страну бай-бай, Я не буду плакать, не буду капризничать, падать на пол, Потеряй меня у карусели, папа. Потеряй — у тебя ещё останутся дети — Мальчик и девочка, брат и сестра, разве мало?.. Потеряй меня, добрый мой папа, как лишний билетик, Чтобы я тебя Чтобы я тебя не теряла. О.Родионова |
* * *
У нас с тобою — не в глаз, а в бровь Всегда, и всегда — одно: Я знаю, красное — это кровь. А ты говоришь — вино. Нам врозь влюбиться, и врозь остыть, И каждого Бог простит. Я знаю стыд, и ты знаешь стыд, Но он у нас разный, стыд. Отговориться былым грехом, Паскудством, дурным стишком? Но там, где ты — на коне верхом, Там я — босиком, пешком. Огонь — по жилам бежит, а дым — В глаза, вот и песня вся. У нас с тобою Господь один, Да разные небеса. Нам всё поделом, по делам, а наш Разводчик — в разрезе глаз. Я жду, когда ты меня предашь В пятьсот азиатский раз. Ходящий по водам, пескам, звездам Не видит путей простых. Но знай: я тоже тебя предам. И ты мне простишь, простишь. О.Родионова |
* * *
там неразборчиво, там непролазно почти, как в придорожных кустах, где шуршанье и хруст, перелистай, перепутай, затем перечти, если не трус. сорок четыре весёлых, четыре в уме, двадцать испуганных, — пересчитай, — двадцать два. перечитай, — осторожно, мне больно, — к зиме эти слова. их там немного — пожалуй, на слабый глоток жёлтой синицы, клюющей стекло поутру. глуп мой роток, на него не накинешь платок, даже когда я умру. носится, носится в небе моя болтовня, белым чертя в облаках остывающий след. в космосе тоже осталось немного меня, а на земле уже нет. О.Родионова |
* * * *
Бахыту Кенжееву Над Марсовым полем - звезды керосиновый свет, защитная охра, потертый вишневый вельвет, идешь и не плачешь, не плачешь, не плачешь, не пла… …из холода, солода и привозного тепла. Еще Инженерного - дынный не виден фасад, и жизнь одинока, и это она - наугад меня выбирала, копаясь в кошачьем мешке, без всяческих выгод, не зная об этом стишке. Когтистая музыка, книжное перевранье, попробуйте, твари, отклеить меня от нее, попробуйте звукопись, летопись, львиные рвы, салат Эрмитажа, селедочный отблеск Невы. Нас может быть трое на Марсовом поле: пастух и мячик футбольный, в кустах испускающий дух, забытый, забитый - в чужие ворота, и тот, который звезду над воинственным полем пасет. Петром привезенный, с Кенжеевым накоротке, пастух-африканец, сжимающий пряник в руке. На Марсовом поле - трофейный горчит шоколад, и смерть - одинока, и это она - наугад ко мне прикоснулась, и больше не тронула, нет, а лишь погасила звезды керосиновый свет. А.Кабанов |
Исход москвичей
Вслед за Данте, по кругу МКАДа, отдав ключи - от квартир и дач, от кремля и от мавзолея, уходили в небо последние москвичи, о своей прописке больше не сожалея. Ибо каждому, перед исходом, был явлен сон – золотой фонтан, поющий на русском и на иврите: «Кто прописан в будущем, тот спасен, забирайте детей своих и уходите…» Шелестит, паспортами усеянная, тропа: что осталось в городе одиночек? Коммунальных стен яичная скорлупа и свиные рыльца радиоточек. Это вам Москва метала праздничную икру - фонари слипались и лопались на ветру, а теперь, в конфорках горит украинский газ, а теперь, по Арбату гуляет чеченский спецназ, Лишь таджики-дворники, апологеты лопат, вспоминая хлопок, приветствуют снегопад. Даже воздух переживает, что он – ничей: не осталось в городе истинных москвичей. Над кипящим МКАДом высится Алигьери Дант, у него, в одной руке белеет раскаленный гидрант, свой народ ведет в пустынные облака, и тебе, лужковской кепкой, машет издалека... А.Кабанов |
Побег в Брюгге
Я назначу высокую цену — ликвидировать небытие, и железные когти надену, чтоб взобраться на небо твое, покачнется звезда с похмелюги, а вокруг — опустевший кандей: мы сбежим на свидание в Брюгге — в город киллеров и лебедей. Там приезжих не ловят на слове, как форель на мускатный орех, помнишь, Колина Фаррелла брови — вот такие там брови у всех, и уставший от старости житель, навсегда отошедший от дел, — перед сном протирает глушитель и в оптический смотрит прицел: это в каменных стойлах каналы — маслянистую пленку жуют, здесь убийцы-профессионалы не работают — просто живут, это плачет над куколкой вуду — безымянный стрелок из Читы, жаль, что лебеди гадят повсюду, от избытка своей красоты, вот — неоновый свет убывает, мы похожи на пару минут: говорят, что любовь — убивает, я недавно проверил, не врут, а когда мы вернемся из Брюгге, навсегда, в приднепровскую сыть, я куплю тебе платье и брюки, будешь платье и брюки носить. А.Кабанов |
Бэтмен Сагайдачный
«Новый Lucky Strike» - поселок дачный, слышится собачий лайк, это едет Бэтмен Сагайдачный, оседлав роскошный байк. Он предвестник кризиса и прочих апокалипсических забав, но, у парня – самобытный почерк, запорожский нрав. Презирает премии, медали, сёрбает вискарь, он развозит Сальвадора Даля матерный словарь. В зимнем небе теплятся огарки, снег из-под земли, знают парня звери-олигархи, птицы-куркули. Чтоб не трогал банки и бордели, не сажал в тюрьму - самых лучших девственниц-моделей жертвуют ему. Даже украинцу-самураю трудно без невест. Что он с ними делает? Не знаю. Любит или ест. А.Кабанов |
Толкователь спамов
Я остался на осень в Больших Сволочах и служил толкователем спамов, мой народ - над портвейном с порнушкою чах, избегая сомнительных храмов. Я ходил по дворам - сетевой аксакал, как настройщик роялей и лютней, не щадя живота, я виагру толкал, увеличивал пенисы людям. Возвращаясь на точку, и пыльный айпад протирая делитовым ядом, вдалеке, из-под ката, виднелся закат, был мне голос негромкий, за кадром: «Се – ловец человеков идет по воде, меч, карающий - Богу во славу…», я припомнил чужую цитату в ворде: «Беня знал за такую облаву…» Забывая в смятенье логин и пароль, черный шишел меняя на мышел, я покинул содомную эту юдоль и на Малые Высерки вышел. Будто окорок вепря - коптился вокзал, расставанием пахло до гроба, больше жизни любил, но покуда не знал, что в любви – я опасен особо. А.Кабанов |
первый снег
в не ровен час за листопадами зима спешит к тебе и падает за окоем судьба качает веткой елочной и мир готов к снегоуборочной и мы пойдем домой где спрятавшись за шторами фонарь льет свет свой кохиноровый на этажи и с неба сыплет кашей рисовой и малость есть еще анисовой в сугрев души внизу за детскою песочницей дежурный бомж от снега морщится на поводок сосед берет двух мопсов — мальчиков и мир раздавленным стаканчиком лежит у ног и быт наш прост до изумления но есть кровать и отопление и чай и Бах и сердце бьется ложкой чайною и жизнь как рыба на молчание клюет впотьмах А.Григорьев |
ватерлоо
Тому, кто был разбит при Ватерлоo, Врачи рекомендуют пить мерло, Носить мундир, подсчитывать потери, Штыком колоть под кожу силовит, Послать гонца за бромом (се ля ви) И вынести во всем подъезде двери. Он думает, что жизнь еще не честь. Повсюду щурит глаз товарищ Че, Поводят челюстями магазины, В конвенте правят педики в мехах, Попробовать шаверму и джихад Неверных завывают муэдзины. Придет проститься Эмма Бовари, Напьется водки, станет говорить Про жизнь и смерть, опробует джакузи, Сломает телевизор к иппеням, Польет шампанским красного коня И яблоком отравленным закусит. Она умрет, а он пойдет в кино, Где валят орков под Бородино, Где горлуму сожгут родную хату. Найдет записку через восемь лет «Яд все еще в бутылке на столе, Поверь, любовь опять не виновата». А.Григорьев |
рыбы
В этом месяце — крепком, как стылая глыба, Слишком рано выходит на небо луна, И плывут человеки — печальные рыбы Вдоль по лунной дорожке у зыбкого дна. Рыбий мир. Идентичные снулые лица. Привыкаешь: звонят — это точно не ты, Вынимаешь glofish, и из трубки струится На паркет серебристая нитка воды. Привыкаешь: беззвучие — это серьезно, Громкость в плеере ставишь на минус один, И сияют тебе молчаливые звезды В час, когда ты за кормом плывешь в магазин. Привыкаешь: любовь — это полое слово — Колокольчик на мертвом твоем язычке. Эта женщина станет женой рыболова — Ты исполнишь брейк-данс у нее на крючке. Рыбий мир несуразен и вычурно выгнут, Но порою — когда замираешь без сил — Пробежит по гортани и к небу подпрыгнет «Я люблю» на серебряном рыбьем фарси. А.Григорьев |
* * *
я на морде мелкий прыщик светоч страсти половой кто меня британский сыщик опознал как таковой что вы в панике кричите сам отцвел бы и угас для чего увеличите- льное стеклышко у вас скорой помощью не вы ли взвыли встали у одра едким йодом отравили прижигали до утра морда зря сродни простору от ламанша до тайги здесь и прыщику простому не дадут вскочить враги а ведь как бы жил прекрасно в кожном затаясь жиру не лечи меня лекарство я до свадьбы заживу А.Цветков |
* * *
над онегиным и ленским правую вперед плохо слышно кто-то женским голосом поет край саамский след литовский дым кремневых стрел этой партии чайковский не предусмотрел буквы алые ложатся на последний лист мог и лермонтов вмешаться больно путь кремнист в сизых сумерках эпоха музыка орбит жалко слышно очень плохо если кто убит не из китса не из донна устные слова снега северного тонна музыка своя неотвязно с текстом розно правда или ложь вслушайся но слишком поздно если все поймешь А.Цветков |
пора топить камин
Изыскивая смысл в бессмыссленности дней, сжигая интеллект накалом вычислений, заметишь невзначай, что стало холодней, и плачет старый пёс, припав к твоим коленям дрожащей головой... Он ждёт твоей руки, испортив скулежом научные расчеты. так холодно ему... И смыслу вопреки, прошепчешь обомлев - ну что ты, братец, что ты... Я рядом, я с тобой. Какие холода... Имеется камин, воды и пищи вдоволь. Ну что же ты, дружок... Простыл? Оголодал? А может быть решил, что я найду другого, моложе и сильней? Неправильный расчет, бессмысленности дней сомнения некстати. Я эти холода не вычислил ещё, наверно из меня неважный математик. До смысла ли теперь... Пора топить камин, надолго отложить решение задачи. забросить всё и вся, чтоб холод за дверьми не спрашивал меня - не по тебе ли плачут... Лев libolev |
***
1 Похоже, что география – важнейшая из наук. И те, что летят над нами, – на юг – курлычут – на юг... Которое тысячелетие проплывает осенняя весть, доказывая остающимся, что юг действительно есть. На ледяных широтах гуси выводят птенцов, и те, кто не сдохнут с голоду, не умрут в зубах у песцов, не погибнут под северным ветром – и жесток он, и жесток, уронят юные крылья на нисходящий поток. Я видел – над Карским морем, волнуясь и гогоча, они взлетают с гнездовий Таймыра и Вайгача, чтоб, пролетев полмира, клин за клином и следом в след, грянуть в озеро в том же месте, что и в прошлую тысячу лет. Что ведет их над миром – тайна. Тайна ставит их на крыло, тайна гонит их прочь от края, где так солнечно и тепло, – через горы, через пустыни, над тайгой наизусть скользя, чтоб они возвратились к скалам, на которых выжить нельзя. |
2
Похоже, что география – важнейшая из наук. Овраг через весь город ползет к реке как паук. Николай Павлович Левушкин, последний урок продлив, длинен, извилист и каверзен, как Баб-эль-Мандебский пролив. Двоешники, второгодники, саратовская шпана, у которой в Липках на танцах с суворовцами война, «гот мит унс» трофейные финки, сорок третий размер из-под парт, что ж мы тратим лучшее время на раскраску контурных карт? Николай Павлович Левушкин ко всем одинаково строг: географию на отлично знает только господь бог, мне, наверное, на четверку известен этот предмет, что касается вас, невежды, то таких и оценок нет... И всплывет из омута времени череда приблатненных лиц, наизусть у доски барабанящих названия стран и столиц, имена морей, горных цепей – недоступные нам миры от помойки по дну оврага до подножья Желтой горы. |
3
Похоже, что география – важнейшая из наук, поскольку в нее включается еще и наука разлук – не думай, не знай, не помни, не оглядывайся назад, а дрожь самолета на взлете – это губы твои дрожат. Видимо, география – это наука наук, описывай то, что видишь, – тут нет никаких заслуг. И даже в эпоху открытий наивны ее дела – как можно открыть Америку? – она там давно была. А все, что ты покидаешь, обращается в небыль, в золу, режущим встречным ветром уносимую вдаль, во мглу. Пожоговое земледелие – ты сеешь то, что пожал. Тебя не закат догоняет – тебя догоняет пожар. Не думай, не знай, не помни, не гляди – отводи глаза, пробивая собой треклятые тридесятые небеса. После тебя останется пепельная полоса – но не бойся, она исчезнет в ближайшие полчаса. Ю.Михайлик |
***
Длинный осенний прилив. Волна перехлестывает волнолом, Белой пенной чертой отделив тех, кто в море, от тех, кому поделом. В желтый песчаник – камень, когда-то бывший песком, – только что бывший волной бьет приливный накат, что еще нужно знать о любви, если он каждым броском отзывает песок назад. Чайки как брызги вспыхивают в дымчатой мгле, над литоралью сгорая в йодистом воздухе – там, вдали... Что ж еще нужно знать о любви? И я был уже всем на этой земле, кроме самой земли. Ю.Михайлик |
* * *
улитка улитка рогатый зверек уныло ползущий по свету летать ты им что ли давала зарок зачем твоих крылышек нету не дрогнет воздушных течение струй твой чуб непослушный пригладить а ноги хоть даже они существуй к такому шасси не приладить и нищий в котором ты сохнешь одна над книжкой в жару или в стужу сиротский твой дом без дверей и окна с единственным лазом наружу что пользы на мир утонувший во лжи из маленькой пялиться жизни другие вообще от природы бомжи бездомные в кустике слизни без шанса в блиндаж добежать малышам на звук материнского клича такое животное даже мышам несложная к ланчу добыча мы эвкариоты я родом из вас присядем сестра на минуту темнеет в орбитах от втянутых глаз и брюхо прилипло к маршруту давай мы своих сосвистаем скорей сомкнетесь в ряды и споете мы поле улиток от гор до морей раз выхода нету в полете А.Цветков |
ночью
от села невесела с того ли крылечка ставни наперекос по двору куры востры скок-поскок только смерклось старичок-калечка стук-постук кривой клюкой о пустые версты узелок приторочил в узелке заначка гнать взашей стыдный страх исчезни луна в туче а за ним опрометью малая собачка хоть неказист человек а свой с ним-то лучше вот идет калечка лугом семенит бором ягоду ли берет гриб ни гроша не давши в пуще лешие в крик русалки в пруду хором чуть хлебнет из горлышка и шасть себе дальше чу не мент ли из-за бугра шагами тяжко послушно лезет в узел где печать на ксиве справка из диспансера нужная бумажка ан нет является ему сам господь в силе стой говорит калечка ничего не бойся глаза огнем палят борода снег на брюхе говорит зычно но голоса нету вовсе понятно без голоса просто слова в слухе вот говорит господь лес поляна вот речка в лесу лоси сохаты на лугах покосы счастлив ли ты на такой дороге калечка или еще что-нибудь сочинить для пользы старичок в ответ а что кому еще нужно тут говорит чуть вбок уйма грибов и ягод когда не подеремся живем даже дружно люди как проспятся довольны ну и я вот и доволен что бог а не мент участковый и уже идти дальше погоняет ногу только вдруг внизу трава шелестит по новой и собачка изо всех сил говорит богу сделай просит господи и для меня тоже чтоб и я собачка была на свете рада сотвори другой мир а не нынешний боже пусть жизнь в нем окажется не беда а правда нет говорит бог не для тебя творил время не для тебя пространство небо с легким паром тебе говорит бог собачка волчье семя ни дам ни отниму живи как жила даром и пошел себе не страшный но шибко гордый вот выпадает роса скоро овсы в колос калечка с заначки ослаб весь лежит мертвый собачка сидит рядом и воет и воет в голос А.Цветков |
свет в конце
снова грохнуло в шпурах тряхнуло на крепи огни мы тянули в базальте тоннель до последнего пота все как черти в аду месяцами не видишь родни здесь маркшейдер не имя еврея а просто работа этой лажи не ждали он прямо лежал как игла проверял буровые там в пробах ни лесса ни ила только вдруг поперек нежеланная жила легла застонала порода и нас со спины завалило кислорода в обрез развернуть я бригаду не мог там кварцитом обратная трасса битком до стропил вся мы последний тротил заложили в последний рывок метров десять по курсу последний базальт расступился я пишу этот текст на колене пристроив блокнот хоть вокруг ни фотона наощупь что нос что ключица в безнадежном расчете что кто-то из прошлых всплакнет и рассеется мрак и живой человек огорчится неподвижен язык разведенного наспех костра на сетчатке завис и не светит стеклянный он что ли здесь была бы хоть боль по оставленным близким остра но уже ни любви за пробитым базальтом ни боли это черное небо не помнит ни звезд ни планет не с чем сверить маркшейдеру летосчисление ада утверждал же философ мактаггарт что времени нет только это в тоннеле а тут его больше чем надо потому что прописано не исправленье а месть и живые пыхтящие следом уже не родня нам потому что искомая вечность действительно есть но не движется с места и вся оказалась обманом А.Цветков |
***
По улице моей который год звучат шаги - мои друзья уходят. Друзей моих медлительный уход той темноте за окнами угоден. Запущены моих друзей дела, нет в их домах ни музыки, ни пенья, и лишь, как прежде, девочки Дега голубенькие оправляют перья. Ну что ж, ну что ж, да не разбудит страх вас, беззащитных, среди этой ночи. К предательству таинственная страсть, друзья мои, туманит ваши очи. О одиночество, как твой характер крут! Посверкивая циркулем железным, как холодно ты замыкаешь круг, не внемля увереньям бесполезным. Так призови меня и награди! Твой баловень, обласканный тобою, утешусь, прислонясь к твоей груди, умоюсь твоей стужей голубою. Дай стать на цыпочки в твоем лесу, на том конце замедленного жеста найти листву, и поднести к лицу, и ощутить сиротство, как блаженство. Даруй мне тишь твоих библиотек, твоих концертов строгие мотивы, и - мудрая - я позабуду тех, кто умерли или доселе живы. И я познаю мудрость и печаль, свой тайный смысл доверят мне предметы. Природа, прислонясь к моим плечам, объявит свои детские секреты. И вот тогда - из слез, из темноты, из бедного невежества былого друзей моих прекрасные черты появятся и растворятся снова. Б.Ахмадулина |
Сказка № 2
Царь поднимался рано и, пока ты спала, шёл за порог взглянуть с утра на небогатые свои палаты и кол с мочалом посреди двора. Но властный голос произнёс: “Так надо”, и опустил на землю мрак и мглу, и раскрутил и запустил торнадо, молниесмертоносную юлу. Трещала твердь, с кола рвалось мочало, мычало радио, и облака ползли на брюхе по земле, как до начала, до разделенья неба и земли. Л.Лосев |
25 ДЕКАБРЯ 1997 ГОДА
В сенях помойная застыла лужица. В слюду стучится снегопад. Корова телится, ребенок серится, портянки сушатся, щи кипят. Вот этой жизнью, вот этим способом существования белковых тел живем и радуемся, что Господом ниспослан нам живой удел. Над миром черное торчит поветрие, гуляет белая галиматья. В снежинках чудная симметрия небытия и бытия. Л.Лосев |
* * *
Январский день, чуть пошире открой глаза, пусть твой взгляд продлится еще немного и щеки окрасит розовый цвет, как у влюбленной девушки. Чуть пошире открой свои двери, день, чтобы нам хоть почудился выход. Смилуйся, день. Ф.Жакоте |
* * *
Краски вечера вдруг опрозрачневшие как стекла (или надкрылья) только сегодня вечером и только здесь беззвучный мираж зияющий вход в прозрачную темноту сквозящий витраж, словно водяная кольчужка, тончайшая пленка чистой воды лежит на всем вокруг, на луговинах, изгородях, скалах словно кто-то, кого видишь лишь со спины, любезно приглашает войти в ночь, яснее которой тебе даже не снилось. Ф.Жакоте |
сольфеджио
как надо петь проспектам и мостам шиповнику и придорожной пыли чтоб все предметы по своим местам расположились и в дальнейшем были с объектами такой величины управиться на свете непогожем нам нелегко мы петь обречены мы просто больше ничего не можем когда у нас ослабнут голоса на траверсе зимы к ее приходу пустеющего спектра полоса пронижет обнаженную природу когда растают тени и тела кто опознает в отголоске малом вселенную какой она была напетую любительским вокалом июль в проеме дачного окна и сердце сильным пульсом как столица останься здесь хоть иволга одна секунд на семь пора еще продлится последняя без эха и молвы сквозь вакуум мерцающая еле но это было все что мы могли когда стояли у окна и пели А.Цветков |
* * *
в некоторых снах повадились искусственные люди не те что рождены как все из нас а сотканные из пространства но когда видны они почти живые их не бывает но они со мной вот например одна сидит и молча уставилась в стакан глаза слегка навыкате и рыжие ресницы ей больше негде быть она и так пропала если я проснусь когда я позабуду спать и просыпаться мне больно знать куда они исчезнут на свете места нет куда бы им тактично отлучиться если я вдруг прекращу их видеть и вообще развеюсь в чьей-то памяти я сам питомец неизвестного приюта мы словно снега талые слои молчим в стакан и бедные бездомны снаружи снов пустите всех в свои А.Цветков |
рождественская ода
как нас мало в природе чем свет сосчитал и сбился в большинстве своем кворум из мрамора или гипса а какие остались что в бостоне что в москве кто в приюте для странников духа кто с круга спился собирайтесь с аэродромов по мере списка вот проснешься и думаешь где вы сегодня все состоимся и сверим что мы кому простили на коре зарубки круги на древесном спиле только день в году для кого эта ночь темна а потом как в лувре друг другу в лицо полотна потому что раз рождены то бесповоротно нежные словно из звездной пыли тела это хвойное небо под ним пастушки коровки всех хвостатых и без бегом достаем из коробки старичок с топориком ослик и вся семья с колыбели как мы добыча клинка и приклада как умел любил и не ведал что бог неправда мы убили его и живем на земле всегда даже веру в фантом за такую любовь заочно мы прощаем ему то есть я совершенно точно как обязан прощать а другие поди пойми вот у люльки кружком в канители в крашеной стружке человечки-венички плюшевые игрушки да сияет сегодня всем звезда из фольги в этом сонме зверей рождество твое христе боже так понятно живым и с судьбой человека схоже соберемся по списку когда истекает год заливает время запруды свои и гати и две тысячи лет нам шлет дитя на осляти если бога и нет нигде то дитя-то вот скоро снова к столу простите что потревожу я ведь сам пишу как привык то есть снявши кожу лоскуты лица развесив перед собой те кого уместил в вертеп в еловую нишу это вы и есть а то что я вас не вижу не толкуйте опрометью что лирник слепой праздник прав а не святочный бог когда-то наши дети в яслях и гусеницы и котята минус мрамор и гипс но в барыше любовь у истока вселенной подсмотрев это слово я с тех пор как двинутый снова о ней и снова и не стихну пока язык не ободран в кровь А.Цветков |
С Новым годом и с Рождеством, провокаторша!
Счастья тебе и светлых дней! Кст. Я тоже через пару недель на севера убываю. А-ля, у-лю! |
С Новым годом и Рождеством, Бор.
Я - Liza. Зачем зимой на север, даже птицы вам скажут. Шарф что-ли не забудьте. |
О метафоре
Метафоры (иначе скажем — тропы) — в поэзию проложенные тропы. К примеру, на странице прочитаем: «Роняетъ лес багряный свой уборъ»… Вздохнув, отложим книгу прочь и таем, очами сердца видя рощу: бор здесь ни при чем — ведь, черт возьми, у бора не может быть багряного убора! Всего одним навеянные образом, роятся мысли; вот таким-то образом из букв живых, из еров и из ятей встает картина мира без изъятий. Н.Голь |
Ослышка
Однажды доктор Фрейд читал доклад. Профессор Павлов слушал, сидя в зале. Слова о бессознательном звучали, про эго, суперэго, пубертат. Иван Петрович крякнул: “Вот так вот! Ну, либидо, Эдип, Танатос, Эрос... На первый взгляд — нелепица, химера-с, а как подумать — за душу берет”. И, разлохматив бороду свою, он лектора одобрил: “Ишь- де, венец!” А Фрейд как вспыхнет: “Я не иждивенец! Я труженик! Я содержу семью!” “Я так и думал, — Павлов произнес, — но передумал. Ранее ослышкам я придавал значение не слишком, теперь же интерес весьма возрос. Я понял, одолев за шагом шаг путь вашего мыслительного рейда: ослышка — не какой-нибудь пустяк, и уж во всяком случае — у Фрейда”. Н.Голь |
О постмодернизме
Когда прискучит в муках открывать, где скрылась мысль в замысловатом стиле, вы просто киньте книжку под кровать — и можете считать, что отомстили. Н.Голь |
Новый Арион
— Прочтешь стихи? — Могу вполне... Так... Мимолетное виденье... Нас было много... — Начал? — Не, я лишь обдумывал введенье. Итак, мы плыли сквозь года и бури в неземные дали. Нас было много... — Начал? — Да! Челне! И парус напрягали! И вот теперь, как сукин сын или А. С. во время оно, я сохну в космосе один вблизи созвездья Ориона. Н.Голь |
* * *
Хоть какая за дверью эпоха - Неолит, декаданс, ренессанс - Все равно без поэзии плохо, А поэзия - все-таки шанс. Проза жизни всегда суховата. Уж куда привлекательней миф! Шлиман был пострашней Герострата, Сказку Трои лопатой убив. Проза - скука, постольку поскольку Ход вещей повторяется вновь. Кровь кровава - кровава, и только, Если с ней не срифмуешь любовь. Потому-то эпоха любая Ожидает невиданных благ От просодии, даже не зная, Что она именуется так. И уже в первобытную эру Жили в душах у древних людей Целых два стихотворных размера: Птеродактиль и птерохорей. Н.Голь |
О семантике
Смысл до нас доходит через слово. Но до нас доходит через слово. Н.Голь |
Каламбуры историка
1 Кому — медали, кому — нары... Вот так пропали коммунары. 2 История сказала: “Было так-то” — История не знала чувства такта. Н.Голь |
Каламбуры политолога
Африке, хоть все запасы высей, не достигнуть светозарных высей: дорасти сумеет разве Того до социализма развитого? Н.Голь |
Каламбуры естествоиспытателя
Вонзаясь в суть, науку, как Паскаль, пилю — хочу таким же умным быть и я. По острию сознанья, как по скальпелю, струится кровь секретов бытия. Н.Голь |
Когда тебе за пятьдесят,
не напрягай напрасно нервы: никто не даст за пятьдесят – не то что граммов, но и евро. Ушла рысистость, меркнет глаз, тускнеет шерсть, редеет грива, не тот аллюр, не тот окрас, и бабки стали некрасивы. Но не угас былой огонь, и если спросишь ядовито: «Куда ты скачешь, гордый конь, и где отбросишь ты копыта?» – я, подтянув свою супонь, отвечу ржаньем: «Да иди ты!» Н. Голь |
Кесария
Кесария, ты не забыла Тех, столь разно одетых людей. Как недавно всё это было: Крестоносцы, а раньше Помпей. Как недавно всё это было, Если зорким глазом взглянуть. Преходяща земная сила, Вечен духа высокий путь. Легион уходил с легионом, Отступал с отрядом отряд, Но под тем же стою небосклоном, Что синел столетья назад. Тот же ров перед мощной стеною И театр слепит белизной, Но мне кажется: солнце иное Да и самый воздух иной. Там, вдали, замирание зноя, Вечность сводится к счёту минут, Здесь волна гудит за волною: — Вы уйдёте, другие придут. Но в незримом, неведомом хоре Неожиданный слышится гром: — Замолчи, Средиземное море, Никогда никуда не уйдём! С.Липкин |
Чинара
На ветвях деревьев дремлют куры И, быть может, слышат иногда, Как шумят седые балагуры В чайхане на берегу пруда. Близко — пыль и голоса базара, Здесь — недвижно вечереет свет И двухсотвесенняя чинара Прожитых не замечает лет. Сколько раз шумели эти ветки, Эти шутники из чайханы, И потомством становились предки Человека, птицы и весны. Неизвестна ей моя забота, И моя тревога ей смешна, Что ей жажда и боязнь полета, Что ей бесталанная вина — Жить, не зная своего названья, Жить и ничего не называть, Разумея смысл существованья Только в радости существовать. С.Липкин |
***
Делают мое стихотворенье Хлеба кус, Обонянье, осязанье, зренье, Слух и вкус. А когда захочется напиться, Крикну в тишине, Крикну — тишине: “Испить, сестрица!” Станет легче мне. И сестрица ласково подходит — Круглая, как море, тишина. Речи непристойные заводит Как своя, привычная жена. И на отмели, в песчаной пене Возникают меж суровых бус Обонянье, осязанье, зренье, Слух и вкус. С.Липкин |
Семисвечник
Умелец с делом справится, и станет мир светлей. В серебряном светильнике зажгутся семь свечей, Украшенных короною, где справа добрый лев, А слева оперением орел сверкнет, взлетев. Убьют седого мастера со всей его семьей. Фельдфебель в кофре вывезет изделие домой. На этом не кончается короткий наш рассказ. Светильник уворованный, однако, не погас. Семи планет сияние открыто для очей, — То семь свечей светильника, серебряных свечей. С.Липкин |
Все в мире музыка
Все в мире музыка: лазоревая даль, Трава под окнами, ближайшая береза, И черно-белый кот, как маленький рояль, Ждет маленького виртуоза. Но эта музыка сама сотворена — И больше никакой не надобно работы. Зачем исписывать бумагу дочерна? К чему кощунственные ноты? А если кот уйдет, и высохнет трава, И дерево поймет, что даль тяжка и мглиста, Умрет ли музыка? Она всегда жива, Она слышна без пианиста. С.Липкин |
Беспечна молодость, но возраст –
Отнюдь не опыт, – Сжигая прошлогодний хворост, Золы не копит. Едва компьютер я раскрою, Приходят в строчки Литературные герои Поодиночке. Все живы, только постарели, Как всё на свете, – Седой Ромео иммортели Несет Джульетте. На волны снежного потопа В окошко глядя, Путь расшивает Пенелопа Крестом и гладью. О чем страдает на ступеньке Согбенный Вертер? А жизнь летит быстрей, чем деньги, – И всё – на ветер... И.Л.Лиснянская |
* * *
Я буду метаться по табору улицы темной За веткой черемухи в черной рессорной карете, За капором снега, за вечным, за мельничным шумом... Я только запомнил каштановых прядей осечки, Придымленных горечью, нет - с муравьиной кислинкой, От них на губах остается янтарная сухость. В такие минуты и воздух мне кажется карим, И кольца зрачков одеваются выпушкой светлой, И то, что я знаю о яблочной, розовой коже... Но все же скрипели извозчичьих санок полозья, B плетенку рогожи глядели колючие звезды, И били вразрядку копыта по клавишам мерзлым. И только и свету, что в звездной колючей неправде, А жизнь проплывет театрального капора пеной; И некому молвить: "Из табора улицы темной..." О.Мандельштам |
* * *
Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма, За смолу кругового терпенья, за совестный деготь труда... Как вода в новгородских колодцах должна быть черна и сладима, Чтобы в ней к рождеству отразилась семью плавниками звезда. И за это, отец мой, мой друг и помощник мой грубый, Я — непризнанный брат, отщепенец в народной семье — Обещаю построить такие дремучие срубы, Чтобы в них татарва опускала князей на бадье. Лишь бы только любили меня эти мерзлые плахи, Как, нацелясь на смерть, городки зашибают в саду,— Я за это всю жизнь прохожу хоть в железной рубахе И для казни петровской в лесах топорище найду. О.Мандельштам |
* * *
Мастерица виноватых взоров, Маленьких держательница плеч! Усмирен мужской опасный норов, Не звучит утопленница-речь. Ходят рыбы, рдея плавниками, Раздувая жабры: на, возьми! Их, бесшумно охающих ртами, Полухлебом плоти накорми. Мы не рыбы красно-золотые, Наш обычай сестринский таков: В теплом теле ребрышки худые И напрасный влажный блеск зрачков. Маком бровки мечен путь опасный... Что же мне, как янычару, люб Этот крошечный, летуче-красный, Этот жалкий полумесяц губ?.. Не серчай, турчанка дорогая: Я с тобой в глухой мешок зашьюсь, Твои речи темные глотая, За тебя кривой воды напьюсь. Ты, Мария,- гибнущим подмога, Надо смерть предупредить - уснуть. Я стою у твоего порога. Уходи, уйди, еще побудь. О.Мандельштам |
* * *
Жизнь упала, как зарница, Как в стакан воды - ресница. Изолгавшись на корню, Никого я не виню. Хочешь яблока ночного, Сбитню свежего, крутого, Хочешь, валенки сниму, Как пушинку подниму. Ангел в светлой паутине В золотой стоит овчине, Свет фонарного луча - До высокого плеча. Разве кошка, встрепенувшись, Черным зайцем обернувшись, Вдруг простегивает путь, Исчезая где-нибудь. Как дрожала губ малина, Как поила чаем сына, Говорила наугад, Ни к чему и невпопад. Как нечаянно запнулась, Изолгалась, улыбнулась - Так, что вспыхнули черты Неуклюжей красоты. Есть за куколем дворцовым И за кипенем садовым Заресничная страна,- Там ты будешь мне жена. Bыбрав валенки сухие И тулупы золотые, Взявшись за руки, вдвоем, Той же улицей пойдем, Без оглядки, без помехи На сияющие вехи - От зари и до зари Налитые фонари. О.Мандельштам |
* * *
пусть это будет старый новый год с тем опытом что на ту пору нажит пусть на тахту замшелый ляжет кот куда он больше никогда не ляжет в гостиной елки пыльная метла слеза стекла на лапе как помарка в своем глазу она давно мертва но им с котом еще тянуть до марта и кот встает его зовут дела он крен дает под бременем артрита на брюхе шрам пылает где была резекция и шерсть еще обрита теперь смотри отсюда что почем очки на плешь колени к подбородку в той точке времени куда ручьем стекали с плеском годы под решетку ах елочка недолгих снов дружок когда в фольге сиял орех на ленте пружина бакелитовый кружок с девичьими алло в ассортименте прибор умолк и слух простыл о том столетье в рытом бархате и вате пора прошла а кто в ней был котом снят с должности и обходной на вахте отныне память мозгу не слуга ей пофигу откуда и куда ты пусть склеивает сутки в слой слюна и свернутая кровь скрепляет даты нам позарез к весне вернуться в лес на хвойный старт откуда елка родом где снег в глаза и мгла наперевес куда твой кот уходит вместе с годом А.Цветков |
прогноз погоды
траве ли теперь на лугу не расти и песней не тешиться спетой которой из жизней ты скажешь прости из мыслимых если не этой из прожитой части не вычесть ни дня пейзаж не в укор фотоснимку на свете где атому атом родня и время с пространством в обнимку воронам по крови вороны милы любовь исключительный метод возможно что есть и другие миры но вспомним на выходе этот спасибо что ширится к устью река светил преломляя орбиты пенять ли на то что была коротка раз нет ни вины ни обиды мы розницы ждали а выдали весь комплект и под занавес взвесьте в которой из жизней не прожитых здесь мы были бы счастливы вместе пусть многим в ненастье за ворот текло и хворей морочила свора спасибо что все-таки было тепло раз холодно будет так скоро А.Цветков |
холодильник
отслезив глаза в сигаретном дыме в том краю стократ после всех котлет мы садились к дыне мать с отцом и брат за спиной фреоном бурлил саратов из тщедушных сил и магнитофон с польским роком братов из-за стенки выл но еще услышу о чем народ мой если весь замру говорила мать что воды холодной пить нельзя в жару потому об этом весь день с утра я что в кругу планет больше нет на свете такого края никакого нет где со зноем один на один машинка как в болотах танк ресторан днипро сигареты шипка желтизна фаланг каждый день если небо придавит тонной псу под хвост труды каждый божий раз когда вдруг студеной отхлебнешь воды А.Цветков |
***
Когда теряет равновесие твое сознание усталое, когда ступеньки этой лестницы уходят из под ног, как палуба, когда плюет на человечество твое ночное одиночество, -- ты можешь размышлять о вечности и сомневаться в непорочности идей, гипотез, восприятия произведения искусства, и -- кстати -- самого зачатия Мадонной сына Иисуса. Но лучше поклоняться данности с глубокими ее могилами, которые потом, за давностью, покажутся такими милыми. Да. Лучше поклоняться данности с короткими ее дорогами, которые потом до странности покажутся тебе широкими, покажутся большими, пыльными, усеянными компромиссами, покажутся большими крыльями, покажутся большими птицами. Да. Лучше поклонятся данности с убогими ее мерилами, которые потом до крайности, послужат для тебя перилами (хотя и не особо чистыми), удерживающими в равновесии твои хромающие истины на этой выщербленной лестнице. И.Бродский |
Стихи об испанце Мигуэле Сервете, еретике, сожженном кальвинистами
Истинные случаи иногда становятся притчами. Ты счел бы все это, вероятно, лишним. Вероятно, сейчас ты испытываешь безразличие. ___ Впрочем, он не испытывает безразличия, ибо от него осталась лишь горсть пепла, смешавшегося с миром, с пыльной дорогой, смешавшегося с ветром, с большим небом, в котором он не находил Бога. Ибо не обращал свой взор к небу. Земля - она была ему ближе. И он изучал в Сарагоссе право Человека и кровообращение Человека -- в Париже. Да. Он никогда не созерцал Бога ни в себе, ни в небе, ни на иконе, потому что не отрывал взгляда от человека и дороги. Потому что всю жизнь уходил от погони. Сын века - он уходил от своего века, заворачиваясь в плащ от соглядатаев, голода и снега. Он, изучавший потребность и возможность человека, Человек, изучавший Человека для Человека. Он так и не обратил свой взор к небу, потому что в 1653 году, в Женеве, он сгорел между двумя полюсами века: между ненавистью человека и невежеством человека. И. Бродский |
в гостях
впустила спросила подать ли борща и борщ приземлился на стол трепеща слепой бы не спутал со щами с прекрасными в нем овощами не помню которого толком числа шестом подпирала калитку и рюмку опрятную мне поднесла не враг я такому напитку а в темном окошке клубилась пурга густые леса и пустые луга свинцовой пятой подминая чтоб речь не возникла иная вся тайна столетий казалась проста с возвратным хронометром пруста пока мне легко проникала в уста просторная с ложки капуста над нами звезда напевала звезде о снежном покое и санной езде о вмерзшем в торос крокодиле а годы меж тем проходили звезда прозревала грядущее в нем ища поселить добровольца но я оставался реликтовым пнем на ком обозначены кольца минует природа но вечен кощей чей борщ состоит из простых овощей он пьян и печалиться глупо раз водки хватает и супа А.Цветков |
***
Людей теряют только раз, И след, теряя, не находят, А человек гостит у вас, Прощается и в ночь уходит. А если он уходит днем, Он все равно от вас уходит. Давай сейчас его вернем, Пока он площадь переходит. Немедленно его вернем, Поговорим и стол накроем, Весь дом вверх дном перевернем И праздник для него устроим. Г.Шпаликов |
Можайск
В желтых липах спрятан вечер, Сумерки спокойно сини, Город тих и обесцвечен, Город стынет. Тротуары, тротуары Шелестят сухой листвою, Город старый, очень старый Под Москвою. Деревянный, краснокрыший, С бесконечностью заборов, Колокольным звоном слышен Всех соборов. Полутени потемнели, Тени смазались краями, Переулки загорели Фонарями. Здесь остриженный, безусый, В тарантасе плакал глухо Очень милый, очень грустный Пьер Безухов. Г.Шпаликов |
***
Не принимай во мне участья И не обманывай жильем, Поскольку улица, отчасти, Одна - спасение мое. Я разучил ее теченье, Одолевая, обомлел, Возможно, лучшего леченья И не бывает на земле. Пустые улицы раскручивал Один или рука в руке, Но ничего не помню лучшего Ночного выхода к реке. Когда в заброшенном проезде Открылись вместо тупика Большие зимние созвездья И незамерзшая река. Все было празднично и тихо И в небесах и на воде. Я днем искал подобный выход, И не нашел его нигде. Г.Шпаликов |
***
Саша, ночью я пришел, Как обыкновенно. Было мне нехорошо, Как обыкновенно. Саша, темное окно Не темнело лучше. Саша, мне нехорошо, А тебе не лучше. Ничего я не узнал Про тебя, любимый. Только видел я глаза Мне необходимые. Г.Шпаликов |
Стоял себе расколотый —
Вокруг ходил турист, Но вот украл Царь-колокол Известный аферист. Отнес его в Столешников За несколько минут, А там сказали вежливо, Что бронзу не берут. Таскал его он волоком, Стоял с ним на углу, Потом продал Царь-колокол Британскому послу. И вот уже на Западе Большое торжество — И бронзовые запонки Штампуют из него. И за границей весело В газетах говорят, Что в ужасе повесился Кремлевский комендант. А аферист закованный Был сослан на Тайшет, И повторили колокол Из пресс-папье-маше. Не побоялись бога мы И скрыли свой позор — Вокруг ходил растроганный Рабиндранат Тагор. Ходил вокруг да около, Зубами проверял, Но ничего про колокол Плохого не сказал. Г.Шпаликов |
Солнце бьет из всех расщелин,
Прерывая грустный рассказ О том, что в середине недели Вдруг приходит тоска. Распускаешь невольно нюни, Настроение нечем крыть, Очень понятны строчки Бунина, Что в этом случае нужно пить. Но насчет водки, поймите, Я совершеннейший нелюбитель. Еще, как на горе, весенние месяцы, В крови обязательное брожение. А что если взять и... повеситься, Так, под настроение. Или, вспомнив девчонку в столице, Веселые искры глаз Согласно весне и апрелю влюбиться В нее второй раз? Плохо одному в зимнюю стужу, До омерзения скучно в расплавленный зной, Но, оказалось, гораздо хуже Бывает тоска весной. Г.Шпаликов |
***
Любви моей ты боялся зря, - Не так я страшно люблю! Мне было довольно видеть тебя, Встречать улыбку твою. И если ты уходил к другой И просто был неизвестно где, Мне было довольно того, что твой Плащ висел на гвозде. Когда же, наш мимолетный гость, Ты умчался, новой судьбы ища, Мне было довольно того, что гвоздь Остался после плаща. Теченье дней, шелестенье лет, - Туман, ветер и дождь... А в доме события страшнее нет, Из стенки вырвали гвоздь! Туман, и ветер, и шум дождя... Теченье дней, шелестенье лет... Мне было довольно, что от гвоздя Остался маленький след. Когда же и след от гвоздя исчез Под кистью старого маляра, - Мне было довольно того, что след Гвоздя был виден вчера. Любви моей ты боялся зря, - Не так я страшно люблю! Мне было довольно видеть тебя, Встречать улыбку твою! И в теплом ветре ловить опять То скрипок плач, то литавров медь... А что я с этого буду иметь? Того тебе - не понять. Н.Матвеева |
Ветер
Какой большой ветер Напал на наш остров! С домишек сдул крыши, Как с молока - пену. И если гвоздь к дому Пригнать концом острым, Без молотка, сразу, Он сам войдет в стену. Сломал ветлу ветер, В саду сровнял гряды - Аж корешок редьки Из почвы сам вылез. И, подкатясь боком К соседнему саду, В чужую врос грядку И снова там вырос. А шквал унес в море Десятка два шлюпок, А рыбакам - горе, не раскурить трубок. А раскурить надо, Да вот зажечь спичку, Как на лету взглядом Остановить птичку. Какой большой ветер! Ах, какой вихрь! А ты сидишь тихо, А ты глядишь нежно. И никакой силой Тебя нельзя стронуть, Скорей Нептун слезет Со своего трона. Какой большой ветер Напал на наш остров! С домишек сдул крыши, Как с молока - пену. И если гвоздь к дому Пригнать концом острым, Без молотка, сразу, Он сам войдет в стену. Н.Матвеева |
Михайловское
В омут ночи Звёздный Ковш упущен. Как песок, ко дну его пристали Маленькие звёзды. Едет Пущин К Пушкину — из тёмной зимней дали. Скрип да звон... Светает понемногу. Гривы у коней заиндевели. Заморозок выдубил дорогу. Снег на стороне завил деревья. Вот он, двор! Окошки в полумраке, Но внутри как будто свет мелькает... Без плаща, в расстёгнутой рубахе, На крыльцо хозяин выбегает; Две руки (одна — с пером гусиным) Путника обхватывают туго, Кудри с блеском седовато-синим Жарко примерзают к шубе друга... Звук дрожащий, пьяный быстрым бегом, Весь из колокольчика не выпал... Молча поцелуями и снегом Зимний гость хозяина осыпал, Между тем, дрова роняя громко, По дому Арина суетилась И слеза (старинная знакомка!) По щеке морщинистой катилась... Н.Матвеева |
* * *
бог давно живет в нью-йорке нам не делает вреда в длинной узенькой каморке где-то возле fdr он с утра заварит кофе дождь увидит за окном на стене мария в профиль рядом сын на выпускном так привычно жить в нью-йорке хоть и полностью не весь он спустился на веревке темным вечером с небес целый день сидит в старбаксе с ноутбуком в уголке знает есть ли жизнь на марсе и зачем она вообще а в окне не видно неба кактус в баночке засох не вернуть обратно время даже если кто-то бог и собачка смотрит в оба у старбакса на углу опознав в прохожем бога тщетно молится ему сутки прочь потом вторые время кончится и пусть вспоминай меня мария я когда-нибудь вернусь А.Цветков |
***
Замріяний, на мить завмерлий, ти прислухаєшся, чи справді ховає Марс живії перли занурених прадавніх стадій, чи ще під помаранчем шкіри забутих марсианських хронік пульсує-грає спогад щирий - стрибучий золотавий коник, той, що ми з ним перестрибнули в земне ковилля кимерійське, все ще тримаючи минуле до серця невблаганно близько. То ж навіть вірші молодії летять до нас насправді звідти, де віяли нам сном надії ласкаві вії Аеліти... С.Шелковый |
* * * *
Гойко Митич, хау тебе, и немножко - лехау, таки да, от всех, рожденных в печах Дахау, таки да, от всех ковбоев одесских прерий - мы еще с тобой повоюем семь сорок серий. Краснокожий флаг поднимая рукою верной: пусть трепещет над синагогой и над таверной, да прольется он - над мечетью баши-бузуков, и тебя никогда не сыграет актер Безруков. Смертью смерть поправ, мы входили в юдоль печали: был пустынен Львов, это здесь Маниту распяли – на ж/д вокзале, а где же еще, на рельсах, затерялись твои куплеты в народных пейсах. Гойко Митич, этот мир обнесен силками: я прошел Чечню, я всю жизнь танцевал с волками, зарывая айфон войны у жены под юбкой, там, где куст терновый и лезвия с мясорубкой. А.Кабанов |
* * * *
Между крестиков и ноликов, там, где церковь и погост: дети режут белых кроликов и не верят в холокост. Сверху – вид обворожительный, пахнет липовой ольхой, это - резус положительный, а когда-то был - плохой. Жизнь катается на роликах вдоль кладбищенских оград, загустел от черных кроликов бывший город Ленинград. Спят поребрики, порожики, вышел месяц без костей: покупай, товарищ, ножики - тренируй своих детей. А.Кабанов |
subway metaphysics
i take the e-train from the forty-second an aged gent is trying to convince my neighbor on the left that she will not die from her lethal and malignant ailment she looks upbeat my neighbor on the right is a young girl in black up to her eyes perusing the quran her lips are moving la ilaha illallahu she says or something close enough squeezed in between the two despairs i keep my calm and think yes i will die no there is no salvation it is a secret they will never learn А.Цветков |
Эффект бабочки
Бабочка два усика сунула в розетку, и сгорела бабочка, как сухая ветка. А мораль, какая здесь? Никакой морали. Просто ходит человек, бродит по спирали, как и в те года, когда не было розеток, а сейчас пришла беда – искры из фасеток; от эффекта бабочки жди теперь напасти; слишком много дал господь насекомым власти. А.Маркин |
Я притуплённо-равнодушный весь.
Во мне теперь одна моя усталость. Мне б отдохнуть. - Хотя бы только малость! Я, никому не видный, лягу здесь. Что мне теперь людская злоба, спесь? - Прошла обида. Боль ещё осталась. Но и она проходит ( эка жалость!). О, если б сон смежил мне веки днесь! Кончается навек мой хмурый день. Пробилась вспышка солнечного света, Но и её перекрывает тень. Ну что ж, всё хорошо. Претензий нету. Жизнь - благо, да. И Бог, конечно, благ. Но только мне уже не надо благ. Гюнтер Тюрк |
Рыба
оставшись одна, как есть, за бортом, рыба не станет хватать кислород перекошенным ртом, потому что именно за бортом – ей самое место, потому что лишь в океане – она и есть рыба, то есть – сама для себя глыба с подлунными, как и с придонными, рыбе неинтересно, она бессловесна, поскольку ни с кем, что не странно, у неё нет общего языка, по бокам головы – в две резаных раны – цветут у рыбы два красных цветка – и не тесно лишь в океане; даже зная, что существует Бог (например, кит), она себя глыбою именно за бортом ощутит, где если уж буря – так буря! – не буря в стакане да: рыбою – глыбою – на глубине – в океане М.Палей |
***
в омуте самое жуткое то, что он круглый оборотневый коловрат – хоровод, хоровод там мириады таких же, как ты; пластмассовой куклой всякий беззвучно орёт голова, голова, голова срывается с круга, разлетается мелкими звонами цепь орбиты зацеловывает взасос белая центрифуга, но потом отпускает – прахом, метеоритом, чёрным выдохом леса – глупый ли ты или умный, только без боли, пожалуйста, только без боли …в омуте самое жуткое то, что он круглый есть ли в омуте дно? – да хоть бы и не было что ли М.Палей |
однажды
однажды я забуду все пароли. и тайники, к которым не нашла ключей, не трону, пусть будет так: сотрутся постепенно отпечатки моей руки, замки-печати неприкосновенны и на местах. никто и не узнает, что когда-то, давным-давно, перебирала коды я и шифры - за годом год... однажды станет мне неинтересно и все равно. развеется очарованье тайны, и все пройдет. пройдет, как ночь без сна. пройдет, как осень. пройдет, как жизнь. и привлекательность реинкарнаций померкнет - пусть... однажды побегу я через поле созревшей ржи... однажды я устану возвращаться. и не вернусь. Миллигрин |
sola fide
неподвластную лету где в снегу сновиденья белы кто-то верит и в эту беспробудную землю беды там где небо вбивает сваи звезд между мерзлых камней а другой не бывает хоть и вера упорно о ней на гряде или в груде голышей догорают миры лишь упорствуют люди что друг другу взаимно милы но пустыми листами остаются песцом и совой потому что устали каждый день просыпаться собой рождена под авророй поражать миражами земля с человеческой сворой ей без звезд и торосов нельзя алый впрозелень слепок с мавзолея подземных царей лишь бы пульс напоследок чтобы время стучало скорей А.Цветков |
* * *
все же должна быть живая кому по силам краски судьбы обозначить любую разным быстрое счастье она помечает синим долгое горе она вышивает красным как же неровно ложатся на ткани пятна этот эффект испокон замечали предки только и прелести в ней что всегда нарядна красное поле в небесный горошек редкий глаз не отводит от стиснутых в лапках пялец песню мурлычет и вечные годы мчатся только б неловкая не уколола палец как до сих пор к сожаленью случалось часто все что ни вышьет положенной жизни верстка ржа не берет и на зуб не сгодится моли вот и выходит работая без наперстка черная точка последняя в красном поле А.Цветков |
Траурное песнопение памяти Бема
...Iusiurandum patri datum usque ad hanc-diem ita servavi... Annibal I Тень, зачем ты отходишь, руки сложив на кирасе? Искры с факелов подле колен сбиваются сами. Меч твой лавром увит, от свечей закапан слезами; Рвется сокол и конь твой бьет копытами в плясе. Реют вымпелы реют свиваясь в угоду погоде, Как шатры кочевые небесной рати в походе. Хрипнут трубы от воя, зодиакальные знаки Сверху, крылья сомкнув, в земную склоняются область Словно ящеры, птицы, драконы в копейной атаке... Словно планы, чья цель – твоя оружейная доблесть... II Дальше плакальщиц толпы: одни снопами вздымают Ароматные травы, а ветер разносит их следом, Или слезы с заплаканных лиц в перламутр собирают, Или ищут пути, хоть от века каждому ведом, Или оземь швыряют глиняную посуду, И она, разлетаясь, печаль умножает повсюду. III Топорами юноши бьют из небесной лазури По щитам, что от пламени рыжим одеты блеском. И хоругвь вполкупола плещется с дымом в буре Словно древками копий вдвинута в небо с треском... IV Пропадают в овраге... выходят в месячной жиже И чернеют на небе, холодный отблеск светила По навершиям копий звездой падучей все ближе. Вот прервался хорал, но вновь волна накатила... V Дальше – дальше – пока не грянет мой час и могила Черной бездной не ляжет в устье дороги скорой, Одолеть которую наша беспомощна сила, Осажу твоего скакуна копьем как шпорой... VI И помчат сквозь замки, что скованы сном, хороводы. Грохот урны в ворота, посвист зазубренных лезвий, Стены Иерихона обрушатся в прах как колоды, И оттают сердца, плесень с глаз омоют народы... .................................................. .............. Дальше – дальше - Цыпрян Камиль Норвид |
ИНКВИЗИТОР
Я помню: согбенный позором, Снегов альпийских белей, Склонился под огненным взором, Под взором моим Галилей. И взгляд я отвел в раздумье, И руки сжал на кресте. Ты прав, несчастный безумец, Но гибель в твоей правоте. Ты сейчас отречешься от мысли, Отрекаться будешь и впредь. Кто движенье миров исчислил, Будет в вечном огне гореть. Что дадите вы жалкой черни? Мы даем ей хоть что-нибудь. Все опасней, страшней, неверней Будет избранный вами путь. Вы и сами начнете к Богу В неизбывной тоске прибегать. Разум требует слишком много, Но не многое может дать. Затоскуете вы о чуде, Прометеев огонь кляня, И осудят вас новые судьи Беспощадней стократ, чем я. Ты отрекся, не выдержал боя, Выходи из судилища вон. Мы не раз столкнемся с тобою В повтореньях и смуте времен. Я огнем, крестом и любовью Усмиряю умов полет, Стоит двинуть мне хмурой бровью, И тебя растерзает народ. Но сегодня он жжет мне руки, Этот крест. Он горяч и тяжел. Сквозь огонь очистительной муки Слишком многих я в рай провел. Солнца свет сменяется мглою, Ложь и истина — все игра. И пребудет в веках скалою Только Церковь Святого Петра. 1948 Анна Баркова |
***
Тоска по родине! Давно Разоблаченная морока! Мне совершенно все равно — Где совершенно одинокой Быть, по каким камням домой Брести с кошелкою базарной В дом, и не знающий, что — мой, Как госпиталь или казарма. Мне все равно, каких среди Лиц ощетиниваться пленным Львом, из какой людской среды Быть вытесненной — непременно — В себя, в единоличье чувств. Камчатским медведём без льдины Где не ужиться (и не тщусь!), Где унижаться — мне едино. Не обольщусь и языком Родным, его призывом млечным. Мне безразлично — на каком Непонимаемой быть встречным! (Читателем, газетных тонн Глотателем, доильцем сплетен...) Двадцатого столетья — он, А я — до всякого столетья! Остолбеневши, как бревно, Оставшееся от аллеи, Мне все — равны, мне всё — равно, И, может быть, всего равнее — Роднее бывшее — всего. Все признаки с меня, все меты, Все даты — как рукой сняло: Душа, родившаяся — где-то. Так край меня не уберег Мой, что и самый зоркий сыщик Вдоль всей души, всей — поперек! Родимого пятна не сыщет! Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст, И все — равно, и все — едино. Но если по дороге — куст Встает, особенно — рябина... М.Цветаева |
Вхожу в мечеть смиренно, с поникшей головой,
Как будто для молитвы...Но замысел иной: Здесь коврик незаметно стащил я в прошлый раз; А он уж поистёрся, хочу стащить другой. Омар Хайям |
Снежной королеве
Проснись, королева, твой замок исчез: и справа, и слева – загадочный лес. Мелькают стрекозы, поёт суховей, и розовой розы восход розовей. Всё выше и выше - уносится вверх зависший над крышей задумчивый стерх. Без шума и воя - почти делово во вражьем каноэ уехала скво. Повесилась Герда и хлещут Tokay, с хорошеньким Ньердом хорошенький Кай. А правда далёко, на озере Чад, не зная порока, любили девчат? А нынче под мухой, и брита под ноль шатается шлюха по кличке "Ассоль"? Без ловкости рук, а точнее - локтей навряд ли б к утру навестил её "Грей" Но баба есть баба - не вздумай жалеть - и в голосе жабьем есть царская медь. Страшнее падучей, тюрьмы и сумы скалистые кручи безликого «мы». «На Север! На Север! Мне холодно тут!» - шептал королеве безрадостный шут. Вкруг солнышка чалит планета-раёк, но слёзы печали с гранатовых щёк. Проснись, королева, твой замок исчез и справа, и слева – загадочный лес... Т.Раджабов |
Муаровые мечты Русалочки
Мой мальчик беломраморный, прилив не разбирает, где песок, где скалы - я для тебя выращиваю риф из разноцветных рыбок и кораллов. Протянуты гирлянды ноктилюк по шифером покрытой серой крыше. Ты океанских песен ультразвук, став гражданином глубины, услышишь. Мы будем звонким хлопаньем ладош дразнить морских задиристых собачек… Пройдёт немного лет – и ты поймёшь, что на земле не хуже – но иначе, что жемчуг – не слова, а перламутр, что соль на раны – наилучший лекарь, что вечный сумрак слаще кратких утр – и ты полюбишь быть нечеловеком, со мною вместе рассекая мрак тяжёлых вод, – телесен, но бесплотен. Но невозможно погасить маяк, Который от меня - тебя уводит. Г.Мефистопольская |
Миражи
То полудня пламень синий, То рассвета пламень алый, Я ль устал от чётких линий, Солнце ль самоё устало - Но чрез полог темнолистый Я дождусь другого солнца Цвета мальвы золотистой Или розы и червонца. Будет взорам так приятно Утопать в сетях зелёных, А потом на тёмных клёнах Зажигать цветные пятна. Пусть миражного круженья Через миг погаснут светы... Пусть я - радость отраженья, Но не то ль и вы, поэты? И.Анненский |
Свечку внесли
Не мерещится ль вам иногда, Когда сумерки ходят по дому, Тут же возле иная среда, Где живём мы совсем по-другому? С тенью тень там так мягко слилась, Там бывает такая минута, Что лучами незримыми глаз Мы уходим друг в друга как будто. И движеньем спугнуть этот миг Мы боимся, иль словом нарушить, Точно ухом кто возле приник, Заставляя далёкое слушать. Но едва запылает свеча, Чуткий мир уступает без боя, Лишь из глаз по наклонам луча Тени в пламя сбегут голубое. И.Анненский |
Я люблю
Я люблю замирание эха После бешеной тройки в лесу, За сверканьем задорного смеха Я истомы люблю полосу. Зимним утром люблю надо мною Я лиловый разлив полутьмы, И, где солнце горело весною, Только розовый отблеск зимы. Я люблю на бледнеющей шири В переливах растаявший цвет… Я люблю все, чему в этом мире Ни созвучья, ни отзвука нет. И.Анненский |
Вербная неделя
В желтый сумрак мертвого апреля, Попрощавшись с водною пустыней, Уплывала Вербная Неделя На последней, на погиблой снежной льдине; Уплывала в дымах благовонных, В замираньи звонов похоронных, От икон с глубокими глазами И от Лазарей, забытых в черной яме. Стал высоко белый месяц на ущербе, И за всех, чья жизнь невозвратима, Плыли жаркие слезы по вербе На румяные щеки херувима. И.Анненский |
Я видел дуб в луизиане
Корявый, несгибаемые сучья, Свисают мхи с натруженных ветвей, Стоит он одинокий и могучий В Луизиане, посреди полей. С листвой его тихонько шепчет ветер, Принесший вести из далеких стран, Днем солнце жжет, луна ночами светит И проплывает звездный караван. Один он, без товарища, без друга Здесь вырос в перекрестье трех дорог! Я не увидел в нем ни грусти, ни испуга, Ни одиночества. А я бы так не смог! Оторванную ветку мхом окутал, И взял с собой, повешу над столом. Пусть каждый день, в час ночи, ранним утром Напоминаньем будет мне о нем. У.Уитмен (Делеция) |
***
Пространство между листьями луна Заполнила дрожащим блеклым светом, Как музыкой звучащей из окна. Недвижим летний воздух разогретый. Твое лицо белее, чем туман Навстречу моему плывет бесшумно. Как паутиной сотканный капкан, Как запах тонкий, как восторг безумный, Как дивные триоли и созвучья Грусть плотская связует нас и мучит. Потоком светлым волосы-силки Окутывают нас, к устам уста влекутся. И хоть прикосновенья их легки, Но замираньем в сердце отдаются. И в белизну ворвавшись лунной ночи Мышей летучих тени промелькнули. Как свет луны твои впивают очи! Зрачки и радужка в сиянье потонули: Две сферы пламени, словно глаза оленьи, Что бродит по лесам не в отдалении! Дрожит в ознобе худенькое тело И источает запах трав морских. Луна нас светом призрачным одела. Лежим и слушаем дыханье затаив. Мое лицо белее, чем туман Навстречу твоему плывет бесшумно. Как паутиной сотканный капкан, Как запах тонкий, как восторг безумный, Как дивные триоли и созвучья Грусть плотская связует нас и мучит. К.Рексрот (Делеция) |
Папригуний стрэказа
Басэн Папригуний стрэказа Цэлий лэта толка пригал Водка жрал, нагами дригал, Билять, работат нэ хатэл! А мураш завскладам биль, Он дамой в мешках насиль Чай, урюк, киш-мищ, хурьма - Гатавлялься на зима. А Стрекоз над ним смеяль, Водка жраль, нагой балталь. "Ти смеёшся пачему?", - Гаварит Мураш ему, Скоро с нёб вада летит - Гиде патом твая сидит? Стреказа "Ха-Ха" запэл, "Трулллляля" - и улетел. Скоро с нэб вада пащель Стреказа к Мураш пришёль "Салямааллейкум, АКА! Ти пусти мене пака А пака на двор хана - Буду я тибе жина...". Мураш папироском чок, "Твоя думал я ОХМОК - За лепёшка жёп топтать, КЕТ АHHАHИСЬКА, ДЖАЛЯБ! Целий лето толко пригаль, Арак жраль, нагами дригаль Hе здаровался са мной - Кет иди вон песни пой!". В этай басен правда есть: Если хочеш викусно есть - Лэтам нада рабатать, а ЗИМОЙ - HАГА БАЛТАТЬ!!! ? |
После симфонического концерта
Я вылеплен не из такого теста, чтоб понимать мелодию без текста. Почем узнаю без канвы словесной я: враждебная она или советская? А песню я люблю. Текст и мелодию. Она ведь тоже элемент понятья “Родина”, как дом, дорога, солнца жар. И в музыке она главнейший жанр. Знай я хотя бы две хороших песни, певцом бы сделался уже сегодня я. Но это неосуществимо, если стараются писать одни симфонии. В.Уфлянд |
Рассказ женщины
Помню, в бытность мою девицею мной увлекся начальник милиции. Смел. На каждом боку по нагану. Но меня увлекли хулиганы. А потом полюбил прокурор. Приглашал с собой на курорт. Я была до тех пор домработницей. Обещал, что сделает модницей. Подарил уже туфли черные. Но меня увлекли заключенные. А потом я жила в провинции, населенной сплошь украинцами. И меня, увидав возле дома, полюбил секретарь райкома. Подарил уже туфли спортивные. Но меня увлекли беспартийные. В.Уфлянд |
Гражданину Уфлянду В.И. от поэта В.Уфлянда
Сиденье дома в дни торжеств есть отвратительный, позорный жест, отталкивающий от вас. Ведь даже старики стоят в воротах. Обозначающий отказ от всякой принадлежности к народу. Уткнувшемуся головой в диван поэтому необходимо вам химеру отогнать толпы орущей. И выбраться на тротуар. А лучше включиться в праздничный парад. И понести немного транспарант, где перечислены ударные цеха. Или портрет секретаря ЦК. А после, взяв на плечи пионера, кричать ура, вдыхая воздух нервно. И возвратясь домой, еще с порога сказать: Я навсегда с таким народом! Есть отвратительный, позорный жест: сиденье дома в дни торжеств. В.Уфлянд |
Мир человеческий изменчив…
Мир человеческий изменчив. По замыслу его когда-то сделавших. Сто лет тому назад любили женщин. А в наше время чаще любят девушек. Сто лет назад ходили оборванцами, неграмотными, в шкурах покоробленных. Сто лет тому назад любили Францию. А в наши дни сильнее любят Родину. Сто лет назад в особняке помещичьем при сальных, оплывающих свечах всю жизнь прожить чужим посмешищем легко могли б вы. Но сейчас. Сейчас не любят нравственных калек. Весёлых любят. Полных смелости. Таких, как я. Весёлый человек. Типичный представитель современности. В.Уфлянд |
ЗАПИСКА VI
Падэспанец (воспоминанье о городе) Музыка Моцарта звучала Однажды в саду городском, Там дама беспечно скучала Пока не известно по ком. Среди молодых оркестрантов Крутился проезжий корнет, Ее он в буфет ресторанта Пригласил посидеть t(tе-(-t(tе. Падэспанец хорошенький танец, Его очень легко танцевать: Два шага вперед, два шага назад, Первернуться и снова начать. А вечером после тех танцев Он стал ей как преданный друг, Он ей показался испанцем, И лицо ее вспыхнуло вдруг. А утром оркестр до причала Дама проводила пешком, Музыка с тех пор не звучала Моцарта в саду городском. С.Соколов |
ЗАПИСКА III
Между собакой Между собакой и волком -- Время для частных бесед: Пусть незатейлив обед, Все вы обсудите толком Вместе с собакой и волком. Как хорошо, что у пруда, Сидя себе на дубу, Дует Удод во дуду И приговаривает: Как хорошо мне у пруда. Жалобно блеет дрезина С тридцать четвертой версты, Дали донельзя пусты И выходной в магазине. Скушно. И блеет дрезина. Капнула капля из жбана, Занял сверчок свой шесток. Кто бы ответствовать мог, Поздно теперь или рано. Капнуло снова из жбана. Все вы обсудите толком, Было бы что обсуждать. Да не прошествовать ль спать: Вечер грядет больно долгий Вслед за собакой, за волком... С.Соколов |
ЗАПИСКА XI
Заговор У Сороки -- боли, у Вороны -- боли, У Собаки -- быстрей заживи. Шел по синему свету Человек-инвалид, Костыли его были в крови. Шли по синему снегу его костыли, И мерещился Бог в облаках, И в то время, как Ливия гибла в пыли, Нидерланды неслись на коньках. Надоумил Волка заволжский волхв: Покидая глубокий лог, Приползал вечерами печальный Волк И Собаку лечил чем мог. У Сороки -- боли, у Вороны -- боли, Но во имя волчьей любви От Вороны ль реки до реки ли Нерли У болезных собак -- заживи. А по синему свету в драных плащах, Не тревожась -- то день иль нощь, Егеря удалые, по-сорочьи треща, Вивериц выгоняли из рощ. Деревенский, однако, приметлив народ, У Сороки-воровки -- боли, Проследили, где дяденька этот живет, И спроворили у него костыли. И пропили, пролазы, и весь бы сказ, Но когда взыграла зима, Меж собою и Волком, в дремотный час, Приходила к Волку сама. У Сороки -- болит, у Вороны -- болит, Вьюга едет на облаках, Деревенский народ, главным образом -- бобыли, Подбоченясь, катит на коньках. И от плоского Брюгге до холмистого Лепп, От Тутаева аж -- до Быдогощ Заводские охотники, горланя: гей-гоп! -- Пьют под сенью оснеженных рощ. Как добыл берданку себе инвалид, Как другие костыли он достал, И хотя пустая штанина болит, Заводским охотником стал. С.Соколов |
ЗАПИСКА XVI
Стих о прекрасной бобылке Над кофейника носиком пар, Словно капитулянтский флажок. Нацеди кофейку, мой дружок, Восхитителен этот навар. Повевай, про Бразилию весть -- Аромат, что премного воспет. Не беда, что бразильского нет, Хорошо хоть с цикорием есть. Нас так балует мало судьба, Что и цикорию рад, как эрзя, Ведь не сами ль мы чей-то эрзац, И не наше ли дело труба. Посему, не взирая на то, Что бобылок прекрасных -- полно, Объявляю, что мне все равно, Кто мне штопает шарф и пальто. Оттого, хоть из лести не сшить Лисьей шубы, скажу не тая: Ты прекрасна, бобылка моя; А портрет -- так с него же не пить. Неспроста перочинный вострю: Близок ангела день твоего, Подарить не придумав чего, Шкуру вепря тебе отмездрю. Завари же в преддверие тьмы, Полувечером, мнимозимой Псевдокофий, что ложнокумой Квазимодною даден взаймы. С.Соколов |
ЗАПИСКА XXXVI
Препроводительная Селясь в известной стороне, У некоторой бобылки, Слагал Записки; тут оне, В приплывшей к вам бутылке. Я составлял их на ходу, Без всяческой натуги -- То в облетающем саду, То в лодке, то на луге. Иль на плотах, когда светло Бывало до полночи, Или в санях, когда мело, Слепя мне очи волчьи. Слагал, охотился взапой И запивал в охотку, Пил с егерями зверобой И с рыбарями -- водку. Дочтя все это, вы потом, Вбежав стремглав на почту, Ловя, как рыба, воздух ртом, Отправьте их. Усрочьте Отправку: люди очень ждут. Так ждут, беды не чая, Мои коллеги в годы смут Бесплатных чаен. С.Соколов |
* * *
Пестрел и бурлил мексиканский базар, И воздух клубился, как быстрый пожар. Клыкастая ведьма ждала за лотком, И странные сласти лежали на нем: Смотри — марципановые черепа! И ведьмин товар покупала толпа. Орнамент по черепу ярко-лилов, Желтей канарейки огрызки зубов. Два синих, блестящих, больших леденца – О, сахара слаще глаза мертвеца! Кондитерский череп — сладчайший десерт, Но я не уверен, что сладостна смерть. Совсем не уверен, что сладостна смерть. И.Чиннов |
* * *
Спор сумасшедших с полоумными, Спор одержимых с бесноватыми; Не надо вмешиваться, милый. Займемся летними полуднями, Займемся зимними закатами, Луной на улице застылой. Пусть шизофреник параноику Изложит новую теорийку О политическом прогрессе — Пройдем по солнечному дворику, Пройдем к цветущему шиповнику, К цветистой бабочке ванессе. Пускай вороны с мериносами К шакалам пристают с вопросами Об историческом процессе — Гляди на нежные соцветия, На отдаленные созвездия, На знаки смерти и бессмертия, На облачное поднебесье. И.Чиннов |
***
Острый угол подушки — Как больное крыло. Ты — как птица в ловушке, Как на суше весло. Небо — в пене, как море, Дым, как волны, бурлит. Крест на лунном соборе — Словно чайка летит. Ты уже не в постели, Ты в широком окне. Легкость лунная в теле, Тень крыла на волне. Ты летишь над аллеей Прямо в лунный прибой, Все смутнее белея В глубине голубой. И.Чиннов |
* * *
И яблоко, по зрелом размышлении, По ветке чиркнув, быстро стукнулось – Свидетельство закона тяготения. И черный кот поймал мышонка белого, С ним поиграл, а после съел его – Закон единства противоположностей. И там, где спорили две точки (зрения), Прямая (фронтовая) линия Была, увы, кратчайшим расстоянием. Потом разрушили до основания Два города в весенней зелени (Закон достаточного основания). И солнце в море опустилось весело, Теряя в весе столько, сколько весила Им вытесненная купальщица. И.Чиннов |
* * *
Сердце сожмется – испуганный ежик – жарких ладонях невидимых Божьих. Ниточка жизни – лесной паутинкой, Летней росинкой, слезинкой, потинкой. Листья в прожилках, как темные руки. Время грибное, начало разлуки. Лично известный и лесу, и Богу, Листик летит воробьем на дорогу. Вот и припал, как порой говорится, К лону родному, к родимой землице. Крыша, гнездо. И стоит, будто аист, Время твое, улететь собираясь. Скоро в ладонях невидимых Божьих Сердце сожмется — испуганный ежик. И.Чиннов |
***
Так проплывают золотые рыбки, как лепестки оранжевых настурций, почти просвечивая, точно дольки мессинских золотистых апельсинов. Так шевелятся огоньки церковных свечей, мерцая, розово желтея, как маленькие пламенные листья. Так отсвет ранних фонарей в реке сквозит, и золотятся, отражаясь, оранжевые лепестки заката. Так в темных, с рыжим золотом, глазах плывут, колеблясь, золотые тени. И.Чиннов |
Колыбельная
Далеко в лесу огромном, Возле синих рек, Жил с детьми в избушке темной Бедный дровосек. Младший сын был ростом с пальчик,- Как тебя унять, Спи, мой тихий, спи, мой мальчик, Я дурная мать. Долетают редко вести К нашему крыльцу, Подарили белый крестик Твоему отцу. Было горе, будет горе, Горю нет конца, Да хранит святой Егорий Твоего отца. А.Ахматова |
10
Ты выдумал меня. Такой на свете нет, Такой на свете быть не может. Ни врач не исцелит, не утолит поэт,— Тень призрака тебя и день и ночь тревожит. Мы встретились с тобой в невероятный год, Когда уже иссякли мира силы, Все было в трауре, все никло от невзгод, И были свежи лишь могилы. Без фонарей как смоль был черен невский вал, Глухонемая ночь вокруг стеной стояла... Так вот когда тебя мой голос вызывал! Что делала — сама еще не понимала. И ты пришел ко мне, как бы звездой ведом, По осени трагической ступая, В тот навсегда опустошенный дом, Откуда унеслась стихов казненных стая. А.Ахматова "Шиповник цветёт" |
* * *
Нам свежесть слов и чувста простоту Терять не то ль, что живописцу – зренье Или актеру – голос и движенье, А женщине прекрасной – красоту? Но не пытайся для себя хранить Тебе дарованное небесами: Осуждены – и это знаем сами – Мы расточать, а не копить. Иди один и исцеляй слепых, Чтобы узнать в тяжелый час сомненья Учеников злорадное глумленье И равнодушие толпы. А.Ахматова |
Вечером
Звенела музыка в саду Таким невыразимым горем. Свежо и остро пахли морем На блюде устрицы во льду. Он мне сказал: "Я верный друг!" И моего коснулся платья. Так не похожи на объятья Прикосновенья этих рук. Так гладят кошек или птиц, Так на наездниц смотрят стройных... Лишь смех в глазах его спокойных Под легким золотом ресниц. А скорбных скрипок голоса Поют за стелющимся дымом: "Благослови же небеса - Ты в первый раз одна с любимым". А.Ахматова |
***
Не будем пить из одного стакана Ни воду мы, ни сладкое вино, Не поцелуемся мы утром рано, А ввечеру не поглядим в окно. Ты дышишь солнцем, я дышу луною, Но живы мы любовию одною. Со мной всегда мой верный, нежный друг, С тобой твоя веселая подруга. Но мне понятен серых глаз испуг, И ты виновник моего недуга. Коротких мы не учащаем встреч. Так наш покой нам суждено беречь. Лишь голос твой поет в моих стихах, В твоих стихах мое дыханье веет. О, есть костер, которого не смеет Коснуться ни забвение, ни страх. И если б знал ты, как сейчас мне любы Твои сухие, розовые губы! А.Ахматова |
***
Меня покинул в новолунье Мой друг любимый. Ну так что ж! Шутил: «Канатная плясунья! Как ты до мая доживешь?» Ему ответила, как брату, Я, не ревнуя, не ропща, Но не заменят мне утрату Четыре новые плаща. Пусть страшен путь мой, пусть опасен, Еще страшнее путь тоски... Как мой китайский зонтик красен, Натерты мелом башмачки! Оркестр веселое играет, И улыбаются уста. Но сердце знает, сердце знает, Что ложа пятая пуста! А.Ахматова |
До мая прошлого года
Лиза и покинула нас. Что с ней ? Где она, лунная дева ? |
Tany Zatulovsky
ДВУСТИШИЯ не надо класть в салаты гренки они царапают лицо почти пришли сказал сусанин кокос срывая на ходу посредством головокруженья передвигался колобок «а мне – насрать» - сказал геннадий, и бармен выполнил заказ идите в баню а оттуда на самолет и в ленинград я не хотела вас обидеть случайно просто повезло куда колоть сестра спросила в затылок буркнул колобок Ты присылаешь двадцать скобок. О, как же я люблю твой смех. поскольку времени немного я вкратце матом объясню с тех пор как выучил морзянку я не могу уснуть под дождь всем кто окончил школу жизни вручают мраморный диплом не слушай внутренний свой голос он тут снаружи не бывал поел поспал и тут внезапно перехотелось убивать а в холодильнике ночами еда полезней и вкусней о том что я вас пожалела я пожалела много раз кто пил с лирическим героем пусть тащит сам его домой а вскоре после погребенья ты станешь дамою червей… должна приличная синица уметь держать себя в руках я пацифист и жду тихонько когда врага убьет другой я мыслю значит существую а вот обратное не факт пришли альцгеймер с паркинсоном и долго руку мне трясли ништо не вечно под луною завёл мой врач издалека ништо не вечно под луною завёл мой врач издалека сиюминутные порывы нередко штопаешь всю жизнь обоз гружённый пармезаном ушёл донецким партизанам насчёт спиртного – норму знаю но выпить столько не могу мне водку рокот космодрома и ледяную синеву проходит жизнь подумал ёжик эх вот бы кончился туман какое надо самообладанье пять лет выдерживать коньяк отдайте телевизор бедным чтоб сделать их ещё бедней вернулся муж из интернета а дома смайлом покати и вот на танинных поминках сидит от слёз опухший мяч как много девушек хороших мне не даёт любить жена а я б министром стал культуры блябуду чувствую моё здесь подошла невеста трупа тактично крикнул санитар сегодня не в свою тарелку зачем то встал не с той ноги кругом три дэ ворчит малевич берёт и лепит чёрный куб вы очень скованы наталья позвольте я ослаблю цепь вчера изъяли у пиратов пятнадцать граммов йо-хо-хо у ольги каменное сердце вам лучше в голову стрелять петрович усмирил гордыню а вот пердыню не сумел ты не прынцесса коль не чуешь во сне горошину мою вдали приметив пляж нудистский почти бежали бурлаки - Сальери, друг, да чтоб мне сдохнуть! - Заметь, не я это сказал! я вас прям тут щас закопаю орал нам в яму дирижёр садись дружок послушай кафку ведь кафка ложь да в ней намёк в моей душе нет больше места ищу кого бы удалить На этот Новый Год подарки Получат те, кто доживёт. |
почти пришли сказал сусанин
кокос срывая на ходу посредством головокруженья передвигался колобок «а мне – насрать» - сказал геннадий, и бармен выполнил заказ идите в баню а оттуда на самолет и в ленинград я не хотела вас обидеть случайно просто повезло куда колоть сестра спросила в затылок буркнул колобок Ты присылаешь двадцать скобок. О, как же я люблю твой смех. поскольку времени немного я вкратце матом объясню с тех пор как выучил морзянку я не могу уснуть под дождь всем кто окончил школу жизни вручают мраморный диплом не слушай внутренний свой голос он тут снаружи не бывал поел поспал и тут внезапно перехотелось убивать а в холодильнике ночами еда полезней и вкусней о том что я вас пожалела я пожалела много раз кто пил с лирическим героем пусть тащит сам его домой а вскоре после погребенья ты станешь дамою червей… должна приличная синица уметь держать себя в руках я пацифист и жду тихонько когда врага убьет другой я мыслю значит существую а вот обратное не факт пришли альцгеймер с паркинсоном и долго руку мне трясли ништо не вечно под луною завёл мой врач издалека ништо не вечно под луною завёл мой врач издалека сиюминутные порывы нередко штопаешь всю жизнь обоз гружённый пармезаном ушёл донецким партизанам насчёт спиртного – норму знаю но выпить столько не могу мне водку рокот космодрома и ледяную синеву проходит жизнь подумал ёжик эх вот бы кончился туман какое надо самообладанье пять лет выдерживать коньяк отдайте телевизор бедным чтоб сделать их ещё бедней вернулся муж из интернета а дома смайлом покати и вот на танинных поминках сидит от слёз опухший мяч как много девушек хороших мне не даёт любить жена а я б министром стал культуры блябуду чувствую моё здесь подошла невеста трупа тактично крикнул санитар сегодня не в свою тарелку зачем то встал не с той ноги кругом три дэ ворчит малевич берёт и лепит чёрный куб вы очень скованы наталья позвольте я ослаблю цепь вчера изъяли у пиратов пятнадцать граммов йо-хо-хо у ольги каменное сердце вам лучше в голову стрелять петрович усмирил гордыню а вот пердыню не сумел ты не прынцесса коль не чуешь во сне горошину мою вдали приметив пляж нудистский почти бежали бурлаки - Сальери, друг, да чтоб мне сдохнуть! - Заметь, не я это сказал! я вас прям тут щас закопаю орал нам в яму дирижёр садись дружок послушай кафку ведь кафка ложь да в ней намёк в моей душе нет больше места ищу кого бы удалить На этот Новый Год подарки Получат те, кто доживёт. |
|
Павел Шапчиц
Цитата:
|
Маленький мальчик на дерево влез,
Сторож Анисим достал свой обрез, Выстрел раздался! Анисим упал, Мальчик свой маузер раньше достал! красное море кровавый гуляш Миг-25 приземлился на пляж! Дед Опанас нашел ананас Он не подумал,что это фугас Ножик достал и хотел его съесть Жопу нашли километров за шесть Коля и Оля по рельсам гуляли. Вместе споткнулись и вместе упали. Быстро промчался экспресс по Сибири. Было их двое, а стало четыре Старенький дед зашел в туалет, Который был старый такой же как дед, Хрустнули доски, чвакнула бездна, Ясно, что деда спасать бесполезно. Я знаю точно наперед, Сегодня кто-нибудь умрет, Я знаю кто и знаю как, Я не гадалка – я маньяк! Двое друзей заблудились в лесу Долго кричали «Ау!» да «Ау!» Сыт и доволен остался медведь – Нефига было так громко шуметь! Мой дядя самых честных правил когда не в шутку занемог, кобыле так с утра заправил, что дворник вытянуть не мог... |
| Часовой пояс GMT +3, время: 06:09. |
Powered by vBulletin® Version 3.8.1
Copyright ©2000 - 2025, Jelsoft Enterprises Ltd. Перевод: zCarot